Константин Олимпов. Ты: стихи. – СПб.: ТЭСЛИТ/Шелкопряд, 2019

Поэт воплотился в земной чехол жизни в 1889 году 17 сентября в С.-Петербурге. Лет до сорока он выглядел 20-летним мальчиком, с растрепанными волосами, голубыми глазами и розовым припухлым ртом. Судьба облачила его в тогу Гамлета, заставила показываться эпилептиком и алкоголиком, казаться ненормальным для нормальных. Отцов у него было двое. Родного – поэта Константина Фофанова – герой звал мраморной мухой; крестного – художника Илью Репина – великим психологом лирической живописи. Врагов был легион, и прозывались они Дантесами и пробочниками (последние – это символисты, по слухам, у Брюсовых был пробочный завод). Предки поэта жили на тонкой коре огненной земли, в хаосе солнечных систем. Все они были грамотны и проникновенны. Их считали колдунами. Они принадлежали к новгородской вольнице, завоевательнице севера.

Герой наш объявил себя Великим Мировым Поэтом и Родителем Мироздания, распространял листовки, адресованные негодяям и мерзавцам, или прохвостам и прощелыгам, или проститутам и проституткам. Листовки имели заголовки – Глаголы и Анафемы, снабжались затейливыми примечаниями: цена тысяча рублей за прочтение, или буквы произносятся густым басом. Проживал поэт по адресу: Окно Европы, Олимповская улица, дом 39, квартира 12.

Чтобы избежать досадной путаницы – отец и сын Фофановы носили одинаковое имя Константин, писали стихи и внешне были очень похожи друг на друга, – младший взял звучную фамилию Олимпов. Жилось всегда бедно: в двухкомнатной квартире крутились шестеро детей, собаки, кошки и птички. Разумеется, Родителю Мироздания недоставало времени и сил на то, чтобы тянуть лямку службы. Диплома археолога Константин Олимпов так и не получил, хотя все курсы прослушал, зато помещал в журналах такие объявления: Обязую каждое читающее ухо высылать мне денег, сколько которое может, для просеивания мебельной одежды планеты сквозь решето суточного движения мозга на земном шаре. Есть основания думать, что отклики на подобные призывы случались редко.

Меня поносят и клеймят
Последней руганью собаки,
Со Мной помойно говорят,
Ютят на кухне в чадном мраке.
Меня из дома прогнали родные
За то, что не работаю нигде,
Помогите эфиры льняные
Прокормиться Вечной Звезде.

Поэтому Олимпов по временам перебивался на почтамте, коробейником, чернорабочим, на бойне, а порой продавал билеты на Луну на Марсовом поле. Штаб Родителя Мироздания состоял из двух необитаемых комнат и обитаемой кухни; в одной комнате был всяческий хлам, другая была мемориальным музеем отца, умершего в 1911 году. Младшие друзья-поэты находили в жилище очарование: И для нас навсегда памятна твоя необычайная комната с зеленым фонарем в пустынном доме на Широкой улице, где мы провели много чудесных ночей, слушая твои стихи и стихи Фофанова (Б. и В. Смиренские, Н. Позняков – К. Олимпову, 24 февраля 1927).

Дело в том, что поэт не был городским сумасшедшим. Константин Олимпов стоял у истоков русского футуризма. Он придумал слово поэза (впервые замечено на венке покойному отцу). 13 января 1912 г. Олимпов вместе с Игорем Северяниным наполнились трансом и написали теорию Эго-Поэзии Вселенского Футуризма, определенного как бессмертие вдохновенного творчества индивидуальности на земле. Дабы хватило денег на издание манифеста, пригласили еще двух поэтов – Георгия Иванова и Грааль-Арельского и одну княжну – Арусян Мелик-Шахназарову.

Академия Эгопоэзии
(Вселенский Футуризм)
19 Ego 12

Предтечи:
К.М. Фофанов и Мирра Лохвицкая.

Скрижали:

1. Восславление Эгоизма.

1. Единица – Эгоизм.
2. Божество – Единица.
3. Человек – дробь Бога.
4. Рождение – отдробление от Вечности.
5. Жизнь – дробь вне Вечности.
6. Смерть – воздробление.
7. Человек – Эгоист…

Вместе с Иваном Игнатьевым эгофутуристы издавали газеты "Петербургский глашатай" и "Дачница" и сборники. Свои книги Олимпов называл нервниками, вышел, правда, лишь один – "Аэропланные поэзы" (1912). На публичных собраниях Олимпов появлялся с чучелом кошки или с плеткой. Очень скоро между основателями начались разногласия, и Олимпов покинул товарищей. Позже, в 20-е гг. Северянин и Олимпов обменялись заочно стихотворными мемуарами. Северянин в "Падучей стремнине" написал:

Впоследствии Олимпов-футурист
Сошел с ума, когда отец скончался.
Пункт – мания величья. Вырожденцем
Он несомненно был.

