Украинский борщ в Берлине можно съесть в ресторане "Одесса-мама". Это, насколько я знаю, единственный украинский ресторан в столице Германии. Мы сидим за столиком с моим старинным другом Аликом, он живет тут уже почти тридцать лет. Мы мотались по городу целый день и наконец закономерно оказались именно в "Одессе-маме". В зале стоит украинский шведский стол, уставленный мясом, рыбой, борщом с пампушками, советской "шубой" и еще какими-то неведомыми мне блюдами, за которые можно отдать жизнь.
Хозяйничают в ресторане Саша и Наташа. Наташа в прошлой жизни технолог пищевой промышленности, Саша бывший милиционер.
– Сейчас я расскажу тебе, какой он милиционер, – шепчет мне Алик. – Таких милиционеров не бывает. Он зимой потащил меня на рыбалку. Мы там наловили рыбу, а холод был собачий, и мы пошли к машине. Я сел в кабину и ждал, когда мы поедем, а Саши все нет и нет. Я выхожу и вижу, что он разложил треногу, разжег дрова и потрошит рыбу! Представляешь, он потрошит рыбу на морозе, чтобы сделать для меня уху. Я ему говорю: ты сошел с ума, мы можем уху сделать дома в тепле, а он отвечает, что если уху не сделать прямо сейчас, то это будет уже не та уха. Он не милиционер, он повар. Для него если еда не приготовлена прямо сейчас, то это не еда.
В зале ресторана сидят в основном "наши" – разговаривают громко, вставляя в русскую речь немецкие слова и целые фразы. Есть несколько немцев – те едят тихо, смакуя, хотя пришли компанией. Крики подвыпивших "наших" их не смущают. Саша несет решетку с мясом на улицу – там гриль и дополнительные столики, а потом подсаживается к нам. Наташа подсела еще раньше. Она статна и красива, особенно в вышиванке, которую носит как вызов.
Говорим о еде. Наташа рассказывает о секретах приготовления настоящего одесского борща, но постепенно мы переходим к политике. Политика на вкусе настоящего одесского борща не сказывается, но сказывается на посетителях. Поскольку народ в Берлине разный, то посетитель перед заказом этого самого борща часто и неожиданно интересуется: а чей, собственно, Крым? Вопрос этот звучит странно, ибо если ты пришел в украинский ресторан, то трудно себе представить, что там окопались сторонники "зеленых человечков". При этом данному посетителю все равно, что ему ответят по поводу Крыма – ему главное сидеть и есть борщ с таким видом, как будто он только что в составе российской армии захватил этот ресторан, наполненный бандеровцами, а данный борщ – это символ победы и контрибуция от побежденных, в виде сала.
На улице темнеет, в ресторан стягиваются посетители. Хотя я не назвал бы их посетителями в полном смысле. Посетитель заказывает как минимум борщ. Но эти заходят, целуются с Сашей и Наташей, заказывают пиво-кофе, и всё. Некоторые подсаживаются к нам, и тогда политическая беседа под борщ сверкает новыми гранями.
Почему самый вкусный украинский борщ я ем в Берлине? Может, и вправду, там хорошо, где нас нет
К примеру, дядька в клетчатой рубашке рассказывает мне, что вся Германия скуплена Путиным. Скуплены бизнесмены – они хотят торговать с Россией, скуплены политики – они хотят хороших отношений с Россией. На мой вопрос, а почему желание торговать и дружить должно возникать исключительно от путинских денег, дядька не отвечает, лишь смотрит на меня подозрительно и, после небольшой паузы, интересуется моей позицией: а чей Крым? Мой ответ, что Крым украинский, застает его врасплох: видимо, он ожидал, что я закоренелый "ватник". Далее он начинает терзать меня вопросами про Порошенко, и мы с Аликом решаем от дядьки сбежать.
