Просмотр вышедшего в июне на телеэкран документального фильма американского режиссера Оливера Стоуна о Путине, представляющего собой попытку создания комплиментарного образа российского президента, заставляет задуматься о странных закономерностях взаимоотношений деятелей культуры Запада с российскими авторитарными и тоталитарными правителями.
Начало этим взаимоотношениям положил французский маркиз Астольф де Кюстин, после путешествия по николаевской России написавший книгу "Россия в 1839 году", глубоко оскорбившую императора и вызвавшую возмущение патриотически настроенной элиты. Рана, нанесенная императорскому самолюбию работой де Кюстина, оказалась чувствительной. Когда два года спустя Николаю I доложили о намерении прусского барона Августа фон Гакстгаузена также совершить путешествие по России, он отнесся к этой идее с осторожностью, повелев приставить к любознательному иностранцу чиновника, знающего немецкий язык, с тем чтобы "отстранять незаметным образом все то, что могло бы сему иностранцу подать повод к неправильным и неуместным заключениям". Но опасения государя были напрасны. Поездив год по российским просторам, Гакстгаузен выпустил книгу, полную восторгов по поводу увиденного. Если для де Кюстина Россия являлась "тюрьмой народов" и "жандармом Европы", то для Гакстгаузена она была родиной сельской общины, ключа к прошлому России и зародыша ее будущего.
Это соотношение – сначала "плохой" путешественник, а затем "хороший" – повторилось сто лет спустя в сталинской предвоенной России. "Плохой" – это французский писатель Андре Жид, а "хороший" – любимец российской читающей публики Лион Фейхтвангер, эмигрировавший после прихода Гитлера к власти из Германии во Францию. Любопытно, что если де Кюстин был убежденным роялистом, что не помешало ему написать резко критическую книгу об императорской России, то Андре Жид являлся прокоммунистически настроенным левым либералом, что также не помешало ему негативно отзываться о большевистской России. "Сомневаюсь, – писал он в своем очерке „Возвращение из СССР“, – чтобы в какой-либо другой стране мира, даже в нацистской Германии, человеческая мысль была бы более порабощена, запугана и терроризирована".
А что Фейхтвангер? Он прибыл в СССР год спустя после Жида и был встречен с приветливой настороженностью. Конечно же, его укачивали и убаюкивали, как только могли, возили по гостеприимным домам привилегированных писателей и актеров, по выставкам, по дорогим ресторанам. Сам вождь народов уделил три часа своего драгоценного времени, приняв заезжую знаменитость. Ну, а с инфернальной режиссурой советских спецслужб Фейхтвангер мог познакомиться, будучи допущенным на второй московский процесс троцкистского центра, о котором он впоследствии написал: "Если все это вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда правда". Все это хозяевами делалось с одной целью, которая могла звучать так: "Фейхтвангер, не подведи, не будь Жидом". Даже и частушка такая ходила по Москве:
И показался у дверей с каким-то странным видом,
Эх, как бы этот еврей не оказался Жидом.
И ведь не подвел! В первые же дни пребывания в Москве Фейхтвангер опубликовал статью "Эстет о Советском Союзе", в которой называл книгу Жида "ударом по социализму, ударом по прогрессу всего мира". Спустя какое-то время после двухмесячного пребывания в Советском Союзе, в ноябре 1937 года двухсоттысячным тиражом вышла книга Фейхтвангера "Москва 1937". Заведующий издательским сектором ЦК партии Василий Молодцов по личному заданию Сталина за сутки организовал печать. Теперь эта тоненькая книжка – раритет. Она стоит на моей книжной полке рядом со знаменитыми историческими романами Фейхтвангера.
Я иногда открываю ее, каждый раз поражаясь глубине морального падения писателя. Как он, не владея русским языком, посещая лишь образцовые учреждения в окружении "сопровождающих лиц", как он, судивший об экономике и социальной жизни страны лишь по официальным статистическим данным, мог писать о счастливой жизни советских людей? Ну, предположим, о массовых расстрелах, пытках, сделавших 1937 год символом Большого террора, Фейхтвангер мог не знать, но слухи о разорении деревни, уничтожении наиболее дееспособной части крестьянства в ходе недавно состоявшейся коллективизации до него не могли не доходить! Тем не менее писатель уверяет, что "больше всех разницу между беспросветным прошлым и счастливым настоящим чувствуют крестьяне", которые имеют обильную еду и "ведут свое сельское хозяйство разумно и с возрастающим успехом". А как он опытным пером рисует образ Сталина – мудрого, простого, деловитого, противопоставляя ему пафосного и истеричного Льва Троцкого. "Я почувствовал, что с этим человеком могу говорить откровенно... И он отвечал мне тем же... Не всегда соглашаясь со мной, он все время оставался глубоким, умным, вдумчивым".
Фейхтвангер оправдывает своего собеседника во всем, находит объяснение даже "чрезмерному поклонению" и "обожествлению" его. Советские люди "чувствуют потребность выразить свою благодарность, свое беспредельное восхищение. Они действительно думают, что всем, что они имеют и чем они являются, они обязаны Сталину... Народ должен иметь кого-нибудь, кому он мог бы выражать благодарность за несомненное улучшение своих жизненных условий, и для этой цели он избирает не отвлеченное понятие, не абстрактный „коммунизм“, а конкретного человека".
Но как, зачем, почему серьезный глубокий писатель мог создать этот восторженный лубок? Может быть, сказалась его особая жизненная ситуация? Еврей-изгнанник, всеми силами души ненавидящий Гитлера, он хотел увидеть противостоящую германскому нацизму силу? Может быть, ему были близки слова Черчилля: "Ради борьбы с Гитлером я готов на союз даже с Сатаной"? И он вступил в союз с дьяволом, закрыв глаза на все, что не укладывалось в картину советского рая, не желая знать и видеть то, что было ведомо многим в цивилизованном мире.
А может быть, сыграл свою роль меркантилизм небогатого эмигранта? Ведь Фейхтвангеру заплатили огромные гонорары за все изданные в Советском Союзе произведения, чего применительно к другим западным писателям не делали, подарили несколько инкунабул, до которых этот фанатичный книжник был большой охотник. Не хочется верить, что причины падения были столь примитивны, но… слаб человек.
Западное общественное мнение также гадало о причинах восторгов Фейхтвангера, как оно гадает сейчас по поводу комплиментарности Оливера Стоуна, его влюбленности в российского президента, проступающей в его фильме. Может быть, Стоун искренен, этот знаменитый кинорежиссер, может, и в самом деле обаял его Путин с чекистским уменьем лепить собственный образ? Не хочется восторженному американцу знать, думать, понимать всю глубину российского разлома, мирового конфликта, порождаемого его обаятельным собеседником.
Между тем на образ властителя государства, будь то Николай I, Сталин или Путин, неизбежно падает тень его политических деяний. И создавая такой образ, уйти от этих деяний невозможно. Здесь драматизм существования общества, государства порождает драматургию образа лидера. Драма России порождает драму ее властителя. Пренебречь этим взаимодействием – значит создать лубок, радужную картину, не отражающую ни правды характера, ни правды действительности.
Михаил Румер-Зараев – прозаик и публицист
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
