Сергей Медведев: Из событий последнего времени одно является для меня наиболее знаковым – это беспрецедентная атака на Европейский университет в Санкт-Петербурге, которому уже 23 года. Мне кажется, что он был всегда. Он пережил и войну в Чечне, и выборы 1996 года, и дефолт 1998-го, и смену власти в 1999–2000 годах. Он пережил эпоху Путина, эпоху Медведева и снова уже третий срок Путина. Казалось, всегда будет находиться на Гагаринской улице этот великолепный дворец, в который можно совершенно спокойно заходить без охраны, идти по прекрасным мраморным лестницам.

Но вот что-то произошло, и впервые за все эти годы университет одновременно лишился лицензии и выдворяется из собственного здания. Что же произошло с Европейским университетом, символом эпохи? Об этом в сюжете нашего корреспондента Антона Смирнова.

Антон Смирнов: Право на образование всегда принадлежало государству. Лишь с началом новой эпохи стали появляться частные высшие учебные заведения. Некоторые из них были сомнительного качества, там можно было купить диплом, другие же показали себя успешно.

Особенно среди "новых вузов" выделялся Европейский университет в Санкт-Петербурге. Именно в таких местах человек может получить редкое и специальное образование – диплом семиотика, финно-угриста или антрополога. Университет смог собрать лучший преподавательский состав, специалистов по разным предметам.

В последние годы государство усилило контроль за высшим образованием, выступало с резкой критикой получения грантов от иностранных организаций. В 2008 году была даже инспирирована специальная пожарная инспекция, которая решила закрыть университет, но после волны протестов студентам удалось отстоять свое учебное заведение.

14 октября 2016 года "Рособрнадзор" "за неисполнение предписания в установленные сроки" запретил прием в университет. И, несмотря на многочисленные протесты, 20 марта 2017 года Арбитражный суд Санкт-Петербурга и Ленинградской области принял решение об аннулировании лицензии ЕУСПб.

^{Полная видеоверсия программы}

Сергей Медведев: У нас в гостях профессор Вадим Волков, проректор по инновациям Европейского университета в Санкт-Петербурге, и Виктор Вахштайн, декан факультета социальных наук, профессор МВШСЭН (Шанинки).

Вадим, главный вопрос: что это – рейдерский захват (сейчас появляется очень много публикаций относительно соседнего здания) или все-таки политический заказ? Чего здесь больше?

Вадим Волков: Я бы сказал, что это все-таки в гораздо большей степени связано с политикой, причем в очень широком понимании.

Недавно я беседовал с коллегой из крупного федерального университета, спрашиваю: "Ну, что у вас происходит? " Человек говорит: "Ты не поверишь, какова была тема последних трех деканских совещаний на нашем факультете: как всем организованно пойти и сдать ГТО". ГТО – это "готов к труду и обороне". Это было введено в 1931–1932 годах и было частью программы подготовки к войне.

Международная обстановка и негативные ожидания очень сильно определяют нашу внутреннюю политику. Чем сложнее международная обстановка, тем больше власти у силовых контролирующих ведомств. Мы видим пропаганду, которая приучает людей к насилию, видим "патриотическое воспитание". И дальше любая страна – США, Россия, Германия – в предвоенном ожидании будет делать ровно то же самое, что делается сейчас: повысит уровень солидарности, единообразия, сплоченности вокруг лидеров, шпиономании, будет искать агентов, потому что понятно: это внутренние угрозы. Я думаю, это происходит сейчас и в Америке, и у нас. Американские эксперты очень высокого уровня говорят, что в понимании американского истеблишмента война уже идет, только другими средствами. У нас, я думаю, такое же понимание, поэтому внутренняя токсичность идет от внешней ситуации.

Сергей Медведев: То есть университет видится неким наследием предыдущей эпохи? Он же был основан в 1994 году.