Олимпов отвечал кляксой:

Хотел стать солнцем, быть за тучей,
Но череп мозгом нищеват
И – пролетел своей "Падучей",
Откуда не придешь назад.
Эх, на кого ты стал похож, –
Живя в кругу своих любовниц,
Творишь и здравствуешь как вошь,
Возясь под задницей коровниц.

Затем наступил 1917-й, и в душе Олимпова победил Вселенный Эго-Олимпизм:

Разрушаем, грабим, режем,
Жгем, пока не создаем,
Но когда все перережем,
Разгромим и разобьем,
Коль придется, сбросим брюки,
Станем в очередь пороть
Тунеядцев близоруких,
Чтобы леность побороть. …

Если надо, скинем звезды,
Солнце в камни превратим
Разорим вселенных гнезда,
Снова бездны создадим.

В апреле – июле 1917 года Олимпов и Ленин оказались соседями по Широкой улице: Костя часто встречал Владимира Ильича. Ленин носил далеко не новое осеннее пальто и черную кепку. И много раз Костя его видел с черным чайником в руках: Ленин ходил в общественную столовую за кипятком (воспоминания В. Смиренского, публ. А. Дмитренко). Позже, по-соседски, Родитель Мироздания писал Ленину рекомендательные письма, обычно в стихотворной форме, благодаря которым – по его мнению – была выиграна Гражданская война и учрежден НЭП (письма не сохранились!). Олимпов был председателем трех участковых избирательных комиссий в Учредительное собрание и едва ли не единственным там сочувствующим большевиком. Потом работал агитатором и почтальоном в РККА. В 1921 г. я сбежал, потому что морковь РКП была заедена, а партия редиски и ошпаренных раков, вроде Троцкого и Зиновьева, грызлась и ликовала. Я написал ритмею "Объяснение Дезертира Труда" и предпочел скитаться по деревням до 1925 года.

Почти одновременно с окончанием Гражданской войны Олимпов делает попытки организации эгофутуризма, теперь – олимпизма. В сентябре 1920 г. он познакомился с молодыми военнослужащими-поэтами: Борис Смиренский (1900–1970) учился в Артиллерийской академии, его младший брат Владимир Смиренский (1902–1977) служил библиотекарем во 2-м тяжелом артиллерийском дивизионе (Шувалово), а Николай Позняков (род. 1902) был там же каптенармусом. Увлечение братьев Смиренских поэзией К.М. Фофанова послужило поводом для слухов, что они были его бастардами. В октябре 1920 г. А. Блок безуспешно рекомендовал братьев в Петроградское отделение Всероссийского союза поэтов. Эфемерная "Академия Эго-Поэзии Вселенского Олимпизма" создавала недолгие общества и кружки: "Кольцо Поэтов им. К.М. Фофанова" (1921–1922), "Аббатство Гаеров"(1920–1922), "Союз Писателей им. А.А. Измайлова" (1922), "Кувыркология" (1921). Известен, например, протокол оргсобрания "Кольца поэтов им. К.М. Фофанова" от 28 июня 1921 г. Председателем был избран Андрей Скорбный (В. Смиренский), товарищем председателя – Грааль-Арельский (Стефан Петров), секретарем – Борис Смиренский, казначеем – Дмитрий Савицкий, зав. музеем – Мирон Глобус. Среди коллегии экспертов и действительных членов были И. Ясинский, А. Ремизов, М. Кузмин, А. Ахматова, А. Белый, К. Вагинов, В. Рождественский, В. Ходасевич. Общества выпускали поэтические листовки, выступали с устными альманахами, пробовали себя на сцене. Театр олимпизма задумывался как театр импровизации, постановки иногда шли в Петрограде и Шувалове с участием Олимпова, Смиренских, Познякова, Брянского, Рихтер и Тургеневой.​

В мемуарах В. Смиренский (опубл. А. Дмитренко) сохранил оригинальные сведения о творческом методе Олимпова: Он усаживался у себя на кухне и начинал выкрикивать отдельные слова настолько громко, что эти выкрики были слышны даже на лестнице. "Зачем ты, Костя, кричишь?" – "А это я так стихи пишу. Я кричу какое-нибудь одно слово, оно летит, стукается об стены и возвращается ко мне обратно как эхо. Так я нахожу рифмы. Вот, например, прокричишиь слово "смехом" – и к тебе прилетят рифмы "мехом", "мхом". Так отыскал я редкую рифму к слову "чудовищ" – "овощ". Кричал – долго.