На улице тепло, мы вяло идем вдоль закрывающихся по-берлински рано магазинов. Молодая женщина закрывает магазин "Антиквариат Иоахима Краузе", основанный, как утверждает вывеска, в 1865 году. Я пытаюсь понять, почему этот Краузе не пострадал от Маркса, от нацистов или Хоннеккера, но потом вспоминаю, что в Германии никто никогда не покушался на частную собственность – вот так Краузе и выжил.
– А что вы думаете про Тимошенко, у нее есть шансы? – оказывается клетчатая рубашка все время шла за нами, чтобы вырвать ответы на главные вопросы мироздания.
– Валера, ты нас достал! – Алик решил вступиться за меня. – У тебя что, тут в Германии других проблем нет?
– Я на пенсии, но тут скучно, а там жизнь, – чеканя, ответила клетчатая рубашка. – Тут у пенсионеров нет проблем, с ними носятся. Мне в прошлом году катаракту удалили, так я такой больницы в жизни не видел! Но я за Украину, а Путин агрессор.
Услышав эту фразу, Алик вдруг хищно улыбнулся и заговорщически мне подмигнул:
– А скажи мне, Валера, ведь ты гражданин России, так за кого ты голосовал?
– За Путина! – четко произнес Валера и немедленно повернулся ко мне, чтобы объяснить ситуацию. – Он меня все время этим подкалывает, но я голосовал правильно. Путин – это порядок, а Германия вся в беженцах. Путин умный и хитрый, он сирийцев в Россию не пустит. Но я за Украину, а Путин агрессор.
Алик тяжело вздохнул, схватил меня за рукав и потащил по улице.
Сбоку от нас на дороге раздалось шипение – к "бровке", как океанский корабль, пристал двухэтажный туристический автобус, из которого неторопливо выплыли, другого слова и не найду, те самые пенсионеры, у которых, по словам клетчатого Валеры, не было проблем. Оказалось, что тут кофейня, видимо, впереди у них была дальняя дорога. Пенсионеры выглядели как на картинке: почему-то ни одного лысого, все в аккуратных рубашках, брючках с кантом и мокасинах. Женщины в брюках и легких кофтах. Мне даже показалось, что это какая-то команда миллионеров едет играть в гольф. Но похожи они были не лицами, а ухоженностью. Я привык к другим пенсионерам – злым и обиженным маленькой пенсией. Но на этих лицах читалось только спокойствие.
Я смотрел на них взглядом сирийского беженца. Их вид и поведение оскорбляли меня, мне захотелось уйти.
– Я не доел борщ, – холодно сказал я Алику, – я хочу его доесть.
– Борщ остыл, но Саша тебе сейчас все согреет, – заверил меня Алик и потащил обратно в "Одессу-маму".
Уже стемнело, мы сидели за столом, обложенные новой порцией вкусностей. Одну "нашу" компанию сменила другая, а немцы все так же молча пили пиво. Алик подливал водки, мы пили за Наташу и Сашу. Потом нарезали паску и запивали ее клюквенным морсом. Из динамика негромко звучала Ротару, потом кто-то неизвестный запел ресторанный вариант утесовского "У Черного моря". Наш мучитель в клетчатой рубашке навалил себе полную тарелку мяса.
– Знаешь, Алик, я когда-то спросил себя, как почувствовать незнакомый город? – Я поднял рюмку. – И понял, что через знакомых и друзей. И я всегда ищу людей, которые мне откроют город. Вернее, покажут себя в этом городе. Я не понимаю и не пойму, как живут немцы в Берлине, но понимаю, как живешь ты. Вот это и есть Берлин.
– Давайте я соберу вам еду с собой, ведь мы ничего на утро не оставляем? – предложила подошедшая Наташа.
Нас нагрузили пакетами и пластиковыми банками, еды было на неделю. Алик вез нас в гостиницу, а я сжимал в руках огромную бадью с борщом, предполагая, как прекрасна будет жизнь в предстоящие три дня – в номере гостиницы была микроволновка. Как странно, думал я. Почему самый вкусный украинский борщ я ем в Берлине?
Может, и вправду, там хорошо, где нас нет.
Матвей Ганапольский – политический публицист, журналист "Эха Москвы"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