Вадим Волков: Да. И вот в этом контексте начинаются разные списки, начинается системная политика, чтобы назвать кого-то врагом, ассоциировать с иностранным влиянием. Это не политический заказ в том смысле, что какой-то человек сказал: "я вас заказываю". Давление на нас оказывается уже полтора года, и мы видим, что это довольно систематическое исполнение определенной политики.

А дальше – недвижимость: это может быть сопутствующей выгодой для того, чтобы расширить коалицию наших противников. Вполне может быть – кому-то недвижимость, кому-то звездочки на погонах. Вот формула патриотизма.

Сергей Медведев: Виктор, а ваша институция подвергается какому-то давлению?

Виктор Вахштайн: Еще несколько лет назад было три институции, которые на волне энтузиазма конца 90-х годов и позднее, в относительно травоядные 2000-е, показали, что в России можно создать западный университет, который при этом будет частью российской системы образования – это были РЭШ, Европейский университет и Шанинка. Сергей Гуриев эмигрирует, Европейский университет с 2008 года ведет борьбу за существование – так, как будто ему нужно доказывать свое право быть университетом. В сюжете прозвучало "частный университет", но Европейский университет – это не тот вуз, который зарабатывает на студентах. Там студенты получают бесплатное образование очень высокого европейского уровня.

Сергей Медведев: Вернее сказать – "негосударственный". И, мне кажется, это здесь одно из ключевых определений.

Вадим Волков: Точно так же, как и Шанинка. Было три анклава. Мы очень боимся остаться последним.

Сергей Медведев: Вадим, какова нынешняя ситуация? Буквально ежедневно приходят какие-то донесения, сводки прессы: университет выселяют, все стоит в коробках, студенческие демонстрации… Вы можете осуществлять учебный процесс?

Вадим Волков: На вопрос: "Почему происходит накат на Европейский университет?" ответ очень простой: "Потому, что он Европейский". Больше объяснять ничего не надо – это академическая свобода, автономия университета, какая она и должна быть, плюрализм и определенный элемент критического мышления, не отрицающий качества исследования, интернационализация, то есть включенность в систему производства знаний на международном уровне. Все, что раньше было достоинством, теперь, при изменении внешнего контекста, вдруг стало зоной риска, отрицательными активами.

Сейчас университет не закрыт, он работает именно в тех правовых рамках, в которых может работать.

Сергей Медведев: Вы же перерегистрировались как научно-исследовательское заведение?

Вадим Волков: Нет, это не требует перерегистрации. У нас просто есть юридическое лицо, у которого в Уставе прописана научно-исследовательская и образовательная деятельность. Образовательную деятельность мы сейчас временно не можем вести, поскольку ожидаем получения лицензии, подав на нее заявление.

Сергей Медведев: А что со студентами?

Вадим Волков: Кто-то устроился в другие вузы, а кто-то находится в ожидании того, чтобы университет снова получил лицензию. У нас довольно преданные студенты. А в это время мы ведем научно-исследовательскую деятельность. У нас много проектов, есть обязательства, исследовательские контракты и так далее. Закон не запрещает нам исполнять свои обязательства.

Тем не менее, университет жив. Он сейчас переехал в здание напротив – через Гагаринскую улицу, во дворе. Мы специально его готовили, чтобы переехать туда на время большой реконструкции. Это проект французского архитектора Вильмотта. Там было более двух миллиардов инвестиций, они были уже частично собраны. Это должен был быть флагманский проект для Петербурга, который демонстрирует, как можно в старом охраняемом дворце сделать что-то новое. А это самая главная проблема для центра города – как сделать его функциональным и современным, не разрушая.

Сергей Медведев: Что происходит с вашим особняком?

Вадим Волков: Это вопрос к администрации города. Мы сейчас находимся в процессе передачи всех охранных объектов, а их очень много. Надо же каждый описать, удостовериться, что есть лепнина, ручки, старые окна и так далее. У нас трехсторонняя комиссия с правительством Петербурга. Этот процесс пока еще идет, поэтому мы еще не передали дворец, но выехали оттуда и работаем в другом здании.

