Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из архива Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

О композиторе Николае Дмитриевиче Набокове, двоюродном брате писателя Владимира Набокова, рассказывают музыковед Соломон Волков, славистка Марина Ледковская, Доминик Набоков - вдова композитора, о его мемуарах - соредактор "Звезды" Андрей Арьев. Автор и ведущий Иван Толстой. Передача впервые вышла в эфир 23 апреля 1998.

Иван Толстой: Сегодняшний выпуск мы посвятили Набокову, но не писателю, а композитору Николаю Дмитриевичу Набокову. Автор опер, балетов, ораторий, трех симфоний, сочинений для голоса с оркестром, фортепьянных пьес, а также руководитель грандиозных фестивалей музыки в послевоенной Европе, эмигрант, мемуарист – такой Набоков практически неизвестен в России. В апреле, девяносто пять лет назад, Николай Дмитриевич родился, в апреле двадцать лет назад - скончался. В нашей программе примут участие вдова композитора, его племянница, издатель и историк музыки. Прозвучат отрывки из музыкальных сочинений Николая Набокова и - впервые по-русски - фрагменты его воспоминаний.

Что и говорить, слава писателя Владимира Набокова затмила в нашем сознании все прошлые и будущие успехи всех прочих Набоковых. Но так было не всегда. Один из примеров тому – судьба двоюродного брата писателя, Николая Дмитриевича, со дня рождения которого 17 апреля исполнилось девяносто пять лет, а 6 апреля – двадцать лет со дня кончины. Николай Набоков - яркая и хорошо известная музыкальная фигура в американской и европейской истории. Не было в послевоенные десятилетия такого крупного музыкального форума, где ключевую роль не сыграл бы Николай Дмитриевич. Но прежде чем стать видным культурным администратором и организатором, он прошел собственно композиторский путь. Набоков родился в имении Любча Новогрудского уезда Минской губернии в богатой и культурной семье. Его предки - те же, что и у писателя Владимира Владимировича. Прадед – исследователь Новой Земли, где его именем впоследствии названа река. Брат прадеда – генерал, комендант Петропавловской крепости. Дед - министр юстиции при Александре II и Александре III. Эмигрировав из Крыма в 1919 году, Николай Набоков учился в Штутгартской и Страсбургской консерваториях, в Берлине посещал фортепьянные занятия у Бузони, затем перебрался в Париж, где и закончил Сорбонну со степенью бакалавра искусств. Целых шесть лет продолжалось сотрудничество Николая Дмитриевича с Сергеем Дягилевым, для "Русских сезонов" которого он написал балет-ораторию "Ода по Ломоносову". О ней известный музыкальный критик Борис Асафьев высказался так: "О многих страницах его музыки можно сказать, что они напевны, даже проще - они поют". Со смертью Дягилева в 1929 году закончился парижский период композитора, оцененный музыкальными критиками как соединение русского мелодического начала с традициями французского импрессионизма. Америка оказалась для Николая Дмитриевича и гостеприимнее, и благосклоннее к его творческим замыслам. Он пишет оперы "Мирный союз", "Напрасные усилия любви", "Библейскую симфонию" и симфонию "Молитва", элегию "Возвращение Пушкина" и кантату "Америка была надеждой", перелагает на голос с оркестром пять стихотворений Ахматовой и четыре – Пастернака.

(Звучит элегия для голоса с оркестром "Возвращение Пушкина" на французском языке. Дирижер - Роже Дезормьер, солистка - Женевьев Муазан).

Сразу же после Второй мировой войны Набоков был назначен офицером по культурным связям при американских правительственных войсках в Германии. В 1952 он возглавляет парижский "Фестиваль ХХ века", в 1954 - Музыкальный фестиваль в Риме, в 1961 - в Токио, с 1963 по 1968 - в Берлине. На протяжении десяти лет состоит генеральным секретарем музыкальной секции ЮНЕСКО. В Париже он - влиятельнейшая личность в культуре мирового масштаба. Впрочем, здесь самое время дать слово профессионалу. У нашего микрофона нью-йоркский музыковед Соломон Волков.

