(Отрывки из передачи)
В передаче историка культуры Лидии Стародубцевой о смыслах города участвуют немецкий историк, турецкий культуролог и украинский краевед.
Лидия Стародубцева, историк культуры (Украина):
–В прошлом веке размышления на тему города, как правило, либо кружились вокруг метафоры «гений места», либо были отданы на откуп поклонникам семиотики, которые изучали морфологию улиц и искали зашифрованные значения городских текстов. В XXI веке размышления о городе стали другими. Исследователи городских текстов сегодня все чаще развивают начатый еще Николаем Анциферовым разговор о загадочной душе города. Это искатели особой внутренней городской топографии, это рассказчики, которые создают созвучные городу художественные нарративы, занимаются физиогномикой, физиологией города, пытаясь уловить неуловимое, зыбкое, мимолетное ощущение города, его атмосферу, его музыку и поэзию, образ и звук.
Карл Шлёгель, историк, литератор (Германия):
–Я очень давно, в 1965 году первый раз приехал в Чехословакию, в Прагу. Для человека, который приехал из Западной Германии, где все города были разрушены, этот опыт Праги в моей ретроспективе – главный. С тех пор я занимаюсь городами. Есть, конечно, великолепные авторы у нас, начиная с Александра фон Гумбольдта, потом Вальтер Беньямин, для меня он важен не как философ, а как прозаик. Главная фигура, конечно, у Беньямина — фланёр, человек, который гуляет по городу, он имеет определенную цель, он работает глазами. Главный труд Беньямина – о парижских пассажах. Он написал его в 30-е годы в эмиграции в Париже, это шедевр нового подхода к историографии города: читать городской текст, город как документ, город в своих общественных пространствах, город в своих стилях, в разные периоды, город как центр общественной жизни, экономических связей, интеллектуальной жизни и так далее. Я поздно заметил, что есть ровесник Беньямина – Николай Анциферов. Когда я учился в Москве в начале 80-х годов, я нашел в букинистическом магазине его легендарную книгу «Душа Петербурга», опубликованную в 1922 году. Я старалсярекомендовать его издателям на Западе, как ровесника Беньямина, издал «Душу Петербурга» на английском языке с предисловием. Биография Анциферова тоже фантастичная и страшная. Он основатель научного подхода к изучению городского текста, основатель краеведения. Его арестовали в конце 20-х, он работал потом в лагерной зоне Беломорканала. Там он основал музей лагерной зоны, прочёл серию докладов. Там были и другие очень интересные фигуры петербургской духовной жизни. В конце концов он выжил, написал очень интересные воспоминания. Я уже давно хотел опубликовать их на немецком языке. Премию имени Николая Анциферова я получил за мою книгу «Санкт-Петербург как лаборатория модернизма».
Я убежден, что у каждого города есть своя собственная атмосфера, но найти её и описать – самое сложное, потому что это очень тонкая вещь. Это не только история и экономика, история торговли, интеллектуальной жизни, нет, самая тонкая вещь — атмосфера, дух или душа города. Это связано с разными слоями историческими. Я обычно готовлю такие путешествия по городам загодя, вы должны знать топографию, место, их можно реконструировать для себя, если у вас есть карты. Когда я первый раз ездил в Вильнюс, у меня были карты всех Вильнюсов, которые существовали прежде: губернский город Российской империи до Первой мировой войны, потом город, оккупированный немецкими войсками во время Первой мировой войны, потом польский город в 20-е годы, потом еврейский город – Вильно как Северный Иерусалим — это тоже своеобразная топография. Потом первая советская оккупация 1940 года, потом опять немцы, которые сделали свои карты, гетто, депортация и уничтожение Северного Иерусалима. Потом пришли советские войска. Вы видите 7 разных карт, на всех этих картах вы найдете отражение исторических судеб города. Как сегодня люди используют навигационные инструменты, я использую карты, я знаю, где тюрьма, где дворец губернатора, куда были евреи депортированы – в Панеряй под Вильнюсом. Я знаю, где немцы проводили свои театральные представления — в бывшем театре в центре города. Я знаю, где стояла синагога знаменитого раввина Гаона. В большинстве случаев – в Лодзе, в Кракове, в Черновцах, в Москве, в Витебске, в Риге – у меня было довольно подробное представление, где я нахожусь. Очень часто я лучше знал город, чем люди, которые там жили. На этой основе можно расшифровать