Сергей Медведев: Есть информация, что происходят демонстрации студентов, одиночные пикеты.

Вадим Волков: Да, неделю назад был разрешенный митинг. Дело в том, что у нас в Петербурге довольно обширная повестка по части образования и культуры: Исаакий, Пулковская обсерватория, еще несколько вузов, на которые оказывалось давление, так что это общезначимый для Петербурга сюжет.

Сергей Медведев: А была какая-то поддержка от горожан, простые петербуржцы выходили на митинги?

Вадим Волков: Да. Там были в основном люди, связанные с культурой, образованием или наукой. А рабочих Путиловского завода пока не было.

Сергей Медведев: Хочу уточнить по поводу недвижимости: здесь нет никаких теорий заговора, всей этой риэлторской истории? У вас же есть дворец, и есть особняк Кушелева-Безбородко. Это самая дорогая в Петербурге недвижимость по соседству с квартирами по 20 миллионов и лифтами для автомобилей.

Вадим Волков: Ну, это есть. Журналисты занимаются расследованием этого дела. "Новая газета" опубликовала материал, связывающий давление на Европейский университет с предполагаемыми владельцами этого особняка. Но я даже не знаю… И ведь будет очень трудно продать квартиры в этом особняке, потому что все равно это происходит под лучом общественного внимания. Они все должны подразбежаться на какое-то время и долго ждать, пока это все осядет. В любом случае, это громкая история. Может быть, через какое-то время мы, наконец, увидим, что вместо обещанной школы для одаренных детей там будет… ну, я не знаю: клуб для курения сигар…

Сергей Медведев: Виктор, а что вы думаете? Ведь существовала вроде как официальная поддержка – три письма Путина, его подписи. Это была чистая формальность?

Виктор Вахштайн: Что такое Европейский университет? Это же не просто хороший университет, не просто люди с докторскими степенями, включая доктора Кембриджа Вадима Волкова, это не просто номер один по внятным цитируемым англоязычным публикациям в социальных науках. Это символ, предельно символическая институция для людей, в этот момент никоим образом не являющихся "пятой колонной", которая прекрасно аффилирована с властью, более того, составляют ее костяк в части, касающейся аналитики и производства исследований. Это большой класс модернистской бюрократии уровня замминистров и глав департаментов, сформировавшейся в 2000-е годы. Для этих людей Европейский университет значим: это еще и символ хорошей экспертизы. Я не исключаю и силовые структуры, которые тоже более чем заинтересованы в качественной экспертизе.

Я обсуждал это с коллегами, работающими в министерствах, в том числе – делающими исследования в аффилированных структурах, которые занимаются экспертизой, например, для стратегического планирования. Конечно, ситуация с Европейским университетом выглядит как сигнал им. Модернистская бюрократия с верой в прогресс, с идеей того, что мы должны получить хорошее образование, дать хорошее образование своим сотрудникам, чтобы создать здесь внятные интеллектуальные центры, которые будут делать аналитику, в том числе, в нормальной государственной политике, начинает задаваться вопросом о том, в какой степени договороспособно то государство, частью которого они являются.

Это огромный сигнал для большой политической элиты, крайне успешно инкорпорированной в органы принятия решений. Ведь это не НКО и не бутик – это университет. Там у кого-то учился сын, а у кого-то – дочь. Университет невозможно просто так легко взять и закрыть, как ассоциацию "ГОЛОС". Это что-то другое. Это центр производства солидарности. И когда Вадим говорит о нынешней попытке солидаризировать российское общество на почве войны с вредителями, надо помнить, что сам по себе университет является центром производства солидарности, в том числе солидарности людей, которые составляют часть государственной машины. Для этого класса государственных чиновников и аффилированных экспертов это сигнал, который намекает на то, что, кажется, тут не нужно делать исследований и заниматься экспертизой.

