Архив писем жены поэта Леонида Аронзона опубликован в издательстве "Барбарис". Презентация прошла в Москве, в Центре Вознесенского.
Маргарита Пуришинская писала мужу, поэту Леониду Аронзону, во время разлук. Это послания из отпусков, экспедиций и больниц, лирический дневник звезды ленинградского неподцензурного мира.
Рита как арбитр вкуса, писательница классического эпистолярного жанра и новатор ХХ века. Женский язык времен оттепели и поэтический ответ Аронзона. Письма Риты как психическое зеркало поэтики Аронзона: романтический дискурс и телесность.
Семейный альбом: судьба советских евреев, детей первого поколения революционной интеллигенции. Черта оседлости и "дело врачей". Текст Маргариты Пуришинской с точки зрения истории литературы и феминистской теории.
Документальный перформанс и репертуарное поведение героев. Экзистенциальная трагедия пары Аронзон – Пуришинская. Фрагменты фильма Максима Якубсона "Имена" с киноархивом семьи.
Обсуждают литературоведы Ольга Виноградова и Павел Успенский, редакторы книги. В записи критик Валерий Шубинский и режиссер документального кино Максим Якубсон.
Ведет программу Елена Фанайлова
Елена Фанайлова: Леонид Аронзон – фигура легендарная. Среди литературоведов и филологов есть убеждение, что если бы русская поэзия не пошла путем Бродского, то она пошла бы путем Аронзона. Публикаций уже довольно много, недавно вышел прекрасный двухтомник, и вот теперь мы будем говорить о новых книгах, которые дополняют биографическую легенду Леонида Аронзона. О письмах Маргариты Пуришинской, его жены, почти мифологической фигуры ленинградского андеграунда. Рита, как называли ее в кругу друзей, героиня фольклора, героического периода ленинградского неподцензурного мира, общества поэтов, художников, музыкантов, людей театра и так далее, муза многих из них, хозяйка салона. И как показывает эта книга и ваша, Ольга, работа, она постоянный собеседник Леонида Аронзона. И что мне ужасно интересно в ваших выводах, без этого диалога не было бы его уникальной поэтики. Когда я впервые встретилась с поэзией Аронзона, она поразила меня настолько, что я до сих пор использую язык любовной речи, которым он говорит. То, что он поражает с первого взгляда, это однозначно. Какие чувства и мысли были у вас, когда вы впервые встретились и с текстом Аронзона, и с текстом Риты?
Ольга Виноградова: Я так же была поражена несколько лет назад поэзией Аронзона и фигурой Риты, которая для меня вырисовывалась сначала из свидетельств, фольклора. Но она еще вырисовывается, безусловно, из его стихов. Рита в стихах Аронзона и персонаж, и адресат, ей посвящено очень много страсти, восхищения, интимных слов и любовной речи.
Рита в стихах Аронзона и персонаж, и адресат, ей посвящено очень много страсти
Елена Фанайлова: И она в то же время символическая фигура. Аронзон пишет, что многие женские фигуры мирового культурного континуума за ней встают – Лаура, Беатраче и так далее.
Ольга Виноградова: Да, и булгаковская Маргарита всплывает. Действительно, фигура Риты маячила за этой поэзией, и она меня интриговала. Она была самостоятельной еще до того, как появились ее тексты, поэтому, когда выяснилось, что существуют письма, это было почти мистическое соприкосновение.
Павел Успенский: Я хорошо помню, как Аронзон возник в широком читательском контексте. В 2006 году вышел первый его двухтомник, были презентации.
Елена Фанайлова: В моей молодости он возникает еще в конце 80-х, когда только начинаются первые публикации эпохи перестройки и гласности.
Павел Успенский: Письма Риты – этот проект возник чудесным образом, потому что Ирина Тарханова из издательства "Барбарис", с которой мы сотрудничали еще до аронзоновского проекта, сказала несколько лет назад: "А у нас есть письма жены Аронзона, я вам пришлю". Те фрагменты писем, которые Ирина прислала для ознакомления, произвели на меня очень сильное впечатление. Когда это документы из домашнего архива, всегда есть сомнения: а может быть, это слишком интимно, никому особо не интересно, и важно было посмотреть со стороны. И оказалось, что это очень нужно.