Соломон Волков: Если самого Николая Дмитриевича Набокова спросили бы, какие из своих жизненных достижений он ценит более всего, то, думаю, что его ответ выглядел бы примерно так. На первое место он поставил бы свои музыкальные сочинения, свою деятельность как композитора, затем, безусловно, упомянул бы о своей славе блестящего рассказчика и, может быть, уже с некоторой неохотой вспомнил бы о том, что много занимался административной деятельностью в области культуры. История рассудила несколько по-другому, и сегодня расставляют его достижения в несколько другом порядке, а именно: на первое место выдвигается все более и более деятельность Набокова в области культуры, его административная деятельность, затем вспоминают о Набокове как о блестящем рассказчике, и уже только затем вспоминают о том, что Набоков был также и композитором. Вспоминают об этом в последнюю очередь потому, что сочинения Набокова в наши дни исполняются и записываются довольно редко, и оценка его значения как композитора посмертно не только не вырастает, как иногда бывает, но, может быть, даже уменьшается. А вот деятельность Набокова в качестве руководителя культуры, - руководство культурой - это особый талант и дар, - и этим даром Набоков обладал в полной степени. А, между тем, даже в его биографии, которая появилась в энциклопедии "Деятели русского зарубежья в Москве", об этой деятельности говорится очень скупо. В то время, как сам Набоков, безусловно, в этой области сделал блестящую карьеру. Началась она в годы войны, когда его привлекли к сотрудничеству с американской разведкой, в те годы американцы лихорадочно искали людей, - их в Америке оказалось не так уже много, - которые бы знали европейские языки, а Набоков в этом смысле был идеальной кандидатурой, поскольку свободно владел русским языком, хорошо английским и блестяще знал французский и немецкий. И он служил специальным политическим советником в Разведывательном управлении американской оккупационной армии в Германии. Затем, когда его деятельность там была оценена, его назначили на очень ответственный пост, он руководил денацификацией германской культуры в области музыки. Он отбирал и назначал руководителей симфонических оркестров, оперных театров, концертных залов, то есть он создал ту сеть музыкальных администраторов, которые и сделали послевоенную ФРГ столь процветающей в этой области.

"...он руководил денацификацией германской культуры в области музыки. Он отбирал и назначал руководителей симфонических оркестров, оперных театров, концертных залов, то есть он создал ту сеть музыкальных администраторов, которые и сделали послевоенную ФРГ столь процветающей в этой области"

Но главный эпизод в этой сфере деятельности Набокова пришел позднее, когда ему пришла в голову идея, что надо как-то противостоять советскому идеологическому наступлению в Европе, потому что Советский Союз проводил одну за другой конференции, которые объединяла популярная тема борьбы за мир, которая объединяла европейскую левонастроенную интеллигенцию и укрепляла ее в антиамериканских симпатиях, которые были очень распространены в то время в Европе, особенно во Франции и Италии. И Набокову удалось получить от ЦРУ деньги на то, чтобы поддержать такую контратаку в области идеологии и культуры. Был организован знаменитый "Конгресс за свободу культуры", который Набоков, в итоге, возглавил, и этому Конгрессу в течение почти пятнадцати лет удалось провести целую серию важных культурных мероприятий, получивших огромную огласку. Это были роскошные, огромные, замечательно финансируемые фестивали в Европе, на которых исполнялось невероятное количество музыки, на одном из фестивалей прозвучало сто сочинений опер, балетов, симфоний, концертов около семидесяти композиторов. И с таким же размахом были организованы последующие фестивали. На них, в частности, широко была представлена музыка Игоря Федоровича Стравинского, близким другом которого Набоков являлся все послевоенные годы. Кроме того, под эгидой этого "Конгресса за свободу культуры" издавали журналы в Англии, Германии, Италии, которые объединили левонастроенных европейских интеллигентов, которые хотели противопоставить наступлению тоталитарных идей в области культуры идею культурной свободы и прав человека, в первую очередь, концентрируясь на культурных проблемах. И деятельность этой организации можно характеризовать только одним словом - грандиозный успех. К величайшему сожалению, кончилась эта деятельность в атмосфере скандала, потому что финансирование со стороны ЦРУ было секретным, хотя Набоков, конечно, знал, откуда деньги идут, но большинство участников, среди которых было много композиторов, писателей, интеллектуалов, предпочитали делать вид, что они не знают, откуда деньги приходят. И, по-моему, в 1967 году один из радикальных журналов американских опубликовал серию разоблачительных статей, в которых впервые прояснялся вопрос, на какие деньги все эти журналы и культурные мероприятия существуют. Разразился скандал, Набоков должен был уйти со своего поста, и вокруг деятельности этого Конгресса воцарилось некое стыдливое молчание, потому что в конце 1960-х признаваться в связях с ЦРУ было чрезвычайно неприятно всем этим ведущим интеллектуалам. Вокруг все в них тыкали пальцами, и атмосфера была совершенно не благоприятная. Думаю, что в связи с этим скандалом Набоков с такой неохотой в последние годы своей жизни и вспоминал о своей деятельности в качестве руководителя. Но теперь это все уже достояние истории, и я думаю, что в истории культуры ХХ века одна из самых интересных глав будет посвящена именно идеологическому противостоянию двух культур, и в этой главе почетное место займет деятельность Николая Дмитриевича Набокова.

