Актер Максим Суханов, дважды лауреат Государственной премии РФ, любит бывать в Европе, но живет и работает в Москве, где продолжает выступать на сцене театра имени Вахтангова и сниматься в кино. Популярный актёр, которому доводилось играть Иосифа Сталина и Бориса Годунова, Петра Первого и Дон Жуана, Сирано де Бержерака и Короля Лира, Суханов обычно сторонится политических высказываний, однако вполне чётко очерчивает свою общественную позицию.
В 2014 году, например, он поддержал марш мира против войны с Украиной, потом принял участие в проекте в поддержку отбывающего наказание в России украинского режиссера Олега Сенцова, в своё время заступался за юриста ЮКОСа Светлану Бахмину и участниц группы Pussy Riot. Совсем недавно Максим Суханов принимал участие в видеовыступлениях деятелей российской культуры в защиту Ивана Голунова. В беседе с берлинским корреспондентом Радио Свобода Максим Суханов говорит о своей профессии, о театральных и кинорежиссерах, в частности, о Петере Штайне и Владимире Мирзоеве, о том, как играть Шекспира, о своих немецких корнях и свободе выбора.
– Когда ты впервые попал за границу?
– Это был 1988 год, и это был Лондон. Я приехал в составе труппы Театра имени Вахтангова со спектаклем "Брестский мир" по пьесе Михаила Шатрова. Так как в этом спектакле большая роль была отведена Льву Троцкому, актриса Ванесса Редгрейв, брат которой был троцкистом, пригласила наш спектакль, который поставил известный в Европе режиссёр Роберт Стуруа, на гастроли, и сама она, и её брат были в восторге от спектакля. Это было во времена перестройки, во времена разоблачений, и в общем в какой-то степени этот спектакль разоблачал всю эту большевистскую "компашку".
Для меня отдельно от фигуры режиссера любая драматургия, какая бы она гениальная ни была, может быть мертвым собеседником
Спектакль был очень модерным по тем временам, в нём не было избыточных декораций – Кремля, шинелей, будёновок, ну, одним словом, спектакль был современным. Плюс – к спектаклю очень удачно, как мне кажется, написал музыку Гия Канчели, и всё вместе это создавало резонанс, не зря мы потом с этим спектаклем объехали много стран. А у меня была микроскопическая роль, даже не крошечная, а микроскопическая, и она была в самом начале. То есть я мог отыгрывать своё и не оставаться на поклон, а идти гулять по городу… Конечно, некоторые коллеги мне вполне естественно завидовали.
Я был сразу же очарован Лондоном. Более того, я, наверное, вряд ли могу еще о какой-нибудь стране сказать такое: я попал в пространство как будто очень знакомое… Вот не знаю почему, но очень знакомое, и при этом очень комфортное и уютное. Мы жили в центре и гуляли в центре, я не ездил по спальным районам. Мы были в Лондоне 10 дней, ну и в общем все эти 10 дней я был в восторге.
– Заполнялся ли зал?
– Да, зал заполнялся. Это был The Lyric Theatre, февраль, помню, уже цвела сакура. Нас, тем не менее, тогда очень удивило, что некоторые зрители сидели в зале в пальто. У нас такого нет, но, видимо, там было прохладно, что ли… Ну и, видимо, театр у них живет в демократической традиции. Наверное, если бы это была опера, то они бы как-нибудь по-другому одевались… Ну, не знаю, но нам это было в диковинку.
– Мне доводилось слышать от тебя о твоих каких-то немецких корнях.
– Мой прапрапрадед Филипп Карл Гарде приехал в Россию из Германии, точно не знаю когда, но вроде по документам в первой трети XIX века (а может быть, и раньше), и жили они в Ярославской губернии, занимались там земледелием, и ещё у него был какой-то "кусок пароходства". У прапрапрадеда было 12 детей, в основном девочки, и одну из его дочерей, то есть мою прабабушку, я видел и был с ней знаком, потому что в 1968 году мы ездили туда, точнее, мама и бабушка возили меня в Ярославль навестить их. Мою прабабушку звали Екатерина Филипповнa. А ее сын, стало быть, мой дед Константин Петрович Бузанов, был актером в театре Мейерхольда. После того как театр закрыли, а Мейерхольда арестовали и расстреляли, дед "потыркался" в какие-то театры и в какое-то время был в Театре Революции, а потом в Театре Киноактера, успел сняться в небольшой роли в легендарном фильме Михаилa Ромма "Мечта". В том же 1941 году с началом войны он ушёл на фронт и в сентябре погиб под городом Калинин.