Елена Фанайлова: Оказалось, что это значительное культурное событие, и мы имеем дело с совершенно замечательным женским писателем и можем взглянуть на эти тексты уже из оптики современной антропологии, современных феминистских представлений о том, как устроены общества, в том числе это общество "проклятых поэтов", а также художников и всех остальных Артистов с большой буквы того времени.
И я послушала бы комментарий Максима Якубсона, он говорит про киноархив.
Максим Якубсон: Съемка эта была в доме, где жили Леонид Аронзон и Рита Пуришинская, куда я пришел мальчиком. Мой отец стал мужем Риты, и пленка была в этом доме с другими материалами, и я знал о том, что она там есть. Но только начав работать над фильмом "Имена", мы разобрали эти маленькие кусочки материала, склеили их при помощи замечательного оператора Владимира Смирнова, сделали перевод ее на кинопленку.
Елена Фанайлова: Мне очень интересно, что вы пишете об этих людях в социо-антропологическом смысле. Из какой они семьи, какого они поколения, как они существуют в мире современной им истории. А это история оттепельная, это история после смерти Сталина. Что немаловажно, они оба евреи, но в их переписке эта тема почти никак не упоминается. У Риты мама родом из Украины, папа родом из Белоруссии. Как эти люди встречаются в Ленинграде?
Ольга Виноградова: Семьи у Риты и у Аронзона чем-то похожи, но в чем-то они разные по духу, насколько можно понять из текстов, свидетельств. Родители Аронзона приезжают с Украины в Ленинград, они первое поколение, которое покидает черту оседлости.
Елена Фанайлова: И родители по советским меркам довольно успешные, мать у него замечательный врач, отец – инженер, такая отличная советская семья.
Ольга Виноградова: У Риты чуть-чуть похоже, ее родители работают в торговле, папа директор магазина. И Аронзон, и Рита в войну уезжают в эвакуацию. Аронзон с братом Виталием переживают войну на Урале. Риту с двоюродной сестрой (она фигурирует в письмах как Беба) из детского сада отправляют отдельно от родителей в эвакуацию. Они какое-то время проводят в детском доме, где Рита старшая, и она следит за Бебой, старается ей помогать. Для Риты военные годы еще очень важны потому, что у нее развивается комбинированный порок сердца, который влияет очень сильно на всю ее последующую жизнь. Это и ряд ограничений, и постоянная угроза внезапной смерти, и скорее всего, как говорят родственники, эти голодные и тяжелые годы в эвакуации очень сильно повлияли на развитие болезни.
Елена Фанайлова: Есть версия, что если бы не мать Леонида, то он вполне мог погибнуть от энцефалита, который подхватил где-то в экспедиции.
Павел Успенский: Так и есть, она его буквально спасла.
Ольга Виноградова: Анна Ефимовна Аронзон вообще очень интересный, невероятный человек. Она сбегает из традиционной еврейской семьи в Ленинград, сама поступает во Второй медицинский. Ее историей можно заниматься отдельно, как она становится врачом, как выстраивает свою жизнь, заботится обо всей семье.
Елена Фанайлова: Итак, наша пара знакомится студентами?
Павел Успенский: Да, в Герценовском педагогическом университете. Аронзон сначала поступает на биолога, потом переводится.
Ольга Виноградова: Он проучивается семестр, получает стипендию и со своим другом сбегает на какое-то строительство. Они доезжают до Москвы, где дядя Аронзона уговаривает их все-таки вернуться обратно, и уже вернувшись, он поступает, сдав все экзамены на "отлично", на филологический, где и встречается с Ритой.
Елена Фанайлова: Биологическая жизнь интересует его страшно, и его диплом по Заболоцкому тоже об этом.
