Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Передача Ивана Толстого вышла в эфир 13 июня 1997 года, на следующий день после смерти Булата Шалвовича Окуджавы.

​Иван Толстой: Наш выпуск сегодня не открывается знакомыми позывными. У нас повод для передачи печальный. Умер Булат Окуджава. И музыка в сегодняшней программе - это его музыка.

(Звучит песня "Пока земля еще вертится")

12 июня в парижском пригороде Кламаре на 74 году жизни скончался Булат Окуджава. Булат Шалвович был уже немолод. 9 мая, как раз в День Победы, он отметил свой очередной день рождения. На этот раз - 73-й. Он уже давно не выступал с песнями, не мог, говорил, что задыхается. Соглашался только читать свои стихи. Вот и последняя его гастроль проходила при полных залах, но на сцене был усталый, перенёсший тяжелые операции поэт, читавший отрывки из своих старых и новых книг, отвечавший на вопросы, но гитару в руки уже не бравший. В конце мая Булат Окуджава выступил в университете Марбурга, в Германии, и затем направился во Францию. К Парижу он питал особо нежные чувства. Здесь в 1965 году вышла его первая пластинка с песнями, здесь было много друзей. На 28 мая был назначен его вечер - выступление в зале ЮНЕСКО. Были напечатаны пригласительные билеты. Но накануне Булат Шалвович заболел, установили вирусный грипп и поместили в военный госпиталь Валь-де-Грас, откуда он был переведен в филиал этого госпиталя, расположенный в парижском пригороде Кламаре. Этот филиал носит название клиника Перси, здесь самое современное оборудование и великолепный уход. К сожалению, ослабленный сердечными и легочными заболеваниями прежних лет организм сопротивлялся новым хворям слабо, больной потерял сознание и в 8 вечера по парижскому времени (в 10 по московскому) 12 июня во сне тихо скончался. Около покойного находились вдова и сын. Сейчас, когда наша передача идет в эфир, еще многое неясно относительно обстоятельств похорон. О чем можно говорить с определенностью, это о панихиде в Париже, в главном православном храме Святого Александра Невского на рю Дарю, там, где вот уже восемьдесят лет русские изгнанники прощаются со всеми выдающимися людьми русской эмиграции. Гроба в соборе, однако, не будет, панихида будет заочной, церковную службу проведет Владыка Сергий. Затем гроб с телом покойного специальным авиарейсом доставят в Москву.

(Звучит песня "Опустите, пожалуйста, синие шторы…")

Три года назад на волнах Радио Свобода прозвучала передача к 70-летию Булата Окуджавы. Передача была подготовлена в московской студии Свободы Мариной Тимашевой и Ильей Дадашидзе. Мы использовали в нашей сегодняшней программе фрагменты записи той юбилейной передачи трехлетней давности.

​Илья Дадашидзе: Хотя Булат Окуджава и отказался говорить что-либо в свой юбилей, стихотворение посвященное Иосифу Бродскому он нам, тем не менее, прочитал.

Булат Окуджава:

На странную музыку сумрак горазд,
как будто природа пристанище ищет:
то голое дерево голос подаст,
то почва вздохнет, а то вечер просвищет.
Все злей эти звуки, чем ближе к зиме
и чем откровеннее горечь и полночь.
Там дальние кто-то страдают во тьме
за дверью глухой, призывая на помощь.
Там чьей-то слезой затуманенный взор,
которого ветви уже не упрячут...
И дверь распахну я и брошусь во двор:
а это в дому моем стонут и плачут.

Марина Тимашева: Поэт, лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский поздравляет Булата Окуджаву из Нью-Йорка.

Иосиф Бродский: Семьдесят лет в этом столетии прожить - это действительно немало, это действительно достижение. Мне неловко говорить какие-то лестные слова - это такое событие, 70-летие, и на таком расстоянии...

Я испытываю смешанные чувства, но, прежде всего, чувство признательности этому человеку. В общем, я в сильной степени, как и, полагаю, все люди моего возраста или, по крайней мере, большая часть, выросла на его песнях. Это вошло в нашу органику, по крайней мере, в мою. Это замечательно прожитые семьдесят лет или, по крайней мере, их сознательная часть. У немногих людей в этом возрасте, рожденных в нашем отечестве, есть основания гордиться. У него есть. Или у знающих его есть.Он не будет - он человек скромный.

(Звучит песня "Когда мне невмочь пересилить беду")

Иван Толстой: Тогда же на волнах Радио Свобода Белла Ахмадулина читала стихи, посвященные Булату Окуджаве. Запись трехлетней давности.