Сергей Медведев: Условно говоря, это такое кудринское крыло…

Виктор Вахштайн: Нет. Это огромное количество интеллектуальных центров, которые занимаются экспертно-аналитическим обслуживанием властной машины. Это куда более широкая ситуация с куда более далеко идущими последствиями.

Сергей Медведев: Центр стратегических разработок?

Виктор Вахштайн: Это первое, что приходит в голову.

Сергей Медведев: В конце концов, мы назвали те высшие образовательные заведения, которые были связаны с идеей реформирования высшего образования.

Виктор Вахштайн: В этот момент даже в Высшей школе экономики и РАНХиГС огромное количество людей задались вопросом: "В какой степени нужно продолжать играть в эту игру?"

Сергей Медведев: Вадим, ведь ваш институт – это Институт проблем правоприменения?

Вадим Волков: Да. Мы ведем диалог, и я знаю, что Научно-исследовательский институт МВД и Минюст используют наши данные или аналитические записки для своих проектов. Мы иногда участвуем в этих круглых столах, ведем диалог. Мы на достаточно серьезном уровне занимаемся вопросом судебной реформы. Даже когда шла атака на Европейский университет, мы, тем не менее, продолжали нормальный рабочий диалог с довольно большой частью властного истеблишмента, и это говорит о том, что это не какая-то тотальная оппозиция: источник наших проблем имеет локализованное свойство.

Сергей Медведев: Кстати, одна из теорий заговора (для меня, конечно, очень малоправдоподобная) заключается в том, что Институт проблем правоприменения предложил широкую реформу российской правоохранительной системы, и последовал некий ответ тех людей, которые этого не хотят.

Вадим Волков: Благодаря обострению этой ситуации и соперничеству в медийном пространстве как-то ушла в тень огромная проблематика Европейского университета, которой мы занимаемся: например, исследование поселков и цивилизаций вдоль Северного морского пути (у нас же есть Центр североведения). И никто больше не изучает эти поселки и местные народности, которые там живут. Этот центр сейчас является самым лучшим носителем именно этого знания.

Есть еще новое движение по партиципаторному бюджетированию – это участие горожан в определении бюджетных расходов, приоритетов. И все республиканское движение, которым мы уже много лет занимаемся, администрация Петербурга и других городов берут эти методики. Мы с удовольствием помогаем их запустить, и все это тоже работает. Есть антропология техники. Сейчас будет исследование о том, что происходило с популяцией вузов в 90-е – 2000-е годы. Это довольно массированные исследования. Про это мало знают. И эти исследования действительно востребованы, но, видимо, они просто не попадают на эту чашу весов, потому что есть какие-то другие маркеры. Если смотреть по тем публикациям, которые периодически появляются, нам же пытаются "пришить" то, что называется "связь с иностранными агентами".

Сергей Медведев: О судьбе Европейского университета говорит его ректор Николай Вахтин.

Николай Вахтин: Университет не закрыт, он продолжает работать в форме научно-исследовательской организации. Слава богу, занятия научной деятельностью никакой "Роснаукнадзор" у нас еще пока не контролирует и не регламентирует.

Вторая форма деятельности университета – это просветительская деятельность, которая также предусмотрена нашим Уставом и не запрещена никаким законом. Это публичные лекции. В сентябре мы это делали очень интенсивно: по одной, иногда по две лекции в день – а сейчас перешли на более мягкий режим. Тем не менее, это будет продолжаться, потому что мы считаем, что знания, которыми обладают наши профессора, нельзя скрывать от народа.

Кстати, на нас написали еще один донос, обвиняя нашу сентябрьскую просветительскую программу, которая называлась "Осенний марафон в науке", в том, что мы под видом этой программы ведем образовательную деятельность. Это, конечно, полная ерунда. Достаточно посмотреть на состав аудитории. К нам со всего города сходился народ самых разных возрастов, и никакого отношения к образовательным программам это не имеет.