(Звучит оратория "Символы христианства". Дирижер Роберт Уитни)

Иван Толстой: Для родственников Николай Набоков был "дядя Ника", например, для своей племянницы, известной американской славистки Марины Ледковской.

Марина Ледковская: Он всегда особенно заботился об исполнителях, музыкантах, о художниках, хореографах, поддерживал начинающих и, кроме того, помогал несметному количеству деятелей культуры, оказавшихся беженцами из-за железного занавеса. Помогал Ростроповичу, когда он приехал, и даже когда он выезжал оттуда с визой ему очень помогал. И также Бродскому, когда он уже здесь очутился.

Иван Толстой: Марина Викторовна, а можно попросить вас очертить портрет Николая Дмитриевича?

Марина Ледковская: Он был видный господин. Он довольно рано поседел, когда умерла моя бабушка, его мать, с которой он был очень близок, и он очень переживал, что его не было при этом. Эта седина была очень красивая, она его украшала. Он был очень интересный на вид, именно шарма у него было очень много, этот знаменитый набоковский шарм. Шутил он очень охотно и очень много. У него был громкий голос, он на всех языках говорил и на всех языках громко. Он оглох на одно ухо, он в детстве болел воспалением среднего уха и с тех пор он очень громко говорил. И его отличала очень громкая игра на рояле. Я помню, что как-то на Рождество он у нас за рояль сел и очень громко играл всякие мелодии из "Щелкунчика", потому что как раз Баланчин поставил "Щелкунчика", замечательная постановка, и одна из моих внучек, совсем маленькая, там участвовала, а другие внучки видели это. Он играл, они танцевали, очень было смешно, потому что одна из них очень неловкая, толстенькая и как слон бегала. Он любил занимать, он всегда был центром всякого общества, главным рассказчиком и главным шутником. Он был очень открытый человек, но если ему что-то в ком-то не нравилось, то он очень неприятно мог себя вести.

Иван Толстой: А помните ли вы, как он отзывался о своем двоюродном брате, о писателе?

Марина Ледковская: Они очень были дружны, он его очень почитал и любил, он считал действительно его большим писателем, они были в дружеских отношениях, он очень его уважал. Когда они эмигрировали, совсем ещё молодыми, они дружили уже тогда, это были теплые отношения.

Иван Толстой: А не было ли каких-нибудь литературных замыслов у Николая Дмитриевича, которые так и остались нереализованными?

Марина Ледковская: Одно я знаю - у него были в воспоминаниях вещи написаны, которые не вошли в книгу. Это были воспоминания о том, что происходило, когда кончалась Вторая мировая, и после нее все эти события - выдачи в Праге и во всех этих местах солдат РОА и казаков. Он об этом писал и очень возмущался. Когда он написал книгу, эти места не хотели печатать, потому что это было слишком рано. Когда начал Николай Толстой свой суд и обвинение, уже дяди Ники не было. Нужно надеяться, что эти вещи у него остались.