Белла Ахмадулина:

Покуда жилкой голубою
безумья орошен висок,
Булат, возьми меня с собою,
люблю твой легонький возок.
Ямщик! Я, что ли, – завсегдатай
саней? Скорей! Пора домой,
в былое. О, Булат, солдатик,
родимый, неубитый мой.
А остальное – обойдется,
приложится, как ты сказал.
Вот зал, и вальс из окон льется.
Вот бал, а нас никто не звал.
А все ж войдем. Там, у колонны...
так смугл и бледен... Сей любви
не перенесть! То – Он. Да Он ли?
Не надо знать, и не гляди.
Зачем дано? Зачем мы вхожи
в красу чужбин, в чужие дни?
Булат, везде одно и то же.
Булат, садись! Ямщик, гони!
Как снег летит! Как снегу много!
Как мною ты любим, мой брат!
Какая долгая дорога
из Петербурга в Ленинград.

(Звучит песня "Все поразъехались давным-давно")

​Иван Толстой: В передаче трехлетней давности с семидесятилетием Булата Шалвовича Окуджаву поздравлял и театральный художник Борис Мессерер.

Борис Мессерер: Дорогой Булат, у меня сейчас неожиданно представилась счастливая возможность поздравить тебя с днем рождения общественным таким способом. Я хочу сказать, что только что ты слышал стихотворное обращение к тебе Беллы, которая любит тебя, и очень большое количество ее стихов посвящено тебе. Я просто сейчас хочу воспользоваться тем, что нас слышат люди и сказать о том, что ты для нас значишь. Дорогой Булат, ты должен это знать, ты должен знать, какой гуманистический идеал, я бы сказал так, ты представляешь для всех нас. Ты служишь прекрасному, но скромно, достойно, с огромной сдержанностью чувств, в замечательной благородной манере. Твои песни всегда имеют огромное эмоциональное насыщение и, вместе с тем, они всегда имеют такую человеческую замечательную интонацию, которую нельзя ни подделать, ни придумать, ее надо только выстрадать так, как делаешь это ты.

(Звучит песня "А вторая любовь, она к первой льнет")

Иван Толстой: Еще фрагмент из передачи 1994 года. Говорит писатель Чабуа Амирэджиби.

Чабуа Амирэджиби: Булат Окуджава - это заслуженно громкое имя. Жизнь его начиналась в Тбилиси и, я думаю, что эта тбилисская оригинальность, неповторимость сыграла довольно значительную роль в его жизни и в его поэзии. Его стихи и песни, на мой взгляд, до сих пор пронизаны тбилисским духом. Тбилиси - это город контрастов, город добрых людей, город-стык многих культур. Булат Окуджава, живущий в Безбожном переулке - такой набожный и красивый человек! Боже мой, Булат, я передаю тебе самые искренние мои пожелания, я передаю тебе свою любовь и сообщаю тебе, что Тбилиси тебя любит по-старому, как любил тогда, когда твоих родных арестовали и уничтожили. Будь здоров, дорогой мой! Я поздравляю тебя с юбилеем и желаю тебе многих и многих удач. Спасибо, друг мой, за все: за твою поэзию, за твою музыку и за твою жизнь вообще.

​Марина Тимашева: Сколько сегодня на свете мест, где облетают розы и плачут дети?

(Звучит песня "Девочка плачет - шарик улетел")

Эта песня впервые прозвучала в 1957 году. А как тогда были восприняты песни и стихи Булата Окуджавы? Трудно представить даже, какими уничтожающими заголовками запестрели газетно-журнальные статьи. "Ловец дешевой славы", "Цена шумного успеха", "Осторожно – пошлость!" Эта невеселая история - в стихах Юрия Ряшенцева.

Когда во всех концах державы,
Магнитной лентой шелестя,
Возникли песни Окуджавы,
Страна влюбилась в них, хотя
Какая брань, какие клички
Тем песням выпали в свой срок
И некто, кажется, Лисичкин,
Их грозно пошлостью нарек.
Ау, Лисичкин! Где ты ныне?
Апологет голубизны,
Ни в коем случае до сини
Не доходящей. Для страны
Ты будто бы и не жил, грустно,
Как верил ты себе во вред,
Что письменно тому, что устно -
Начальство и авторитет.
А, впрочем, зря я вспомнил это,
И ты, конечно же, не тот,
И голос певчего поэта
В твоих стенах поет, поет.

(Звучит песня "Молитва Франсуа Вийона")

(Звучит песня "Ах, Арбат, мой Арбат")

Иван Толстой: У микрофона - Юлий Ким, запись 1994 года.

