Представим себе длинный белый стол в саду, человек на 30–35, возраст собравшихся от 8 до примерно 65 лет, все нарядно одеты и в прекрасном настроении, поскольку вчера праздновали свадьбу подруги. Молодые одеты в модное и спортивное. Солнечно, ветрено, салфетки улетают. Стол располагается возле кирпичной стены здания второй половины ХIХ века, промышленная архитектура, это винзавод и национальное хранилище старых вин страны внутри здания, в огромном сводчатом подвале. Там прохладно и пыльно, бутылки лежат на стеллажах, будто книги в библиотеках или папки в архивах Холокоста, как их показывают в голливудском кино. Включается театральная подсветка, гостям укажут и на полку с коньяками, конфискованными у наполеоновской армии в 1812 году. Мой старый московский друг, ресторатор и организатор лучших интеллектуальных клубных площадок нулевых, заходит сейчас с местными партнерами в это пространство в центре старого Тбилиси, десятилетиями закрытое для народа. Здесь когда-то будет новый хипстерский кластер с лавками еды, одежды и вина, выставочным залом для художников и фотографов, с кинотеатром под открытым небом. “Москва мне надоела”, – тихо говорит на ухо друг, а громко – показывает гостям огромное старое дерево, под которым вроде бы стрелялись из-за женщины в позапрошлом веке русский и грузинский офицеры. Оба дуэлянта не хотели смерти противника и демонстративно выпустили пули в ствол платана, даже следы можно разглядеть, если это не результаты естественного происхождения из длинной жизни дерева. Деревья обычно живут дольше людей, если люди их не убивают.
Сначала ты должен выпить семь традиционных грузинских тостов, говорит тамада партнеру, а потом получишь свое слово. Не пей пока за меня, это будет последний тост, он означает финал застолья.
Мы собрались на обед в честь друзей в этот день почти случайно. 9 апреля, Пасхальный понедельник, “день саперных лопаток”, День независимости. Где-то в центре Тбилиси идет официальное возложение венков и траурные церемонии, мы этого не видим. Первый тост – за любовь, за свободу Грузии, за мертвых, которые ложились за эту страну и которых никто никогда не забудет, потому что они всегда живы. Второй – за любовь, за Сухуми и его свободу и снова за мертвых, которых мы никогда не забудем. На этом тосте мы через выдох выясняем, что все тбилисские партнеры моего друга – переселенцы из Сухуми, дети беженцев событий сентября 1993 года. Они умные, образованные и деловые парни, у одного бизнес в Питере, у другого жена модель и глава национального отделения мирового fashion show и 10-летняя примерно дочь-красотка, он показывает в телефоне фотографии своего профиля. А еще они говорят так и такое, что в русском застольном исполнении это было бы ужасной трагедией, безвкусным пафосом или же фигурой умолчания, нашей почти незамечаемой привычкой. И все время смеются над собой. Тамада мечтает отправить дочь в Америку, где она непременно сделает карьеру, потому что большого будущего у Грузии нет, но он любит свою страну, и похоже, никогда ее не покинет, хотя немного работал в Европе. А я вспоминаю давно вытесненную моим умом историю семьи близкого друга, когда грузинская (страшно крутая по советским меркам) часть этого некогда большого многонационального клана полгода спала на полу в маленькой двушке на Кутузовском после бегства из Сухуми. Потом они, разумеется, нашли работу, но не вернулись к прежнему социальному статусу. Старший мужчина год как лежит на московском кладбище.
Ты рассуждаешь о Путине, но понимаешь ли ты, что он человек из советских спецслужб? Его человеческая основа ложь, вся его политика блеф
На шестом примерно тосте тамада все же немного сбивается и произносит частную речь о том, что был бы он Путиным, возможно, так бы и действовал. В России, отвечает он на мой уточняющий вопрос, не в Грузии и не в другой стране. А уж после всех тостов утверждает, что Сталин был, конечно, тиран, но может, тогда так и надо было? Тут вступает его русский партнер со словами: да уж спасибо вам, грузины, подарили нам двух уголовников, ты еще Берию вспомни. Парни ухмыляются. В этот момент приезжает поэт Коте Кубаинешвили, взрослый, худой, как богомол, грузинская инкарнация Вознесенского и метареалистов, переводчик Гандлевского, старых персов и современной европейской поэзии, и говорит тамаде: ты рассуждаешь о Путине, но понимаешь ли ты, что он человек из советских спецслужб? Его человеческая основа ложь, вся его политика блеф. Тамада привык уважать старших и поднимает тост за великого и непредсказуемого Коте, который всегда критиковал любые власти.
В августе 2008 года московские либеральные друзья либо говорили, что Саакашвили сам виноват, либо предавались постколониальным воспоминаниям о прекрасной Грузии в составе Союза. Летом 2011 я видела, что грузинские друзья не могут справиться с шоком войны 2008-го. Сценарист, успешный в России, был готов выбросить всего Толстого во время бомбардировок окраин Тбилиси, но потом сказал: кто расскажет моим дочкам о первом бале Наташи Ростовой? И оставил собрание на полке. Пару раз я упоминала об этом эпизоде в соцсетях. Обычная реакция русских: он все выдумал, мы никогда не бомбили Тбилиси. В 2001 году, когда я впервые была в Грузии и слушала рассказы об абхазской войне нашего переводчика, который воевал в конфликте, с окопными сценами, с оторванными головами, мы пили за то, что “больше никогда”. В этот момент русский МИД угрожал Тбилиси вторжением, и один из нас сказал: может, еще начнем бомбить Рязань? В 2006 году на волне антигрузинской кампании мои друзья делали акцию “Я грузин”.
Любить Грузию легко и приятно. Трудно и неприятно помнить, что это “кровавые земли” русского мира. После Грузии началась Украина. Больше никогда. Х*й войне.
Елена Фанайлова – журналист "Свободы", ведущий программы "Свобода в клубах"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
