Петербургский Музей декоративно-прикладного искусства имени А.Л. Штиглица находится в бедственном состоянии. Четыре смотрительницы музея, которые придали это обстоятельство гласности, были уволены. Специалисты задаются вопросом, не лучше ли передать музей городу или министерству культуры.
Музей декоративно-прикладного искусства имени А.Л. Штиглица – это часть одноименной академии, одно из красивейших зданий Петербурга в Соляном переулке, 13. Билет в этот музей стоит заметно больше, чем в Эрмитаж, – 700 рублей, при этом отдельно взятый посетитель не может заявиться туда просто так, в часы работы, и гулять сколько захочет – только с экскурсией по предварительной записи. Экскурсантов сопровождает не только экскурсовод, но и суровый охранник, точнее, охранница, и этому странному на первый взгляд обстоятельству есть причина: в залах нет смотрителей. То есть раньше они были, а теперь их нет – уволены по сокращению, и сейчас, кроме охранника, некому следить, чтобы восхищенный посетитель не отколупнул на память кусочек изразца или дерева от какого-нибудь старинного сундука.
А это не исключено – в музее так и тянет то вернуться в зал, из которого уже ушли, то заглянуть в боковую дверь, за которой мелькнула сказочная роспись: красота вокруг – праздничная, веселая, особенно хороши старинные печи с лубочными изразцами и расписные узорчатые своды – как будто попал в иллюстрации Билибина к "Сказке о царе Салтане". И как будто эти иллюстрации какой-то невоспитанный ребенок затер, зачитал, а местами и порвал – там росписи вспухли от влаги, там раскрошились, там штукатурка потемнела и потрескалась, там батарея кое-как, кривенько прилажена, а за старинным зеркалом и вовсе лопнула стена, одна ее часть вспучилась, возле другой в углу чернеет неизвестного происхождения дыра. А дальше – снова расписная арка, золото, резьба.
Именно этот контраст, видимо, и поразил в свое время работавших тут четырех смотрительниц, которые очень долго с болью наблюдали, как разрушается музей. Одна из них, Ольга Ткаченко, работала здесь с 2009 года, и ее с самого начала удивляло отношение руководства к такому замечательному музею:
– Мне кажется, их интересовало только одно, как бы заработать побольше денег, а на развитие музея не выделялось ничего. У нас же есть замечательные акварели архитектора Максимилиана Месмахера, который строил это здание, но их можно выставлять, только если на окнах висят занавески, а нам даже на эту мелочь денег не выделили. Ну, а самое главное – когда я пришла на работу, росписи только начали осыпаться по углам, а теперь уже кое-где до половины зала дошло, сусальное золото на голову сыплется, зимой температура опускается иногда до 12 градусов – батареи-то не везде стоят, в стенах дырки. Подвалы у нас затапливает, там навален жуткий хлам. У нас Русский зал похож на кремлевские палаты, но второй этаж вообще запущен, хотя там были прекрасные залы и окна с уникальными рамами. Понятно, эти рамы уже потеряли свою эластичность, их надо рихтовать, чтобы вставить стекла, – оттуда все время дует.
На экскурсии рассказывают, что Коптскую галерею музея расчищают и реставрируют студенты, но Ольга Ткаченко говорит, что это не так – на самом деле работы практически не ведутся, а студенты ищут таких подработок, за которые они смогут получить деньги, – реставрируют картины и иконы, а такие масштабные работы им просто не потянуть, да еще параллельно с учебой. По словам Ольги Ткаченко, даже те залы, что были отреставрированы в 80-е годы, уже начинают осыпаться. Четверо смелых смотрительниц обменивались горестными впечатлениями, подмечая, как с каждым годом вверенные им сокровища продолжают ветшать. Наконец они решили, что больше не могут молчать, и написали письмо президенту России. Но принесли они его в здание полпредства, откуда в музей Штиглица пришла комиссия и вынесла заключение, что в музее все хорошо.