"Это были воспоминания о том, что происходило, когда кончалась Вторая мировая, и после нее все эти события - выдачи в Праге и во всех этих местах солдат РОА и казаков. Он об этом писал и очень возмущался"

Иван Толстой: Можно ли надеяться, что когда-нибудь они увидят свет?

Марина Ледковская: Надо надеяться, да. Я уговариваю Доминик, его вдову, и я даже хотела бы, чтобы это было переведено на русский язык, потому что для русского читателя это самое интересное и самое главное. И для западного тоже.

Иван Толстой: Раскроем набоковские воспоминания, книгу озаглавленную "Багаж". Отрывок относится к ранним годам эмиграции - в Берлине убит дядя мемуариста, известный общественный и политический деятель, кадет Владимир Дмитриевич Набоков.

"Конец дяди Владимира был трагичен. 28 мирта 1922 года он был убит в Зале камерной музыки Берлинской филармонии, в том самом здании, где мы вместе прослушали столько замечательных концертов. Двое экстремистов, представители правого крыла, не собирались убивать дядю Владимира, они явились на собрание "Партии конституционных демократов" с целью уничтожить Павла Милюкова, лидера партии. Когда прогремел первый выстрел, дядя Владимир, единственный из всех собравшихся, бросился к стрелявшим. Все остальные повалились на пол, кто-то ринулся к дверям. Дядя Владимир, сцепившись с террористом, повалил его на пол, пытаясь вырвать пистолет, но в это время с другого конца зала подоспел второй убийца и выпустил в спину дяди Владимира несколько пуль. Смерть наступила минуту спустя. Не помню, кто позвонил мне посреди ночи и сообщил о случившемся. На следующее утро мне выпала печальная обязанность опознать тело дяди Владимира в берлинском морге. Тетя Леля убита горем, но на похоронах держалась спокойно и сдержанно. Дядя Владимир погребен на русском кладбище в Тегеле, неподалеку от того места, где лежит Глинка. Вскоре после этого кузен Володя женился. Бабушка перебралась сначала в Дрезден, затем в Румынию, а тетя Леля с Еленой и двумя моими кузинами - в Прагу. Больше мне тетю Лелю увидеть не довелось. Их русский дом в Берлине, так много для меня значивший, прекратил свое существование".

Середина 20-х годов. Николай Набоков на вилле графа Гарри Кесслера, у которого гостит поэт Райнер Мария Рильке.

"Он откинулся на спинку дивана, который стоял прямо напротив блютнеровского рояля. Поэт утопал в груде шалей и шотландских пледов. Лишь чрезвычайно бледное, изможденное лицо с висячими усами и светло-серыми водянистыми глазами выглядывало из шерстяного гнезда. Такие гнезда иногда устраивают для больных комнатных собачонок, которые, оставшись без своего укрытия, немедленно начинают скулить.

- Не знаю, стоит ли спрашивать об этом у вас, - нерешительно начал Рильке, - учитывая ваше воспитание и окружение, вы можете принять подобный вопрос враждебно, но я спрашиваю об этом у всех русских. Рильке пристально взглянул на меня. - Я потрясен Лениным, но знаю о нем очень мало. Скажите, как вы к нему относитесь, что думаете о нем? По моему мнению, конечно, я могу ошибаться, но мне кажется, что он великий человек, величайший человек нашего времени. А вы? Как считаете вы?

Я начал с того, что до 1917 года Ленин был почти неизвестен в России и, конечно, после большевистского переворота и террора, который за ним последовал, никто из нас, либерально настроенных русских, вряд ли мог проникнуться симпатией к большевистскому режиму и его вождям - мы стали жертвами этого режима. Кроме того, большевики захватили власть совершенно незаконно, благодаря coup de force, насильственному перевороту. Рильке слушал внимательно, однако в этом внимании ощущалось разочарование и недоверие.

- Знаете, как-то раз мне случилось услышать выступление Ленина,- продолжал я, - я видел его совсем близко, это было в апреле 1917 года, он говорил с балкона особняка балерины Кшесинской.