Почти 70 человек преподавателей, связавших свою судьбу с этим университетом и с этим городом, на протяжении последних 23 лет имели огромное количество возможностей преподавать в любой другой стране. Поверьте, у нас очень высококвалифицированные специалисты! Всем нам, в том числе и мне, многократно предлагали разнообразные и интересные позиции. И все мы выбрали позицию здесь.

Эти люди имеют разные убеждения, но одно общее свойство – они умеют думать самостоятельно. Мне очень жалко, если эти люди будут не востребованы. Не востребованные в нашей стране, они окажутся востребованными в других странах, и это очень печально.

Я, наверное, не совсем так, как большинство, по-своему понимаю слово "патриотизм". Бюрократизация образования, культурной деятельности, здравоохранения и многого другого (про бизнес я вообще не говорю), достигла просто своего потолка. Дальше работать невозможно: уже все силы и очень много денег уходит на соблюдение этих вполне бессмысленных требований. Есть такая гипотеза, что бюрократическая машина просто полностью вышла из повиновения кому бы то ни было, в том числе и своим создателям, и уже сама начинает порождать какие-то сигналы и импульсы, на которые сама же и реагирует.

Да, эту битву мы проиграли, тем не менее, сохраняется надежда на то, что мы снова получим лицензию. Мы опять подали документы в Рособрнадзор, постарались учесть все те загадочные претензии, которые к нам были в прошлый раз. Мы надеемся, что в этот раз Рособрнадзор пришлет очередную комиссию, и они убедятся, что у нас все в порядке, и мы сможем получить свою лицензию. Так что я не считаю, что мы проиграли.

Сергей Медведев: Николай Вахтин говорит очень важную вещь: это своего рода оазис такого патриотизма, который заставляет одни из лучших умов страны оставаться и работать в России, хотя они могли быть востребованы на Западе. Очень сложно объяснить, что патриотизм – это не дефилирование с ленточкой, а работа на благо своей страны.

Насколько может сейчас в России успешно существовать негосударственный университет и вообще что-либо негосударственное в сфере культуры? Тот же самый вопрос возникает в связи с делом Кирилла Серебренникова, с государственными деньгами, которые оказываются токсичными. Насколько это возможно – существовать в объятиях Левиафана?

Виктор Вахштайн: За последние несколько лет мы забыли, что в конце 2000-х годов и в меньшей степени в начале 2010-х была очень сильная вестернизация, ориентация на лучшие мировые образцы. Это тот период, когда Сколково еще не воспринималось массовым сознанием как синоним коррупции, а интуитивно считывалось как: "да, мы все сюда привезем". Все это вылилось в понятный государственный карго-культ, когда мы имитируем некоторые лучшие западные образцы на государственные деньги в государственных вузах. При этом те реальные не карго-культовые ситуации, которые лучше всего иллюстрирует Европейский университет, были вынуждены уходить в глухую оборону.

А дальше возникла очень странная ситуация 2010-х годов, когда крупные российские вузы, получившие большое количество денег налогоплательщиков, имитируют у себя наличие некоторой "настоящей, правильной мировой науки". Главное, чтобы это выглядело "как по-настоящему", и не важно, что самолеты деревянные. А там, где стояли настоящие самолеты, не карго-культовые вещи, они были вынуждены мимикрировать под те требования, которые им спускались сверху, прикидываясь: "Нет, нет, мы нормальный российский университет. У нас в названии – "Европейский", но мы свои", – при этом, конечно, глубоко внутри оставаясь западными.

Мы видим, чем закончилась эта странная двойная мимикрия. Мы видим ситуации, когда карго-культ приветствуется. Да, нам нужна своя имитация настоящей западной науки, настоящей мировой науки, настоящей мировой образовательной практики, а там, где не имитация, а настоящая образовательная практика, это уже воспринимается как чужеродный объект. Но это очень странно, учитывая то, чем именно обязана Европейскому университету сегодняшняя машинерия аналитики, экспертизы, исследований, которая во многом обеспечивает принятие и реализацию решений.