Павел Успенский: Да, и он потом участвовал в съемках фильмов про природу, про растения. Вы начали линию еврейства, очень важно вспомнить, что перед смертью Сталина была огромная антисемитская кампания, и это сказалось на сознании людей. Это то, что Риту и Аронзона отчасти отделило от других студентов.
Елена Фанайлова: Мне кажется, у них было ощущение удовольствия от культуры. Еще одна совершенно грандиозная Ритина черта – это абсолютное удовольствие от художественного, того, с чем она сталкивается, будь то книга, кино, музыка, балет. Она была первой балетоманкой.
Ольга Виноградова: Рита притушает в себе творца в какой-то момент, она считает, что не может им быть. И она не считает свои письма, которые дают нам массу информации, в том числе чувственной, гениальными текстами. Она пытается писать иногда стихи, и даже вставляя их в письма, пишет: "Это не получившееся стихотворение… Прости, что такое плохое стихотворение, но я все-таки решила записать…"
Елена Фанайлова: Да, когда сталкиваешься с поэтическими фрагментами в ее текстах, это производит совершенно очаровательное впечатление, именно эта почти небрежность, с которой это стихотворение появляется на странице текста.
Это эпоха, которая была заражена любовью
Ольга Виноградова: Этот текст такой важный, потому что, поместив его в интимный жанр, Рита очень многое себе позволила, что не позволила бы, например, читая стихотворение перед другими поэтами. Мы тут видим уникальный пример женского текста, очень свободного, не стесняющегося самого себя.
Елена Фанайлова: В этом смысле письма Риты весьма традиционная литература, если говорить, например, об эпистоляриях XVIII века. Это продолжение линии сентиментализма. Как письма Риты и поэтика Аронзона встроены в оттепельный контекст, процессы либерализации, как это связано со временем?
Павел Успенский: Напрямую. С Аронзоном сложнее, а Рита в студенческие годы, в состоянии студенческого брака очень оттепельный человек. Она, как губка, впитывает то, что вы вспоминали, – различные культурные мероприятия, культурный обмен, все время открываются выставки, она посещает их, в том числе в Москве, регулярно.
Елена Фанайлова: Британский совет что-то делает, она бежит немедленно туда же.
Павел Успенский: Это все ее ужасно интересует, она во многом человек, пропитанный оттепелью и тем, что оттепель открыла. Но этим она, конечно, не ограничивается. Это касается 60-х и 70-х годов, люди тогда формировались еще в оттепельном контексте. А Рита идет дальше по ряду линий, путей, и главное – это язык для чувств. Это любовная переписка, и она во многом встраивается в оттепельный контекст, потому что это эпоха, которая была заражена любовью, переоткрытием интимности в быту и романтики в искусстве, и их перетеканием одно в другое. Это не парадокс, но характерная оттепельная черта, мы видим это и по фильмам, и по книжкам, и по бардовским песням, которые тогда начинаются, что это любовь односторонняя, половинчатая, поскольку она очень возвышенная, романтичная, поэтизирующая женщину. Это женщины прекрасные, но бестелесные. И оказывается, что чувственная, телесная сторона любви – это слепое пятно или даже табуированная во многом зона. Иногда в экспериментальном ярком кино это имеется в виду в подтексте, что, наверное, герои там обнимаются, целуются, спят друг с другом, но мы это должны достроить, догадаться. Но языка для этого – и официального, и в частных практиках – не было.
Елена Фанайлова: Рита пишет в письме Аронзону, вспоминая кино: "А там лежат в постели, голые, и целуются, курят. И я вспоминаю о тебе". Это цитата из какого-то французского кино.
Павел Успенский: Кино, привезенное в Советский Союз в рамках либерализации, ее ужасно впечатляет, но она, как, как все родившиеся в 30-е, до начала 40-х, это поколение умолчания. Под умолчанием социологи имеют здесь в виду знание о сексуальности, об интимной стороне жизни, люди что-то такое знают, но узнают об этом случайно, в процессе практики, в разговорах с друзьями, но таких стыдных. И есть искусство, которое для этого поколения, видимо, оказывается главным источником знания о телесности, о том, как устроены романы.