- В самом деле?! Вы слышали Ленина?! - встрепенулся Рильке. Как интересно! Скажите, какое он произвел на вас впечатление?

Я ответил, что слова Ленина не показались мне слишком впечатляющими, но то как он говорил, действительно, было примечательно.

- Что вы имеете в виду? - не понял Рильке.

- Ну, как бы лучше объяснить? Меня удивил тон его голоса, манера выражаться. Контраст между жестоким смыслом того, что он говорил и изящной манерой речи. Я могу рассказать об этом выступлении подробнее, но боюсь утомить вас.

- О, что вы! Расскажите!

- В апреле 1917 года мой воспитатель предложил мне пойти послушать Ленина. Трамваи в тот день бастовали, пешком мы прошли по набережной к особняку знаменитой балерины, которая в прошлом к тому же была возлюбленной русского наследника престола. День выдался пасмурный, моросил мелкий дождь. Около особняка стояла горстка людей, большей частью женщины в шалях и под черными зонтиками. Воспитатель показал мне Бухарина, Зиновьева и, насколько я помню, Луначарского и Каменева. Внезапно на балконе появился Ленин. В зимнем пальто и в кепке. Он встал на возвышение, так что казалось, что он выше всех, кто был на балконе. Говорил он резким пронзительным голосом, грассировал на манер светских снобов и обильно уснащал свою речь варваризмами, словами иностранного происхождения, заимствованными из лексикона политических брошюр восточно-европейских социалистов. Вы знаете, как хорош русский язык, в то время он еще сохранял относительную чистоту, но в языке, которым говорил Ленин, был привкус чего-то иностранного, а его грассирующая "р" усиливала это впечатление. К тому же все иностранные выражения он произносил на европейский лад. В памяти у меня остались лишь отрывочные короткие фразы и отдельные слова – аннексия, контрибуция, реституция. Но потом меня потрясло несовпадение смысла его речи и того, как он это преподносил, его тона произношения лексики. Где-то я читал, что Робеспьер тоже изъяснялся по-французски чрезвычайно изящно, на языке представителей высшего сословия, и именно эта его особенность приводила в трепет аристократов, которым доводилось его слушать.

"- В самом деле?! Вы слышали Ленина?! - встрепенулся Рильке. Как интересно! Скажите, какое он произвел на вас впечатление?"

Слушая Ленина в тот день, я тоже не раз содрогнулся, не раз страх сдавливал мне горло. Этот вполне светский человек на языке социальных верхов излагал совершенно антипатриотические требования - немедленный мир без аннексий и контрибуций, немедленная отмена собственности на землю без всяких компенсаций землевладельцам, немедленная демобилизация, немедленный захват власти советами рабочих и крестьян, полное уничтожение частной собственности. Домой я вернулся охваченный тревогой и недоумением. Впервые столкнувшись с большевистской идеологией, я ощутил, что от нее исходит серьезная угроза, а всего полгода спустя все мы, кого Ленин называл презренными кровожадными буржуа, узнали на деле, что значат его слова.

Когда я смолк, последовало долгое молчание. Рильке, который сидел, забившись в уголок дивана, выпрямился, отбросил свою шаль и стало видно, какой он миниатюрный и хрупкий. Вперив взгляд в пол, он чертил по ковру кончиком своей трости из слоновой кости.

- Благодарю вас! Очень признателен за ваш рассказ, месье Никола,- хмуро проронил он. То, что вы рассказали, не слишком весело, но благодарю вас за то, что вы были так искренни".

В годы работы Николая Набокова над мемуарами не было человека, который наблюдал его ближе, чем жена Доминик. Она любезно согласилась принять участие в нашей программе. Беседу с Доминик Набоков записал мой нью-йоркский коллега Ян Рунов.