городской текст, конечно, не только на основе карт, надо ещё читать книги, мемуары, судебные документы, свидетельства очевидцев и так далее. У каждого города есть огромное хранилище документов, на основе которых можно воссоздать городское пространство и место действия. Я автор книги, которая в переводе на украинский называется "Український виклик. Відкриття європейської країни" («Украинский вызов. Открытие европейской страны»). В неё вошли эссе разных лет: 80-х, 90-х и периода после Майдана. Я уже после Майдана был в Донецке, Днепропетровске и в Харькове. Я старался понять, что там происходит, и одновременно показать, в чем важность этих городов. Донецк для меня стал городом, где умирает нормальная городская жизнь, но это очень мощный город XIX века, центр индустриализации царской империи, потом Советского Союза. В нём очень своеобразный дух и настроения. О Харькове я, конечно, хотел рассказать, что это была в 20-е годы первая столица Украины, что здесь работали знаменитые архитекторы, интеллектуалы, хотел воссоздать для себя и для немецких читателей именно атмосферу этого города. Я очень надеюсь, что точка зрения немецкого писателя и историка интересна и для украинских читателей.
Татьяна Эльфская-Жандемир, культуролог (Турция):
– Восточный и западный городской текст различны. Наличие улиц и кварталов – это всего лишь внешнее сходство. На Востоке города как такового нет, есть набор ячеек, но нет городской среды, нет чувства города. Если для европейского города характерна радиальная структура, когда город разрастается вокруг центра, вокруг культурного туристического ядра, то в ситуации с восточным городом все противоположно. Турецкий город вывернут наизнанку. В Турции город — это не центр, это окраины и трущобы. Есть центр, в который некоторые, множество, я бы сказала, турок боятся заходить, потому что там живут ромы и разные люди, с которыми многие не хотят встречаться, а окраины города при этом оказывается очень благополучными, уравновешенными, красивыми, ухоженными. Город расползается по границам, по окружности. Анкара — это город окружностей, от центра все пытаются убежать. Конечно, есть Стамбул, он – самая европейская точка Турции. Есть Анкара, столица. Это разросшиеся спальные районы, гомогенное пространство квартир, место обитания, изнанка любого европейского мегаполиса.
Когда ты попадаешь в город как турист, когда ты смотришь со стороны, кажется, что это мусульманский закрытый мир, очень консервативный, видно только мужчин, нет ни одной женщины. Если вы поживете немного в Турции, у вас будет абсолютно противоположное ощущение. Это город женщин, мужчин вообще нет в жизни. Женщины практически не выходят на улицу, только в исключительных обстоятельствах, в лучшем случае перемещаются внутри домов или ходят в гости друг к другу. У женщин отношение к квартирам исключительно как к золотой клетке, из которой не имеет смысла выходить наружу. А мужчины относятся к месту обитания функционально: есть кровать, есть кухня, где можно принять пищу, отдохнуть и первым же делом убежать на улицу. Поэтому на улице всегда обращает на себя внимание скопление мужчин, которые очень свободны, это культура досуга, мужчины ничего не делают, играют, собираются вместе с друзьями в кафе — это называется «чайные огоньки» – с очень красивыми маленькими стульчиками, играют в настольные игры, это всегда оживленный процесс, всегда место общения, то, что создает те остатки духа города, что может увидеть турист. Женщина прячет под хиджабом, под своей черной одеждой наряды, украшения. Также и турецкий дом: внешне он может быть даже не отштукатурен, вообще нет никакого дизайна экстерьера, никакого фасада, но внутри – богатый интерьер, зачастую в барочном стиле, сложный, вычурный. Как ни странно, это не распространяется на внешнюю среду. Внешнее и внутреннее контрастно противоположны. Нет фасадов, нет экстерьеров, минимальное количество парков, садов, скульптур и прочего, простые коробки с бесконечным количеством квартир. Квартиры — это не 30 квадратных метров, не 40, это громадные пространства, это может быть 200 метров, это может быть двухэтажная квартира. Турки вообще известны страстью к строительству, для них вполне естественно строить все больше и больше. Но при этом город отсутствует. Это постоянное повышение, улучшение качества жизни, комфорта, но исключительно внутреннего, интерьерного, который не распространяется на инфраструктуру, на среду города.