Юлий Ким:

Но мне все-таки жаль (извините, Булат, за цитату),
Что никак мы не встретимся на перекрестках Москвы.
Пять минут на такси, две копеечки по автомату, -
Но - увы... Я ужасно жалею. Не знаю, как вы.

Посидели бы, как бы попили, - а как бы попели!
Но - не вышло, не выйдет, поскольку по нашим часам
Слишком мы опоздали, приходится гнать на пределе.
Потому и не выйдет. Мне жаль. Я не знаю, как вам.

Потому и спешу, и к тому все слова и мелодия,
Что я очень спешу объясниться вам в нежной любви….

Илья Дадашидзе: Юлий Ким пел об Окуджаве в Москве а Александр Гинзбург тосковал в Париже

Александр Гинзбург: В первом же номере "Синтаксиса" появился горячо мной любимый поэт, открывший совершенно новый по тому времени жанр - жанр авторской песни, поэт Булат Окуджава, с которым я познакомился в литературном объединении "Магистраль". Я даже не стал бы об этом вспоминать, если бы сам Булат не вспоминал об этом с фантастической регулярностью.

Посадили меня в тюрьму за этот журнальчик, никто об этом не вспоминает из тех, кто там был, а были там многие из тех, кто сегодня, действительно, первые люди в российской поэзии, а Окуджава вспоминает об этом постоянно, и вспоминает об этом как о каком-то нашем общем, может быть, даже одном из первых праздников. И этим он сохраняет во мне, вот уже больше тридцати лет, такое праздничное отношение к делам нашей молодости. Из-за него я все время ощущаю себя 25-летним, а его вижу 35-летним, как тогда. И сегодня это помогает жить. Спасибо Булату за такую помощь!

Иван Толстой: Из Парижа говорил Александр Гинзбург, запись 1994 года. Мы позвонили в Париж и теперь. У телефона Александр Гинзбург.

Александр Гинзбург: Для нас было огромной радостью, что Булат приехал в Париж. Мы знали, что он не в лучшей форме, что он очень сильно болел, но вот первая встреча, на следующий день после его приезда, была, как мне кажется, абсолютно нормальной и светлой. Мы тогда еще не знали, что ему буквально накануне отъезда сказали: "Вас погубит первый же грипп". И в таком состоянии, в состоянии очередного свидания с Парижем, где масса людей, которые его любят, он пробыл то ли пять, то ли шесть дней. И потом была вспышка этого гриппа. Я совсем недавно попробовал сосчитать, сколько он здесь пробыл, в этой больнице, мне казалось, что совсем мало, а оказалось, что больше десяти дней. И это было все время ухудшение нашего общего состояния, не только его, мы были жутко всем этим подавлены. Он был в замечательном госпитале, где, между прочим, лечат французских президентов, это военный госпиталь в Кламаре. Там было сделано все, что было возможно, но, наверное, каждому человеку суждено прожить свое время. И для меня это такой сигнал, что это время не только для него, но, в принципе, для поколения так называемых шестидесятников, что это время кончается.

Иван Толстой: У микрофона - Игорь Померанцев. Мы предлагаем вашему вниманию фрагмент передачи 1993 года.

Игорь Померанцев: Те, кто с ностальгией теперь вспоминают годы оттепели, конец 50-х - начало 60-х, наверное, любят голос Окуджавы. А сам, если можно так выразиться, предмет ностальгии, испытывает тоску по прошлому? Вот что ответил мне по телефону из Москвы Булат Окуджава.

Булат Окуджава: Вы знаете, как всякого нормального человека, это естественно, что меня это чувство постоянно тревожит. Все зависит от того, что я вспоминаю и как я вспоминаю. Конечно, я не могу без ностальгии вспоминать свое детство, со стороны сегодняшнего дня очень печальное,трудное и грустное, а с позиций того времени – прекрасное, полное вдохновения и, главное, надежд. А если более позднее прошлое… Конечно, я не могу без ностальгического ощущения вспоминать годы оттепели.

Конечно, это был очень зыбкий шаг, очень незначительный, но по сравнению с тем, что было до этого, это был грандиозный переворот. Мы тогда не придавали серьезного значения этому, мы даже посмеивались, мы даже немножко негодовали…

Игорь Померанцев: Булат Шалвович, а как вы объясняете ностальгию многих людей по вождям, например, по Сталину, а теперь по Брежневу?

Булат Окуджава: Я думаю вот что. Россия, действительно, страна особая в этом смысле. Россия никогда не знала и не имела института свободы. Вождизм, царизм - это очень важные компоненты российского сознания.