Ян Рунов: Вдова композитора Доминик – француженка, она живет в Челси, районе Манхэттена, тихом, зеленом квартале, где нет высотных домов. Доминик занимает небольшую квартирку на третьем, последнем этаже кирпичного дома. Лифта нет, наверх ведет винтовая лестница. И квартал, и дом, и квартира очень европейского типа. Может быть, поэтому Доминик живет здесь. Вдоль стен, от пола до потолка - книги на разных языках. Свободные от книг места на стенах занимают картины. Доминик, очень энергичная женщина средних лет, вспоминает о своем знаменитом муже, которого называет Николасом, с ударением на первом слоге, с теплотой и юмором.

Доминик Набоков: Я - пятая жена Николаса, пятая и последняя. Я могу говорить только о том, чему я была свидетелем, то есть о последних пятнадцати годах его жизни. Прежде всего, он был музыкантом и композитором, но он был всесторонне и высокообразованным человеком, очень увлекающимся и любопытным. Ему был очень интересен внешний мир, и в этом заключался его конфликт с самим собой. Потому что творчеству необходимо погружение в себя, а он не мог замыкаться в себе, он был ненасытен в своем стремлении быть частью происходящих в мире процессов, политических и культурных, он любил друзей и любил помогать им. К концу жизни он хотел преодолеть этот внутренний конфликт и стал больше отдавать времени сочинительству, но ему не сиделось на месте. Он был человеком действия. Активно участвовал в организации "Конгресса за свободу культуры". Он не был антикоммунистом в примитивном понимании. Организовывал множество фестивалей авангардной музыки. Им был организован такой фестиваль в Париже в 1952 году под названием "Парижский фестиваль музыки ХХ века". На нем были представлены произведения таких композиторов ХХ века, как Шенберг, Берг, Булез, Элиот Картер и другие. Николас Набоков возглавил Берлинский фестиваль, это когда еще существовала Берлинская стена и когда мэром Западного Берлина был Вилли Брандт. Набоков руководил Берлинскими фестивальными днями, - так это, кажется, называлось, - с 1963 по 1967 год. Он также организовывал фестивали иного характера. Например, Фестиваль негритянской культуры, это было году в 1962 или 1963. Тогда Мартин Лютер Кинг прилетел в Берлин на этот фестиваль. Потом он первым провел фестиваль в Японии под названием "Восток встречается с Западом", и такой же фестиваль в Индии, в Мадрасе. У него было очень много друзей, особенно среди русских вне России. Среди них такие, как Стравинский, Баланчин, а также американцы – философ и композитор Исайя и Ирвинг Берлины, физик Роберт Оппенгеймер, философ Стюарт Хэмпшир, позднее - Иосиф Бродский. Много друзей во Франции еще со старых времен. Так как круг интересов Набокова был очень широк, то и друзья его представляли самые разные области культуры и науки.

Ян Рунов: Поддерживал ли он дружеские связи с теми, кто оставался в Советском Союзе?

Доминик Набоков: Он был близким другом композитора Хачатуряна, был в приятельских отношениях с Ростроповичем, с Эмилем Гилельсом, Ойстрахом и еще с советским послом в ГДР, в Восточном Берлине, с Абросимовым. Переписку с теми, кто жил в Советском Союзе Набоков практически не вел. Он получал партитуры, рукописи, помогал публиковать их на Западе. Он всегда оставался очень русским и дважды посещал Россию. Первый раз - в 1967 году. Один. Он хотел поехать один. Организовал поездку посол Абросимов. Набоков провел тогда в России три недели и был очень взволнован этим. Второй раз мы с ним должны были поехать вместе в 1968 году по приглашению советского правительства и при содействии того же Абросимова. Мы прилетели в Берлин, чтобы оттуда полететь в Москву, и вдруг – сообщение, что советские войска вошли в Чехословакию. Николай Набоков тут же отказался от приглашения. И все же он побывал в Москве еще раз, опять один, по дороге в Тегеран, где он проводил музыкальный фестиваль. Это было осенью 1968 года. Он заехал на два-три дня в Москву, чтобы повидать друзей, которых не удалось увидеть летом, повидать мадам Прокофьеву. А потом мы должны были поехать в Москву вместе в 1978 году. И опять не удалось. Как будто рок преследовал нас. В апреле 1978 года в Нью-Йорке Николас Набоков скончался.