– Мы написали это письмо, потому что музей выдержал блокаду, войну, и мы хотели, чтобы он сейчас на наших глазах не пропал. Ведь некоторые залы и галереи в таком состоянии, что часть экспонатов даже пришлось убрать в запасники, где вообще хранится множество ценных вещей. Почему не отреставрировать залы и не выставить все это, как было в музее, когда его открывали при Николае Втором? Ведь сколько зданий сейчас реставрируют, почему же такое уникальное и красивое здание приходит в упадок? Вот Пантелеймоновская церковь рядом с нами – там тоже подвалы заливало, но в прошлом году там сделали гидроизоляцию и ремонт, а у нас никто об этом и не думает, как дождь пойдет или ветер подует, так подвалы и затопит. Иностранцы сюда с путеводителями приходят целенаправленно – как найти тот или этот зал, а вот для своих тут рекламы почти нет. Наше увольнение зато сработало, как реклама – народ пошел. Но люди приходят и видят грязь, немытые двери. Тут над входной дверью углубление – там полно паутины и многолетней пыли нетронутой. Люди говорят – что у вас так все запущено? И сотрудники, которые тут работают кто 20 лет, кто 30, тоже переживают, мы все были как одна семья, собирались, мечтали – вот бы возродить музей в прежнем виде. И хотя обстановка тут такая, что люди запуганы, боятся даже, чтобы их где-то упомянули, но письмо свое мы писали с их молчаливого согласия – мы им его показывали, только заведующий музеем о нем не знал. Больше всего администрации не понравилось, что мы по наивности обратились в Министерство культуры – думали, может, лучше им музей передать, чтобы они хоть его отреставрировали. Когда комиссия из полпредства пришла, нас к ней даже не подпустили, наговорили им с три короба – что они хотят купол восстановить, соединить музей с академией. Планы наполеоновские, а толку никакого – даже занавески не могут купить. Зато уж на собрании как нас костерили, что мы предатели, хотим отобрать музей у академии. Тогда мы еще одно письмо написали – о том, что мы болеем за музей, а нас за это увольняют, – да так и уволили, – говорит Ольга Ткаченко.
Кстати, пришедшая после второго письма комиссия КГИОП позже подтвердила факты, изложенные в письме смотрительниц по поводу состояния музея. Но это ни на что не повлияло. Трое авторов письма обратились в суд, чтобы оспорить свое увольнение, но проиграли, как в районном суде, так и в городском. Теперь они собираются обратиться в президиум городского суда. По словам Ольги Ткаченко, их увольнение не пошло на пользу музею – именно после этого стал невозможен его осмотр не только самостоятельными посетителями, без экскурсий, но и студентами, которые раньше приходили сюда на этюды, на выставки своих преподавателей, а теперь могут приходить только группами по предварительной заявке. Жалко ей и иностранцев, которым часто экскурсия вообще не нужна – только пройти по залам и полюбоваться.
Татьяна Александрова, одна из четырех уволенных смотрительниц, пришла работать в музей позже всех – в марте 2017 года, поэтому для нее контраст между красотой музейных залов и их запущенностью оказался внезапным и очень сильным:
– На стенах грибок. Росписи осыпаются, подвалы мокнут – и всем все равно. В зале, где я работала, были дыры прямо на улицу, картонками прикрытые. Сотрудницы, которые работали раньше меня, рассказывали, как они в зале печей воду с пола собирали после протечек. А в наши обязанности входило вытирать пыль с экспонатов, и мы вытирали побелку, которая падала с потолка на экспонаты, и даже консервации никакой не проводилось. Мне рассказывали, что, когда в центральном вестибюле проводили реставрацию, оказалось, там вся роспись уже съедается грибком. Тяжело было на все это смотреть, особенно когда Месмахеровские чтения проходили: такой контраст между людьми, посвятившими жизнь созданию этого шедевра, – и нынешним равнодушием. Музей пережил революцию, блокаду – и вот теперь в таком запустении! Неужели в профильном учебном заведении нет людей, болеющих за него? Рядовые сотрудники болеют, но у них нет никаких возможностей. Они работают за смешные зарплаты, люди с искусствоведческим образованием получают 12 тысяч рублей. У смотрителей оклады были 5200 плюс стимулирующие надбавки, но это по желанию руководства. Вот я и подумала – если у академии Штиглица нет возможности содержать музей, может, лучше передать его от Министерства образования к Министерству культуры? Просто чтобы отреставрировать его и не потерять окончательно. Вот мы и написали такое письмо. Но комиссии от полпредства показали только то, что считали нужным, заверили, что администрация делает все возможное. Ну а комиссия заверила, что полпредство готово оказать любую помощь и что ведомственного переподчинения для этого не нужно. Но наше руководство возмутил сам факт обращения. С нами никто не побеседовал, не поговорил ни о чем, просто вызвали и вручили уведомления о сокращении. Потом нас назвали предателями – но нам-то было все равно, кому музей будет подчиняться, лишь бы его отреставрировали, лишь бы внимание на него обратили. А тех, кто на профсоюзном собрании выступил в нашу защиту, лишили стимулирующих выплат на следующий месяц. Но после нашего второго письма все-таки КГИОП признал нашу правоту, а вот суды по поводу нашего сокращения мы проиграли. Но у меня нет желания бороться за место смотрителя, я хочу привлечь внимание к проблеме музея. Я бабушка пятерых внуков, и я хочу, чтобы мои внуки видели эту красоту – спасенную, а не потерянную.