Елена Фанайлова: Для меня чудесный пример – пример моих родителей. Они сходили на кинофильм "Мужчина и женщина" Клода Лелуша, и это навсегда стало для них кодом разговора. И мне очень понятно, почему для Риты эти фильмы становятся обретением языка, потому что у этих людей действительно этого языка не было.
Павел Успенский: Киноязык, конечно, нельзя спроецировать в литературу напрямую, но это очень повлияло на нее, и она начинает придумывать в письмах этот особый язык. И видно, как она переходит от оттепельной модальности в ранних письмах, из романтичной модальности к совершенной телесности, как будто бы этого не стыдясь, не стесняясь. Мы видим по оговоркам в ее письмах, что для нее это эксперимент, она пишет, преодолевая стыд: "Стыдно сказать мужчине, но я люблю твое тело". Бумага не краснеет, и это позволяет ей придумывать язык в своих посланиях, которые она не воспринимала как большую литературную деятельность, и она не думала о своей исторической роли.
Елена Фанайлова: Нет, для этого она слишком иронична, самокритична и умна.
Павел Успенский: И при этом она очень ценит жизнь в ее сиюминутных проявлениях, очень погружена в вещество жизни и черпает в нем вдохновение.
Елена Фанайлова: Она еще тонкий ценитель красоты.
Ольга Виноградова: Важно отметить модус письма. Она пишет часто по письму в день, иногда по два, и этот процесс ее абсолютно захватывает. Она не рефлексирует, не отдает себе отчет, что она создает какую-то литературу, но для нее это, безусловно, процесс отдачи, процесс творческий, это видно. Она пишет иногда про свое любовное нахлыновение, под действием которого она создает этот текст. Для нее это не просто так – сел за стол, нужно написать письмо, и ты его написал, для нее это как рисовать картину, создавать что-то, это захватывающий процесс, в который она абсолютно погружена. И эта стихия речи для нее очень важна. Как творческая планида.
Елена Фанайлова: Посмотрим, как Максим Якубсон вспоминает о Рите, какая она.
Максим Якубсон: Когда мы общались, это уже было другое время, и письма – это другой возраст, совершенно иное состояние чувств. Я застал уже время довольно серьезных физических страданий, болезни и ограничений, которые при этом создавали особую атмосферу, совершенно особый воздух. Была легкость, какая-то тайна, немножко надломленность, модерн. Она очень интересно рассказывала, имела дар человека, раскрывающего других людей. Может быть, даже лучше, чем она рассказывала, она умела слушать. И это, пожалуй, было главным ее даром – способность слушать, раскрывать, принимать практически любого, кто приходил в дом, кто бы это ни был. У нее могла проявляться иногда легкая внутренняя ирония, но при этом сохранялось и благородство, стремление узнать человека, принять и дать ему состояться.
Елена Фанайлова: Есть еще одна важная черта этой пары – это то, что называется гендерным распределением ролей, что они оба делают с этим. Традиционное представление о подруге художника в андеграунде – это исключительно подруга художника, его муза, и это связано с романтическим образом оттепельной женщины, муж которой витает в облаках и мысленно возводит ее на некий пьедестал. А на самом деле эта подруга художника обеспечивает его материальное существование, ведет его дом, воспитывает его детей, готовит еду, стирает, заботится об одежде и так далее. Перепечатывает стихи, редактирует, советует. Весь этот довольно традиционный комплект отношений мужчины и женщины, оттепельных и андеграундных. И меня даже позабавило, когда Паша сказал, что это еще более традиционный паттерн отношений, чем в обычной консервативной советской семье. Рита вполне активная сторона, она не просто акцептор, она не просто принимает, что ей этот бог, этот Зевс дает, этот золотой дождь его стихов, его идей. Она вполне равноценный мыслитель.