В 1922 г. творчеством Родителя Мироздания заинтересовалось советское руководство. Получив по почте листовку "Анафему", петроградский временщик Г. Зиновьев распорядился выяснить, не сумасшедший ли Олимпов. Врачебная экспертиза свелась к следующему: Олимпов страдает переразвитием отдельных умственных способностей, в частности – памяти, но вообще – нормален.

Поэтический стиль Олимпова в 20-е гг. претерпел изменения. Смиренский упоминает в воспоминаниях о неизданной книге лирики под названием "Ты". И вот в архиве сестры поэта Е.К. Устиновой (1895–1979) она была найдена и сейчас публикуется. Сборник состоит из 331 стихотворения, почти исключительно восьмистиший; каждое начинается с обращения Ты; все они посвящены жене Олимпова – Марии Александровне Давыдовой. В пояснении Устинова пишет, что Мария преподавала английский язык. В. Смиренский и другой литератор Леонид Борисов упоминают о двух браках Олимпова. Судя по датировке трех тетрадей сборника "Ты" – 1925–1926 гг., Давыдова была второй женой:

Вчера в Союзе писателей видел Олимпова, не так давно женившегося вторично. Спрашиваю у него: Дети у тебя есть? – Он снисходительно и просто улыбнулся: У меня все звезды – мои дети! (зап. книжка Л. Борисова, 27 февраля 1927 г.).

Личности поэтических возлюбленных всегда становились загадками для исследователей. Как-то Г. Давенпорт предположил, что Беатриче и Лаура были всего лишь крепкими девушками, что выколачивали белье и верили в приметы, а мистер У.Х. сонетов Шекспира с трудом мог уследить за сюжетом "Гамлета" и вонял, как мокрый пес. Как выглядела и существовала ли в природе Прекрасная шлемница Вийона? Сестра поэта специально пояснила, что Мария Давыдова была чрезвычайно порядочного поведения и все, что написано в стихах, ей посвященных, – выдумка, то же говорила и покойная сестра Анастасия, которая ее знала. Это предуведомление необходимо отметить, потому что в сборнике "Ты" Олимпов выступает наследником поэтических инвектив Катулла и Архилоха: Уверяюсь, садясь на перо, /Что люблю в тебе самое чувство, / Сочетавшее зло и добро. Вот яркий портрет возлюбленной:

Ты шляпу одела наперстком
На палец своей головы,
Живешь в поведении хлестком
Под шик тротуарной молвы,
Заводишь любовные игры
С прохожими улиц торца,
Терзая, как цепкие тигры
Когтями, глазами сердца.

Любимая упрекает поэта безденежьем и безработностью; она словно бутылка хитрого вина, закупорилась пробкою лукавства; речи ее – точно кипяток. В свою очередь, Олимпов укоряет ее мещанством:

Ты видно хочешь жизнь вести,
Как в сплетнях жалкая мещанка,
Ворча на свет, как обезьянка,
Занявшись ловлей блох в шерсти.
Глаза заржавила хулой,
Глядишь болотом с кислой клюквой.
Лицо от желчи пухнет брюквой,
Со всяким вертишься юлой.

От ссоры недалеко до измены, и Она ловит черных бородачей и расфуфыренных индюков, впадает в разврат и хочет (?) подцепить сифилис:

Ты ветреной ветреным ветришься
И пудру кладешь на лицо,
Часами пред зеркалом вертишься,
Как уличной жизни дрянцо.
А после из дома бежавшая
Займешь в ресторане свой стол
И пьешь, а под утро предавшая
Мужчинам поднимешь подол.

Вдохновительница сборника режет змею ревности на части и бросает куски в поэта, который – от ревности же – рыдает ночи напролет, по утрам пьет полные слез стаканы и вновь рыдает, подозревает ее в контрреволюционном заговоре с военными и готов чуть ли не жаловаться в ГПУ. Петроградская ведута враждебна поэту: его окружают стекла адских магазинных огней и оскаленные зубы светящихся фонарей. Олимпов обращается к поэтике обруганного им прежде символизма: иголки раздумий пребольно жалят, возлюбленная, как снаряд, взрывается в голове осколками скорбей, тоска раскидывается в крови пожаром, и грусть мчится тромбом-шаром к сердцу.