Максим Суханов – об Иване Голунове
– Ты играл в нескольких шекспировских постановках – короля Лира, в "Двенадцатой ночи", в "Укрощении строптивой". Что такое Шекспир для тебя? Говорят, актёр с опытом игры в пьесах Шекспира – это один актер, а без него – другой…
Талантливый режиссер, приглашая актера на роль, как правило, знает или чувствует, чем этот актёр сейчас живет
– Я бы так не ставил вопрос. Важнее не что, а с кем. Для меня отдельно от фигуры режиссера любая драматургия, какая бы она гениальная ни была, может быть мертвым собеседником. Если режиссер не талантлив, то неважно, Шекспира он ставит или жуть какую-то… Работая с режиссером, который не может ничего для тебя открыть, ты начинаешь чувствовать свою профнепригодность. У меня было один раз назначение на роль Ричарда III с режиссером из Грузии. Я начинал репетировать, и, к сожалению, после 15 репетиций мне стало понятно, что мы не нащупаем общую дорогу, что мы все больше и больше имеем в виду разное, когда репетируем… И мне пришлось отказаться от этой роли.
Трейлер мини-сериала "Этюды о свободе". Режиссёр Владимир Мирзоев
Подготовка к спектаклю должна быть прежде всего подготовкой режиссера. Что касается Шекспира, то здесь особенно важны внутренние основания режиссера для того, чтобы ставить его пьесы, загадочные своей поэзией и психологией. И присоединяясь к тому, что предлагает режиссер, ты тоже начинаешь быть готовым. Режиссер, который талантлив, в каких бы прекрасных отношениях ты с ним ни был, никогда не предложит тебе роль, если он видит, что ты к этой теме не готов… Или к этому драматургу не готов… Талантливый режиссер, приглашая актера на роль, как правило, знает или чувствует, чем этот актёр сейчас живет. Режиссер знает, что этому актеру что-то делать ещё рано, а что-то уже может быть поздно, что-то ему не ко времени, а вот что-то попадает в самую больную точку. Способность режиссера чувствовать такое очень важна.
– Есть еще роли, которые ты мог сыграть и не сыграл – и жалеешь об этом?
Ты думаешь, что шёл бы такой же дорогой, а человек уже ее прошел, и у него все получилось…
– У меня был эпизод, когда меня пригласили на собеседование к Петеру Штайну. Я должен был у него репетировать Клавдия в "Гамлете". Но я даже не начал, потому что условия, которые мне предложили, меня удивили, честно говоря. Репетиции должны были идти не меньше восьми часов. Это вообще для меня странная довольно-таки вещь – восемь часов репетировать. Во-вторых, я на протяжении всего периода репетиций не должен был играть спектакли в театре. Вот такое условие, такая массированная должна была быть подготовка в течение месяца или полутора. Видимо, у Штайна больше не было времени, поэтому он решил репетиционный процесс сжать как можно сильнее и сделать его плотнее…
– Есть ли работы коллег, которые тебя восхитили?
– Ну конечно! Когда я смотрел, как Леонид Мозговой играет Ленина в фильме Александра Сокурова "Телец" (а потом я пересматривал еще раза два этот фильм), я понял тогда (и сейчас я могу сказать то же самое об этом), что Мозговой сыграл так, что не надо к этому ничего прибавлять – все очень точно, прямо в десятку. Можно только радоваться тому, что произошло такое, над чем в общем больше не нужно думать. Я бы шёл точно такой же дорогой, наверное. Но вот ты думаешь, что шёл бы такой же дорогой, а человек уже ее прошел, и у него все получилось… Но приятно, что ты совпадаешь…
– Ты уже говорил без фамилий о режиссерах. А вот что тебе принесла встреча с Владимиром Мирзоевым? Ты сыграл у него много главных ролей: в спектаклях "Хлестаков", "Король Лир", "Женитьба Фигаро", "Тот этот свет", "Амфитрион", "Дон Жуан", "Тартюф", "Сирано де Бержерак", в фильме "Борис Годунов", в теленовелле "Наставники", в мини-сериале "Этюды о свободе".
– До встречи с Мирзоевым я учился в училище и работал в театре. Видел много разных спектаклей – и Роберта Стуруа, и Петра Фоменко. Работал с Фоменко, одно время довольно-таки плотно работал с Гарри Черняховским. Естественно, у меня сложились ощущения своих театральных возможностей. И вот, когда я посмотрел премьеру мирзоевской "Женитьбы" с Елизаветой Никищихиной, Александром Феклистовым и Володей Симоновым, то со мной произошло нечто… Как будто меня внутри перевернуло… Ты в такой момент думаешь: "Ах вот оно что!" Понимаешь? И при этом чувствуешь, что у тебя это всё тоже есть, и это в тебе отзывается… А я ведь этого раньше не видел, и не представлял себе этот язык, которым разговаривал Володя Мирзоев в "Женитьбе". А тут вот ощущение, что он, этот язык, во мне живет.