У любовной речи Аронзона в стихах есть зеркало, вторая ее часть, и это именно письма Риты
Ольга Виноградова: Мы все знаем Риту, как музу, легенду, знаем всю эту историю про любовь и смерть, взаимосвязанные в их отношениях, и Риту как редактора, как человека, умевшего слушать, воспринимать, сохранить наследие Аронзона. Когда появляются письма, мы видим, что она не столько редактор, сколько собеседник. У любовной речи Аронзона в стихах, производящей огромное впечатление, есть зеркало, вторая ее часть, и это именно письма Риты. Там и там идет работа с языком, и там и там идет поиск приемов, слов, фраз, повторений. Один из приемов Аронзона – это тавтологичность, и у Риты мы тоже постоянно находим там: "Люблю, люблю, люблю, люблю, люблю…" – или какие-то вещи, которые повторяются из одного письма в другое. Рита и старше Аронзона на несколько лет, и когда они только знакомятся, она уже такая утонченная, любительница искусства, гораздо более артикулированная, и они оба меняются в процессе этого общения, оба изобретают язык. И еще про любовную поэзию Аронзона, где есть Рита-муза. Это не поэзия XIX века, там есть сдвиг именно в позициях. Даже по стихам чувствуется, что эта муза в каком-то другом положении, и письма открывают эту тревожность, которую ощущаешь, когда читаешь такие с обэриутским сдвигом, с иронией, с очень открытой интимностью стихи. Они как бы восхваляют, написаны высоким языком, но одновременно эта речь очень сдвинута. И когда оказывается, что стихи написаны не женщине на пьедестале, а женщине-соавтору, женщине-собеседнику, женщине в равноправном диалоге, в равноправных отношениях, понятно, что они абсолютно отвечали друг другу, это видно в стихах. И именно это меня в них и цепляло – речь, обращенная к адресату как-то по-другому.
Елена Фанайлова: Послушаем Валерия Шубинского, филолога, критика и поэта, который редактировал графику Аронзона. Здесь подобраны графические работы Аронзона, который оказался еще и великолепным художником.
Валерий Шубинский: Это названо карикатурами, но это метафизические карикатуры. И это еще очень интересно скомпоновано с текстами. Сами по себе эти тексты известны, они были напечатаны в двухтомнике. Но они таким образом выбраны, что открывают совершенно новые страницы, новые стороны творчества Аронзона. Например, там экспериментальные стихи обозначены, которые стилистически близки не к известной нам нежной, возвышенной лирике Аронзона, а к экспериментам концептуалистов. Мы не очень осознавали эту сторону его творчества.
Елена Фанайлова: И еще одна реплика Максима Якубсона. Он выступал в Центре Вознесенского, на презентации книги, и сказал, что у него этот проект с публикацией писем Риты вызывает сопротивление.
Максим Якубсон: Это все-таки не писалось для печати. Она обращалась к человеку, которого любит. Это интересная тема – значение личного. Мы не можем у нее спросить, хочет ли она нам это позволить. Это в некотором роде как роман – увлечь кого-то, потом начинаются какие-то отношения, что-то из этого должно последовать. Или ты можешь просто воспользоваться человеком, а что дальше тогда? И соединение с личным, высказанном в слове, тоже небезопасно.
Елена Фанайлова: Небезопасно и ответственно, слишком личное… Какие у вас чувства по этому поводу?
Павел Успенский: Наверное, тоже противоречивые. Мы не можем сказать, что не надо печатать текст. Все-таки каждый текст важен, интересен, достоин обнародования. То, что говорит Максим, это тоже экзистенциальный опыт чтения – сначала мы читаем письма совсем юной, молодой студентки, восторженной, потом она становится более зрелой, взрослой, стиль и строй писем меняется. А потом мы еще узнаем о тяжелой фоновой жизни, которая в текстах не отражена.
Елена Фанайлова: Да, это болезни обоих, борьба за кусок хлеба, заработки.
Павел Успенский: И можно сказать, что это трагедия. И это тоже важно пережить нам, читателям, как опыт. При внимательном чтении эти личные документы позволяют приобщиться к жизни как таковой, к любой жизни.