Союзницей Родителю Мироздания в обращении слабой и любимой женщины может быть лишь поэзия, и Олимпов идет вослед гениям Ренессанса:

Ты перейдешь в столетия со мной,
Тебя пожрать забвению не дам.
Я солнцами разлился по мирам
И объявил тебя везде весной.

Олимпов не сомневался, что путь истинной любви – не широкая торная дорога, но надежда не оставляла оригинала-кувырколога:

Ты шла со мною по сугробам,
В сугробах пряталась нога,
Как грамм духов, влекущий к пробам,
Влекли нас вдаль полей снега.
И возникали перед нами
Живые звезды бытия,
Глядели жаркими лучами,
Как я – в тебя, а ты – в меня.

В ночь на 19 сентября 1930 г. остаткам эгофутуризма, невинным поэтическим кружкам и любовным нервникам пришел конец. Олимпов и еще несколько человек были арестованы по делу "Об антисоветской группировке среди богемствующих писателей, журналистов и артистов г. Ленинграда" (№3651/ 1930; шифр №П-75890 в Архиве УФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, фрагменты опубл. А. Дмитренко). Под обвинение попали сотрудник Госиздата, дореволюционный журналист А. Мельников, бывший лесоторговец Э. Гинтер, музыканты Ф. Афанасьев и Т. Гришин, писатель Василий Андреев, весовщик артели "Север" Сергей Холявинский и знакомые поэты – К. Олимпов и В. Смиренский. Арестованные обвинялись в том, что собирались в Михайловской пивной ("Вокзал") группой до 50 человек, им вменялось авторство ряда контрреволюционных стихотворений, бывших в употреблении в последние годы, и распространение чужих сочинений, например, "Послания евангелисту Демьяну" (приписывалось Есенину) и "Преступления Аквилонова" (повесть упомянутого В. Андреева была изъята ранее из библиотек). Сочинение Олимпова называлось "Моим хулителям" (или угнетателям) и содержало такие строки:

От революции остался только дым,
Ползущий тлением земным,
И где легла ее стопа,
Там также движется толпа.
Пустая, мрачная, как тень,
И это – новой жизни день.
Но вы, кричащие вожди,
Ведь вы остались позади.
Вас ждет судьба дензначного рубля,
Что с каждым днем идет на пониженье,
А там и гроб земного разложенья…

Эпиграмма Мельникова носила адресный характер:

В бардаке с открытым воротом,
Нализавшись вдоволь рома,
Вот, идет с серпом и молотом
Председатель Совнаркома.
А за ним с лицом экстерна
И с глазами из миндалин,
Тащит знамя Коминтерна
Наш хозяин Оська Сталин…

Олимпов на допросе подтвердил политический характер своего стихотворения, хотя уверял следователей, что критиковал в нем Троцкого и других. Он также признал, что стихотворение не устарело, до сих пор и я читаю его и теперь всем, и рабочим читаю также.

Тройка ОГПУ приговорила 2 января 1931 года Олимпова и Холявинского к трем годам лагерей, а Мельникова и Смиренского – к пяти. Но уже в феврале срок Олимпову был увеличен до 10 лет по другому делу – общества "Север" (№4977/ 1930; см. место работы Холявинского).

Сохранилось письмо матери В. Смиренского – Любови в ЦИК СССР от 18 мая 1932 г.:

Должна признать, что в его стихах, по преимуществу, отражается его собственная, не совсем удачно сложившаяся жизнь; он часто анализирует свои переживания, копается в них, страдает и ищет чего-то, но чего, он и сам не знает. Его лирика покрыта легким дымком пессимизма, но делать вывод о его контрреволюционном настроении значит произвести одностороннюю оценку его.

Олимпов был освобожден в 1938 г., перебрался в Барнаул к одному из своих братьев и вскоре – в 1940 г. – умер. В. Смиренский и Е. Устинова называют местом его смерти Барнаул, хотя в другом источнике тот же Смиренский пишет Омск. Сведений о судьбе Марии Давыдовой нет, возможно, исполнилось такое предсказание былого футуриста:

Ты постепенно таешь, гаснешь,
И может быть сойдешь, как снег,
Туда, где с грязью мутный век
Живет, где солнцем не прояснишь.