Сергей Медведев: Вадим, а раньше, до этого последнего года вы сталкивались с таким неприятием на чисто структурном уровне ваших практик российской образовательной системой?

Вадим Волков: Нет. Мы начали сталкиваться с этим сразу, как уволили с должности министра Ливанова. Мы даже не сразу поняли, что это был водораздел, но после его ухода началась атака по линии Рособрнадзора.

Ректор Олег Хархордин входил в Совет по науке и образованию при президенте, я входил в Совет по науке при Министерстве образования. Был вполне продуктивный диалог. К нам приезжали Ливанов, Фурсенко. У нас были очень интересные дебаты о том, как дальше развивать высшее образование. Никакого неприятия не было. Изменение случилось в диапазоне примерно двух-трех месяцев. Мы сначала не заметили, как это произошло, а потом, когда пришли десять проверок, заметили.

Сергей Медведев: Может быть, здесь более системная проблема – нежелательность анклавов модернизации?

Вадим Волков: Может у нас существовать частное при ценах на нефть ниже 20 долларов за баррель? Очень даже может. Ведь чем выше цены на нефть, тем меньше у государства заботы о том, чтобы что-то вырастало само. Если у тебя много денег, ты можешь огосударствить, платить, нанимать. Ты становишься самым большим нанимателем, распределителем ресурсов. Тебе кажется, что ты можешь решить любую проблему деньгами. Ты можешь увеличивать аппарат контроля, надзора, идеологии и так далее. И проблема налогообложения у тебя, по большому счету, не встает, потому что у тебя есть крупные нефтяные компании, которые дают такой большой объем налога, что этого хватает на осуществление довольно амбициозной государственной политики. А как только цены на нефть чувствительно опускаются ниже 30, ближе к 20, тогда любой правитель и любое правительство вынуждено как-то культивировать частную инициативу и сказать: ну, а теперь давайте, ребята, сами. И государство при этом будет сжиматься. Так что это точка сила и точка слабости.

Сергей Медведев: Это парадокс проживания в нефтяном государстве, когда судьба гуманитарной сферы зависит от цен на нефть.

Можно ли сформулировать цели государства в отношении университетской сферы? Создать еще одну сферу контроля, такой огромный паноптикум, чтобы эти люди ходили строем, зарабатывали какой-нибудь индекс Хирша, которыми можно отчитываться, но при этом были полностью подотчетны?..

О судьбе Европейского университета говорит профессор этого университета, историк Лев Лурье.

Лев Лурье: Это вопиющая история, стоящая совершенно вне чего-либо. Она заслуживает отдельных митингов. И, на мой взгляд, студенчество, да и профессура Европейского университета могли бы быть поактивней, ведь под лежачий камень вода не течет. Все эти неясные объяснения, почему, как и что… В таких случаях надо выходить на баррикады, а не отсиживаться, если хочешь чего-то добиться. Примеры Исаакия, Публичной библиотеки и Пулковской обсерватории показали, что власть боится, она, вообще говоря, влияема, так что и с Европейским университетом можно было бы повернуть ситуацию, но теперь, может быть, уже поздно.

Европейский университет – это собрание основных городских интеллектуалов. Если бы руководители Европейского университета с самого начала начали, не боясь, апеллировать к интеллигенции… Это такая типичная разводка: они не шумели, потому что думали, что договорятся, а их обманули.

Гуманитарная культура никуда не денется, потому что русская культура – великая, она не может пропасть. И чем больше ее будут чморить, чем больше она будет разрушаться сверху, тем больше будут нарастать какие-то параллельные способы познания. Как человек, зарабатывающий лекциями и экскурсиями, я знаю, что количество людей, которые ходят туда постоянно, – это растущий рынок, потому что они не получают в университете и в СМИ того, что должны получить бесплатно, и готовы платить за знания.