Елена Фанайлова: Да, это опыт ежедневного переживания жизни, как трагедии, так и праздника. Рита же превращает все в праздник. Я думаю, что нет большого греха в любопытстве к этим письмам, потому что то, как Рита держала дом, это же тоже часть экспликации этих отношений. Вы пишете, что она даже болезнь превращает в способ организации своего времени.
Ольга Виноградова: Да, по воспоминаниям друзей, она умела красиво лежать, к ней приходили друзья, приносили цветы, и она как бы превращала болезнь не в жалобу, а наоборот, в способ проведения жизни, делая ее красивой для других, для остальных. Она не хотела быть обузой, а могла все это проживать по-своему обаятельно.
Елена Фанайлова: Она превращается из советской девушки в вневременную девушку, потому что болезнь парадоксальным образом дает ей время. Она проводит по три-четыре месяца в постели либо дома, либо в больнице, и она использует это время для чтения, общения с друзьями. По сути дела, она как дворянка XVIII-XIX века, которая устроила у себя приемный день. Я думаю, опасения в чтении писем Риты могут быть связаны с тем, что ее можно отнести к сексуальным революционеркам своего времени. Имеется в виду ее текст, ровно вот эти фрагменты любовной речи, которым она обучает людей. Она вслед за Ахматовой научила женщин говорить. Это еще один шаг в развитии женской речи. Я так воспринимаю эту книгу. Она очень целомудренная, это не эротический роман, хотя и эротический роман в том числе. Его письмо устроено удивительным образом гармонично, так, что ты видишь за ним и этого человека, и их отношения с любимым мужем, и сложности этих отношений, потому что она его критикует или шутит с ним. Но и говорит, что она любит даже его недостатки, что, как говорят психологи, один из признаков зрелой личности. Мы можем сказать современным языком, что Рита – женщина феминистских взглядов? Или это неправильно по отношению к ней?
Ольга Виноградова: Я не сказала бы, что у нее было феминистическое сознание. Она просто очень своеобычная, очень независимая, очень ироничная. У нее есть критический взгляд на себя, на мир вокруг и в каких-то моментах на Аронзона. За счет этого она может пробивать какие-то социальные конвенции.
Елена Фанайлова: Да, она нарушитель конвенций однозначно, что важно про нее.
Ольга Виноградова: Да, и это помножено на ее творческий запал. Но при этом в письмах она берет себе традиционную женскую роль, когда много раз совершенно искренне проговаривает: "Я не пишу стихи, я пишу письма. Я создана, чтобы любить тебя. У меня нет талантов, но мой талант в любви к тебе".
Павел Успенский: Мне кажется, письменная культура может быть опасной. Сейчас все общаются через тексты, люди стали меньше звонить друг другу, общаться лично.
Елена Фанайлова: К нашему счастью, Рита не только писала, она еще и разговаривала.
Павел Успенский: Важно еще понимать, что ее письма ужасно искренние, и это сама Рита. Но вместе с тем это все-таки тоже некоторая роль, совсем за чистую монету все, что она пишет, и на уровне интонаций, и на уровне языка принимать не стоит. Это не то что вся жизнь Риты воплотилась именно в письмах, это ее главный и важный текст, но человек сложнее, глубже, с большим репертуаром поведенческих и словесных ролей. Письма удивительные, уникальные и подлинные, но это не тот лот, который может замерить и впитать Риту полностью.
Ольга Виноградова: Там много смешных писем, маленьких записок, зарисовочек и шуток, легких и очень забавных, теплых кусочков. Это не обязательно возвышенное, но очень остроумное чтение, что очень важно мне и радует меня тоже в этой книжке, она такая очень разносторонняя.
Елена Фанайлова: Урок этой истории в том, чтобы писать друг другу письма, читать письма друг друга и любить друг друга. Такие фигуры, как Рита Пуришинская, Рита Аронзон, редкие, почти экзотические птицы или существа в мире людей. Тем более ценны ее письменные свидетельства о любви.