"Мы прилетели в Берлин, чтобы оттуда полететь в Москву, и вдруг – сообщение, что советские войска вошли в Чехословакию"

Ян Рунов: Каковы ваши впечатления от России, где вы побывали уже после смерти мужа?

Доминик Набоков: Мне очень понравилось. Но, думаю, потому, что я там много думала о Николасе. И в Петербурге, и в Москве мне многое было близко – церкви, кладбища, атмосфера жизни, люди. Может быть, еще и потому, что я француженка и изучала русскую литературу, культуру. И я все время вспоминала о Николасе. Жаль, что его уже со мной не было.

Ян Рунов: Кого из русских поэтов, писателей он любил больше?

Доминик Набоков: Он любил русскую поэзию, писал музыку на стихи русских поэтов, в частности, на стихи Пушкина, Ахматовой. Любил раннюю поэзию своего двоюродного брата Владимира Набокова. Когда мы проводили выходные дни у Татьяны Либерман в штате Коннектикут (Татьяна - последняя любовь Маяковского), они с Николасом говорили о русской поэзии, читали стихи. Но я не говорю по-русски, к тому же тогда я была довольно молодая, и меня интересовало другое, так что я не слушала, но знала, что они читают Блока, Пастернака, Пушкина.

Ян Рунов: Я вижу здесь на книжной полке книгу о русской национальной кухне.

Доминик Набоков: Он прекрасно готовил. Николас часто рассказывал, что он очень бедно жил в эмиграции. Когда он впервые приехал в 30-х годах в Нью-Йорк, доступная ему еда была такой ужасной, что он сам начал готовить. Баланчин, кстати, тоже очень хорошо готовил. Николас любил сам покупать продукты, и его знали во всех ближайших магазинах. Бывало даже во Франции, если ему нравилась еда, он брал инициативу в свои руки, покупал то, что нужно, не глядя на цену, и готовил что-то невероятное.

Ян Рунов: Ваше любимое блюдо из тех, что готовил Николай?

Доминик Набоков: Я любила баранину по-персидски, с рисом, и очень мне нравились котлеты – пожарские, по-киевски, битки, грибы а-ля рюс, пирожки… Да что бы он ни готовил, было вкусно. Мог сделать великолепное блюдо из ничего.

Ян Рунов: Чем он любил заниматься в свободное время?

Доминик Набоков: Не было у него свободного времени. Чем бы он ни занимался, он отдавал этому всего себя. Готовил ли он еду, сочинял ли музыку, писал ли мемуары, читал ли, ходил ли в церковь или путешествовал. Мы много путешествовали. Он интересовался средневековой живописью, архитектурой. Он не понимал, как можно ничего не делать. Даже когда мы были в Колорадо, он удивлял меня тем, что он знал все цветы, изучал деревья. Он обладал энциклопедическими знаниями и во всем он был профессионалом, не признавал любительства. Такое обилие интересов заполняло все его время. Как мне кажется, только к концу жизни он был готов отдать больше времени сочинению музыки.

Ян Рунов: Коллекционировал ли он что-нибудь?

Доминик Набоков: Нет, в юности он потерял все. Ему пришлось расстаться с богатством, в котором он вырос, и он понял, что не надо привязываться к вещам. Это было его правило. При разводах он оставлял очередной жене все и уходил налегке. Поэтому он не любил коллекционирование.

Ян Рунов: Какую музыку он любил слушать?

Доминик Набоков: Он не слушал музыку дома, у нас не было ни радио, ни проигрывателя. Мы очень часто ходили на концерты симфонической или камерной музыки в оперный театр. Он прекрасно знал, что происходит в музыкальном мире. Для меня наши посещения концертов были прекрасной школой. Но он не любил музыку, которая служит фоном для разговоров. Когда работал, музыка не должна была звучать, а я не должна была петь, это его раздражало. Нет, он дома не слушал музыку, но в театре и на концертах любил слушать Верди, Чайковского, Булеза, Берга, Картера, Гершвина. Он не очень любил Вагнера, обожал Моцарта. Но, в общем, интересовался любой музыкой.