С культурой ничего не случится, она сохранится, но, значит, вне рамок этих университетов. Но здесь должен быть какой-то радикальный шаг. Европейский университет вполне может переехать в Лаппеэнранту или, например, в Свердловск. Нужно договариваться с местным начальством, нужно, чтобы губернатор содействовал получению лицензии. А на Западе эту лицензию получить элементарно. Не хотите в Петербурге – значит, надо вести переговоры, и переедем в Ленинградскую область, будем выстраивать Европейский университет в Гатчине или еще где-нибудь.

Но я не понимаю: вот эти студенты вышли на площадь Ленина – и все! Они больше не учатся. Им, собственно говоря, нечего терять. Перформанс и одиночные пикеты – все это выглядит как-то неубедительно, даже на фоне митинга на Марсовом поле. Они все как-то шутят, а это должен быть крик, который услышат все.

Вадим Волков: Это частное мнение Льва Лурье. А мы не собираемся никуда эмигрировать. Это Европейский университет в Санкт-Петербурге. Попробуйте выговорить "Европейский университет в Лаппеэнранте".

Да, это некоторое ядро Европейского университета – группа ученых, многие из которых вернулись сюда в 90-е, создавали его, работали. И сейчас оказалось, что практически вся жизнь многих людей, в том числе и моя, связана с Европейским университетом.

Есть мнение, что если ты сам построил компанию с нуля, вырастил, вывел ее на рынок, она стала значимой и успешной, то это как бы легитимные права собственности. А если ты где-то на аукционах криво приватизировал что-то государственное, что создавалось народом за предшествующие годы, то это, в общем, нелегитимно. И вот этот водораздел "по понятиям" более или менее уважается. Хотелось, чтобы он уважался и в других сферах, чтобы понимали, что Европейский университет не исчезнет и не уедет именно потому, что физически есть сообщество интеллектуальных людей, которые создавали этот университет.

Сергей Медведев: Можно ли сказать, что происходит атака на культурные институции самого Петербурга, идущие, может быть, даже и не от нынешних времен, а еще от времен ждановщины, что Петербург даже внутри самых тоталитарных режимов постоянно генерирует какие-то анклавы независимости, которые являются нежелательными для власти?

Виктор Вахштайн: Я не очень готов поддержать эту картину мира. Европейский университет – это, на мой взгляд, не культурная институция, а интеллектуальный центр мирового уровня. Кроме того, он для меня не связан только с Петербургом. Европейский университет – ровно в той же степени московский, что и петербургский, такой же российский, как и европейский. Он давно вышел за рамки конкретных локализаций.

Например, Шанинка – это британский университет в Москве, но у нас общее "сообщество судьбы", как это называлось в немецкой социологии начала ХХ столетия. В соавторстве пишутся тексты, делаются совместные исследования. Да, один университет в Петербурге, а другой в Москве, один был исторически больше связан с североевропейскими университетами, а другой – с британскими. Это просто общая группа людей, которая похоже представляет себе смысл занятий научно-образовательной деятельностью.

Сергей Медведев: Но для меня лично это все равно часть большого петербургского текста русской культуры: Петербург как некое окно, через которое дуют ветры с Запада.

Виктор Вахштайн: В этой модели может сложиться превратное впечатление, что "это какие-то их питерские разборки". Но это совсем не так!

Сергей Медведев: Да, это общероссийская тема.

Виктор Вахштайн: Это разборки даже не федерального, а уже давно европейского масштаба.

Сергей Медведев: Вадим, является ли Европейский университет петербургской институцией, вписан ли он в контекст интеллектуальной истории города?