Игорь Померанцев: Мне кажется, что ваши исторические романы - это все-таки лирическая проза скорее, чем эпическая. У вас нет ностальгии по эпохам, в которых вы не жили?

Булат Окуджава: Есть определенная, конечно, я сам очень часто перевоплощаюсь, когда я пишу прозу, и ощущаю себя в том времени. И я совершенно не склонен идеализировать минувшие эпохи. Но были какие-то достоинства, которые мы утратили. Понятие чести. Да не только в те времена. Недавно мы вспоминали Арбат довоенный - полную клоаку со шпаной, с жульем, с чем угодно. Но все-таки, как это странно, я сейчас думаю, ведь когда мы, мальчики, дрались, у нас никогда лежачего не били. Откуда все это было? Я думаю, что это еще с дореволюционных времен.

(Звучит песня "Арбатского романса старинное шитье")

Иван Толстой: Зиновий Гердт. Фрагмент из передачи к 70-летию Булата Шалвовича.

Зиновий Гердт: Я думаю, что лет уж двадцать как я, глядя на людей моего возраста, не думаю: воевал он или не воевал? А до этого всегда как-то думал: вот человек моих лет, вот был он там или не был? Когда я встретился с Булатом, мне как-то было на душе особо отрадно, не говоря о том, что встретился с необыкновенным человеком, огромным явлением русской жизни, а просто еще прибавилось родственности оттого, что он был там. Я очень много прочитал прозы и стихов о той войне. Первый, кто меня совершенно убедил от необыкновенной правдивости, совершенного отсутствия рисовки какой-то или усугубления всего, что было на войне, там хватало просто чистой правды, это был Булат со своей повестью "Будь здоров, школяр". Я так узнал себя, каждый городской мальчик, который был тогда там, конечно, узнал себя, было невозможно не узнать себя. Булат лишен до сих пор - и в песне, и в прозе - лишен совершенно какой бы то ни было рисовки, он даже себя чуть-чуть принижает, что мне гораздо ближе, чем если бы чуть-чуть возвышал. Так прекрасно сложилось в моей жизни, что мы довольно много бывали вместе с Булатом, но надо вам сказать, что мы стучим друг друга по спине и целуемся по какой-то московской актерской даже привычке, но никогда у меня не было минуты, чтобы я не испытывал глубочайшего затаенного пиетета перед этим даже не человеком, а именно явлением жизни. Я всегда думаю, что я живу в то же время, в которое живет Булат. И меня это возвышает. Я очень хочу, чтобы Булат жил долго. Если бы я мог сейчас ему это сказать… Я ему скажу, конечно. Булат, в общем, семьдесят это еще не возраст, мы еще попоем, мы еще почитаем стихи, мы еще постучим друг друга по спине!

​Илья Дадашидзе: Зиновий Ефимович Гердт говорил о войне, о солдатском прошлом Булата Окуджавы. День рождения Окуджавы совпал с Днем Победы. С Победой, Булат!

(Звучит песня "Десятый наш десантный батальон")

Иван Толстой: Лев Копелев, запись 1994 года.

Лев Копелев: Булат, родной, знаю я тебя уже больше трети века, песни твои я услышал еще раньше. Это прекрасно, что есть твои песни и есть твоя проза. И ты – эпоха. Забудутся имена политиков, забудутся имена государственных деятелей, а Булат Окуджава - это наша молодость, это молодость наших самых последних надежд и мечтаний. Безыскусственная, чистая поэзия, безыскусственная, чистая человечность.

Иван Толстой: И, в завершение передачи - стихотворение Юнны Мориц.

Юнна Мориц:

На этом береге туманном,
Где память пахнет океаном,
И смерти нет, и свет в окне.
Все влюблены и все крылаты
И все поют стихи Булата.
На этом береге туманном -
И смерти нет, и свет в окне.
На этом береге туманном -
И смерти нет, и свет в окне.
На этом береге зелёном,
Где дом снесённый вспыхнул клёном,
И смерти нет, и свет в окне.
Все корни тянутся к свободе,
И все поют стихи Володи.
На этом береге зелёном
И смерти нет, и свет в окне.
На этом береге высоком,
Где бьется музыка под током,
И смерти нет, и свет в окне,
Царит порука круговая,
И все поют, не уставая
На этом береге высоком
И смерти нет, и свет в окне.
На этом береге туманном...
На этом береге зелёном...
На этом береге высоком..

(Звучит песня "Виноградную косточку в теплу землю зарою")