Ян Рунов: А как он относился к телевидению и к кино?

Доминик Набоков: О, телевизор он ненавидел, считал его исчадием ада. Кино тоже не жаловал, считал мои походы в кино напрасной тратой времени и говорил, что лучше бы я почитала книгу. Для него, столь энергичного человека, сидение в кинозале был слишком пассивным делом, а за покупку телевизора мне приходилось вести с ним борьбу, он сопротивлялся годами. Но он был очень добрым человеком, добрым и теплым. Его любили все - и прислуга, и нищий на улице, и мясник в лавке. Он был полон любви.

"...телевизор он ненавидел, считал его исчадием ада..."

Иван Толстой: Литературное наследие Николая Дмитриевича весьма обширно - он автор монографий об Игоре Стравинском, участник многотомного справочника "Композиторы ХХ века". Но для русских читателей едва ли не больший интерес представляют его воспоминания - "Багаж". Книга пока что существует лишь по-английски, но петербургский журнал "Звезда" готовит русский перевод. Говорит соредактор "Звезды" Андрей Арьев.

Андрей Арьев: Композитор Николай Набоков написал мемуары, в которых много сказано и о семье Набоковых, в том числе и о Владимире Набокове. Но, может быть, более всего эти мемуары интересны тем, что автору удается воссоздать в такой непринужденной, почти застольной манере нравы русской эмиграции. В этих мемуарах фигурируют такие имена, как Есенин, Дягилев, Стравинский, Рильке и другие. Этот жанр не соответствует такому упорядоченному пунктуальному жанру дневника, он более похож на пушкинские, вяземские старые записные книжки. Вот такого рода литература, которая читается интересно, как если вы слушаете занятного, увлекательного собеседника в домашнем разговоре.

Иван Толстой: Андрей Юрьевич, насколько достоверны мемуары Николая Набокова?

Андрей Арьев: Мемуары достоверны в том смысле, что этот молодой, остроумный и хорошо видящий человек несомненно общался со всеми теми людьми, о которых он пишет. Но в то же время от этих мемуаров, конечно, трудно ждать точной, выверенной хронологии, он часто путается и даже Есенина умудрился назвать Сергеем Константиновичем. Это мемуары для приятного чтения, которые воссоздают нравы эпохи и портреты замечательных людей, но для филолога и архивного работника все эти мемуары нужно проверять другими мемуарами, если он хочет в них почерпнуть какие-то точные, абсолютно проверенные сведения.

Иван Толстой: Был ли у Николая Набокова собственно литературный дар?

Андрей Арьев: Я думаю, что у него был дар рассказчика. Это немножко разные вещи. Есть устная речь, которая обаятельна своими интонациями, воспроизведением каким-то виртуозным, а есть строгий литературный труд. И в этом отношении, конечно, Николай Набоков писателем как таковым не был, но он был увлекательным рассказчиком. У него была другая специальность: он был композитором.

Иван Толстой: Николай Набоков писал свою книгу по-английски. А что представляет собой русский перевод и кто переводчик?

Андрей Арьев: Два ленинградских переводчика. Шерешевская - это один из наиболее известных в Петербурге переводчиков, и ее ученица. Так что этот перевод, кончено, профессионально выполнен, качественно, супердобросовестно, то есть то, чем всегда славилась ленинградская школа переводчиков - необыкновенной тщательностью. И в этом отношении переводчики чуть-чуть более точны, более тщательно относятся к своей литературной задаче, чем сам автор.

Иван Толстой: Скажите, будет опубликована в журнале "Звезда" вся книга или какие-то ее части?

Андрей Арьев: Сначала мы опубликуем одну центральную главу, очень большую, как книжка, и посмотрим на реакцию наших читателей. Может быть, потом напечатаем продолжение и этой книги, а может быть, даже в нашем издательстве журнальном выпустим ее целиком. Посмотрим, как на нее отзовется публика.

(Звучит отрывок из симфонии "Молитва" Николая Набокова на текст Послания папы Иоанна XXIII к евреям. Исполняет Нью-Йоркский симфонический оркестр. Дирижер Леонард Бернстайн).