Максим Суханов читает рассказ Фридриха Горенштейна "Три встречи с Лермонтовым"
Что это мне дало, спросил ты? Ещё одно какое-то жизненное измерение. Дальше было соединение с режиссёром в разных спектаклях. Интерес к тому, как Мирзоев мыслит и куда его эти мысли ведут, не угас во мне нинасколько. Хотя мы уже пять лет, к сожалению, ничего на сцене не делали вместе после "Фигаро" (Суханов играет в этом спектакле графа Альмавиву, а Мирзоев из-за своих политических взглядов практически лишен возможности работать в России в качестве театрального режиссера. – РС). Володя по-особенному репетирует, я считаю, у него есть свой "птичий язык", на котором он разговаривает. Такой же язык у него есть, когда он молчит и репетирует, и ты гадаешь, в том ли направлении вообще всё идет или не в том… То есть Мирзоев – одна из немногих фигур (а может быть, и единственная) театра, от кого не надо требовать только вербальных маршрутов. Актёры же очень часто, особенно репетируя с разными режиссерами, хотят, чтобы им поставили задачу, они хотят иногда выговориться. Не всегда, конечно, но нередко очень многое происходит в разговорах, что тоже правильно. Но вот с Володей надо чувствовать, чего он желает (наверное, у кого-то так бывает и с другими режиссерами) и в какую сторону ему хотелось бы что-то сдвинуть. Это тоже диалог, но диалог молчания.
– Мирзоев иначе, чем другие, видит мир, по-другому видит человека? Его взгляд на мир был тогда для тебя нов?
– В то время для меня – да, конечно! С одной стороны, этот взгляд нов, а с другой стороны, он пересекался с моим взглядом, с тем, как я чувствовал соединение формы и содержания в создании драматических интонаций и смыслов. Вообще интересно было то, из чего собираются смыслы – вектор этого расширялся благодаря Мирзоеву. Конечно, таких встреч, как наша, не может быть много, наверное, их даже не может быть две… Тем сложнее репетировать с другими, потому что масштаб разбора материала Мирзоевым огромен. Я не знаю, как другие актеры считывают это, что они получают от него. Но для меня то, что вскрывает и вскапывает Володя, – дай Бог вообще это все как-то собрать и протранслировать…
– Я думаю иногда о некоторой странности того, как мужчина проживает жизнь актера, ничем другим не занимаясь, – всю жизнь актерствует и живет, доживает до старости, уходит. Актёрская профессия, по мнению некоторых, вообще несколько женская. Но вот тебе, актеру Суханову, актерства как будто недостаточно. Есть актерство, и ты в нем – мастер, но тебе оно не заполняет всю жизнь, и у тебя всегда есть что-то, есть интересы помимо этого, так?
Всё, что касается границ, разделений, запретов, – это всё игры кучки людей
– Меня никогда ничего не заполняло целиком и полностью. Вообще я думаю, что это черта моего характера, связанная с авантюризмом. Я не вижу смысла чем-то заниматься без удовольствия – от чего-то я все время должен получать это удовольствие. И, видимо, от разного. Я могу представить себе человека, сидящего за столом и десять лет доказывающего какую-то теорему. Он, наверное, тоже получает какое-то космическое удовольствие от этого, но у меня такой способности нет. Поэтому мне важны и еще какие-то заполнения. Поэтому я и репетировать не могу больше двух часов в день, хотя могу полгода репетировать одну и ту же роль. Два часа – а дальше идёт пробуксовка.
– Твой коллега, актёр Алексей Серебряков увез в свое время семью в Канаду, объяснив: он хотел бы, чтобы его дети росли не в той жизни, которая сегодня существует на родине. Как ты относишься к такой позиции?
– Несмотря на то что я вырос и прожил довольно-таки большой отрезок жизни в Советском Союзе, я всегда интересовался тем, как живут люди там, где создавалась и продолжает создаваться европейская культура и, в частности, музыка. Я все время мечтал о том, чтобы не существовало никаких границ. И пришел в конце концов к мнению, что всё, что касается границ, разделений, запретов, – это всё игры кучки людей. Так или иначе, там, в этой "кучке", всё существует для того, чтобы или продолжать находиться у власти, или просто иметь такое удовольствие: кому-то что-либо запрещать. Я думаю, что есть такая популяция людей, которые стремятся занять позицию, с которой они могут начать что-то запрещать. Не делать лучше для других, а запрещать.
За каждым человеком должен оставаться свободный выбор
К любым цивилизованным формам жизни я отношусь с радостью, как и к выбору людей в сторону большей защищённости, особенно для своих детей. И я только могу порадоваться за то, что есть люди, которые делают именно такой выбор. Очень жалко, что таких людей пока немного. Отчего зависит решение одних отдавать свою волю в чужие руки и свой мозг в распоряжение чужих извилин? Это отдельная тема. Всё-таки выбор места, где тебе комфортно, где ты думаешь, что твоим детям комфортно, – за каждым человеком должен оставаться такой свободный выбор. Никто не должен никого укорять за это. У нас же любят очень: чуть кто-то что-то делает не так, как большинство, видеть в этом что-то подозрительное. Не то чтобы там странное, или "ой, интересное!", или "ой, любопытно!". Нет, что-то подозрительное. Такая особенность у нас – "ату!" кричать тем, кто поступает не так, как поступает большинство, – рассказал в интервью Радио Свобода актёр Максим Суханов.
Суханов только что закончил съемки в картине Валерия Тодоровского "Гипноз" и приступает к съемкам в фильме-дебюте режиссёра Анастасии Пальчиковой "Маша".