Татьяна Александрова не понимает, зачем надо было так урезать музей, оставив ему только первый этаж, а второй использовать под учебные помещения и кафедры, когда запасники полны экспонатов, которые нет возможности показать публике даже на временных выставках. Жалеет она и экспонаты, страдающие от перепадов температур, – по ее словам, на драгоценной мебели появляются пузыри.
– Сотрудников переименовали в учетчиков, и они ходят и только фиксируют эти повреждения. Я не понимаю позицию руководства академии – они рассматривают музей как неотъемлемую часть учебного заведения, и в то же время он у них как брошенный ребенок. Ясно, что музей – это престижно, но тогда почему к нему такое отношение?
У академии Штиглица есть еще одно название – Мухинское училище, в просторечии "Муха", поэтому ее выпускников в шутку зовут опарышами – детьми мухи. Один из таких "мушиных детей", близко знакомый с работой академии и музея, согласился поговорить – на условиях анонимности. Назовем его для удобства Сергеем. Он тоже считает, что условия работы в музее сложные, что все сотрудники очень запуганы и боятся увольнения. По его мнению, музей должен быть восстановлен в прежнем виде – на двух этажах, как это было во времена его открытия, когда студенты приходили сюда по внутреннему переходу из училища, но никаких учебных мастерских и кафедр тут не было. Но восстановление музея – это сложная кропотливая работа, потому что необходимо приспособить его под современные требования – нужно и кондиционирование, и температурно-влажностный режим, и вентиляция, и микроклимат, и обустройство фондов и хранилищ. Одним из самых тяжелых вопросов Сергей считает возврат экспонатов, которые частично оказались в Эрмитаже, частично в московском музее художественно-промышленной академии Строганова и в Государственном историческом музее:
– В 1918 году с национализацией капиталов барона Штиглица было национализировано и его собрание, переданное Эрмитажу, который в советские годы был главным музеем, музеем – распределителем экспонатов по музеям и коллекциям всей страны. Конечно, не нужно требовать возврата экспонатов, но воссоздать художественно-промышленный музей конца XIX – начала ХХ века было бы очень интересно. Такие музеи – непременный элемент ландшафта в европейском городе, в том числе университетского ландшафта, а у нас такого нет. Понятно, что главный вопрос – это финансирование и что у училища нет таких денег. Художественное образование – это дорогая штука, взять хотя бы одну статью – расходных материалов: сколько нужно ватмана, грифеля, краски, угля, да той же глины, смальты, камня, стеклянной шихты. Понятно, что на музей не хватает. Даже чтобы сохранить оконные рамы Александровского сталелитейного завода, нужно очень много сил и средств, эта работа худо-бедно, но идет. И реставрационные работы ведутся – но, конечно, не в том объеме, в котором хотелось бы.
Члену петербургского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры Людмиле Семыкиной ситуация в академии Штиглица напомнила ситуацию в Русском музее: и там, и тут беспокоиться о судьбе экспозиции и помещений начинают рядовые сотрудники. По словам Семыкиной, ВООПиК тоже может направить обеспокоенные письма о музее Штиглица в разные инстанции, но пока он этого не делает просто потому, что руки не доходят, – слишком много памятников сейчас находится в похожем состоянии.
На письмо с вопросом о состоянии музея руководство академии Штиглица не ответило. Искусствовед, член президиума петербургского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры Михаил Мильчик тоже обеспокоен состоянием музея. По его мнению, хотя, с одной стороны, он тесно связан с академией Штиглица, с другой – непонятно, почему академия так относится к музею и его экспонатам. Мильчик считает, что если проблема не решится в ближайшие месяцы, то надо поставить вопрос о его городском подчинении – городскому Комитету по культуре или даже федеральном:
– Думаю, этот вопрос надо поставить и перед правительством Петербурга, и перед Министерством культуры. Значение музея очень велико, оно, безусловно, выходит за рамки учебного процесса академии Штиглица. И если у академии нет средств содержать этот музей, значит, надо это честно и открыто признать и обратиться за помощью к городским властям или Министерству культуры.
Михаил Мильчик видит печальное сходство между Музеем Набокова, которым руководит Петербургский университет, и музеем Штиглица, являющимся частью академии. По мнению Мильчика, возможно, учебные заведения вообще не должны руководить музеями, чье значение имеет огромную ценность для всего общества.