Я время от времени живу в Архави — это город неподалёку от границы с Грузией, у него не совсем турецкое происхождение. Многие провинциальные города вписаны в ландшафт. Архави находится на границе моря и гор, полугород-полуморе. Город и пригород, столица и провинция неразличимы, качество жизни не меняется. Архави за тысячу километров от Анкары, это маленький городок, в котором, как ни странно, я себя чувствую гораздо более свободной. Ощущение столичности присутствует гораздо больше, чем в Анкаре. Если в Анкаре живешь на окраинах, которые и есть Анкара, то в Архави чувствуется центр города, это старая мечеть, голуби, которых кормят, площадь, которая не является городом — это какое-то исключенное пространство, где можно встретить местных сумасшедших, асоциальных элементов. Этим этот город гораздо милее.
Конечно, восточный город необычен, есть у него какая-то душа. Особенно это ощущается во время молитвы. Пусть дажене все молятся, не все пойдут в мечеть, это не консервативная страна, тем не менее, это настраивает город, страну на один темпоритм. Город как набор отдельных частичек превращается в одну волну. Пять раз в день призыв на молитву, потрясающе красивая полифония обволакивает все пространство, гомогенизирует город. Для меня образ западного города — это изображение, это архитектура, это визуальный опыт. Восточный город отличается тем, что это что-то аудиальное, это голос муэдзина, стук ложек о тарелки, который доносится из каждого окна, когда во время Рамадана все приступают к вечернему приему пищи. Душа города живет в звуке.
Максим Розенфельд, краевед, дизайнер (Украина):
–7 лет я занимался харьковским городским текстом, я рисовал глобус Харькова. Для меня это даже были не карты, а буквально трехмерное, картографическое ощупывание города. Что это за здание, что за история, что за личность, что это такое? Сейчас мне интересен вопрос — как. Это все равно, что в сумерках твое воображение рисует какую-то картину, дополняя ее своими страхами, ожиданиями, фантазией. Ты нарисовал себе некую картину, а потом включил свет, и все оказалось очень банально и прозаично. Может быть, очень интересно, может быть, даже очень красиво. Как передать не сюжет, а как передать образ, как передать настроение, как передать эмоцию, как передать музыку, поэзию — это очень сложно, тем более, что она очень разная, в разных частях одного и того же города, в разное время года, в разное настроение она меняется. У меня есть неочевидно любимые писатели — это Виктор Платонович Некрасов и Валентин Петрович Катаев. Есть Киев Некрасова и Париж Некрасова. Другое — это Одесса Катаева. Чем интересна - рассказами, сюжетами? Нет. Это какая-то звукопись, это какой-то внутри него находившийся образ, который он сумел выразить. Можно рассказать миллион сюжетов, анекдотов, трагедий, связанных с Одессой, несть им числа, как и с Харьковом, как и с любым большим городом Украины, но передать вот это состояние очень сложно. По поводу Катаева не так давно высказался Дмитрий Быков, который его тоже почитает и любит, он знал Катаева лично. Быков сказал, что состояние, которое Катаеву удавалось передать в Одессе — это скоротечность бесконечности. Город, в котором происходит безумная суетная скоротечная жизнь со всеми ее перипетиями, но эта скоротечность упирается буквально в кромку прибоя – вот это феномен, а не характерный жаргон или характерная историческая подоплека.
Далее в программе:
«Старая одежда». Говорят коллекционеры, актриса, дизайнер.
и
«Мои любимые пластинки» с грузинским переводчиком и журналистом Бидзиной Рамишвили.