Вадим Волков: Конечно, вписан. Мы можем посмотреть на Петербург как на мегаполис в Северо-Западном федеральном округе. А можно посмотреть на глобальный мегаполис, который находится в России и принадлежит к некоей популяции лучших городов мира. Я бы не противопоставлял – это довольно органично.

Сергей Медведев: У вас сейчас нет никакого иностранного финансирования?

Вадим Волков: Нет. Как только вышел соответствующий закон об иностранных агентах, мы полностью от этого отказались. В 2009 году был принят закон об эндаументах – это фонды целевого капитала, когда деньги от частных доноров вкладываются управляющими компаниями, и университеты или другие институции живут на проценты. Самый большой эндаумент сейчас, насколько я знаю, – МГИМО. У Европейского университета тоже очень крупный эндаумент. Российские частные компании в совершенно разных отраслях вносили благотворительные взносы в эндаумент. Это составляет больше половины бюджета Европейского университета. А другая часть финансирования – это исследовательские деньги или целевые пожертвования на текущую деятельность. Бюджет Европейского университета очень прозрачен.

Сергей Медведев: А бюджетных государственных денег вообще нет?

Вадим Волков: Есть Российский научный фонд, где мы в конкурсе на общих основаниях.

Сергей Медведев: Но за образование вы ничего не получаете?

Вадим Волков: Нет. У нас были платные международные магистерские программы, к нам приезжали студенты из Европы и США, платили за обучение нормальные деньги. Сейчас этой программы нет, и это очень большая потеря. У была очень простая философия – есть советология, чудовищный источник всяких злобных мифов о России, об СССР: якобы наши враги готовятся где-то там в Гарвардах и Стэнфордах, и нас изучают. Мы сказали: если хочешь изучать Россию, приезжай учиться здесь, понимая ее изнутри, учи язык, учись отличать фейк от настоящего знания общества. По большому счету это и есть soft power, когда мы из года в год воспитываем специалистов, у которых другое отношение к России. Сейчас это под вопросом, и я не понимаю, зачем hard power подрывает soft power.

Сергей Медведев: Это философский вопрос ко всей нынешней российской политике. Если в России что и происходит, то это стремительная разборка всей российской "мягкой власти", начиная со спорта и кончая культурной, а сейчас уже и университетской властью.

Насколько вообще конкурентоспособно может быть российское образование, учитывая все эти проекты "5-100"? Можно ли создать конкурентоспособное высшее образование в нынешней структуре, при которой государство переходит в режим полувоенного положения?

Виктор Вахштайн: Вопрос в том, что в данном случае называть конкурентоспособным образованием. Если речь идет о конкретных целевых магистерских программах, которые действительно могут привлекать огромное количество студентов из-за рубежа, то, несомненно, это хорошо отработанный формат. А в ситуации, при которой российское образование, как в случае с британским, становится значимой строчкой ВВП, экспорт образования оказывается тем, на чем страна зарабатывает деньги. Этого не будет еще очень долго даже не из-за качеств самого образования, которое в среднем по стране тоже оставляет желать лучшего, но и просто потому, что в силу этого выстраивания "забора" российское образование начинает восприниматься… Ну, вы бы отправили ребенка получать образование в Конго при всем, что вы знаете о Конго, особенно, если где-то у вас рядом окажется Американский университет в Конго, высланный из Конго? Я подозреваю, что нет. В этом смысле, конечно, это подрыв, в том числе и потому, что в перспективе это могло бы стать основой экспорта образования.

Сергей Медведев: Да, здесь государство занимается тем, в чем оно в последние годы очень преуспело, – "бомбардировкой Воронежа", то есть стрельбой по своим, причем совершенно неразборчивой, бомбардировкой по площадям. К сожалению, это уже вопрос не только образования, но и всей государственной политики (или отсутствия такой).

Однако хочу закончить эфир на позитивной ноте: сражение проиграно, но война еще не проиграна – война за здравый смысл, за будущее России, которая сейчас ведется в Европейском университете Санкт-Петербурга.