Александр Генис: Трумена Капоте, как всех больших писателей, окружает легенда. Особенно с тех пор, как его фамилия стала названием очень хорошего фильма с еще лучшим актером в главной роли – Филиппом Сеймуром Хоффманом. Надо сказать, что Голливуд уже давно полюбил Капоте: около 20 картин сняты на его сюжеты. И понятно почему. Капоте писал отчетливо, ясно и так, что щемит сердце. Думаю, поэтому, впервые прочитав его ранние книги в СССР, мы сразу приняли Капоте за своего. Для отечественных читателей он попал на ту заветную полку, где стояли"Над пропастью во ржи" Сэлинджера, "Убить пересмешника" Харпер Ли и роман Фолкнера "Осквернители праха", тогда только что появившийся в "Иностранке".
Перечитывая свои любимые тексты Капоте для сегодняшней программы, я задумался над тем, почему его лучшие опусы, как и все вышеупомянутые книги, написаны от лица детей, подростков. Эта общая черта исповедальной американской прозы настолько заметна, что злые критики, например, назвали Сэлинджера "Достоевским для яслей". Что, конечно, не так. Но именно в ядовитых откликах просвечивает правда, в данном случае – еще и историческая.
Хемингуэй (это было в длинном литературном разговоре из книги "Зеленые холмы Африки") сказал, что собственно американскую литературу начал Марк Твен "Приключениями Гекльберри Финна". Кажется, острое и спорное замечание вряд ли справедливо. Ведь и до этого Америка заворожила Европу Фенимором Купером, были у нее и мои любимые трансценденталисты – Эмерсон и Торо. Но все они продолжали на новом материале литературу Старого Света. Своим голосом Америка заговорила именно у Марка Твена, и голос этот принадлежал беспризорному мальчишке. Так молодая страна перестала подражать опытному и ученому континенту, перестала стесняться своей взъерошенной юности и стала сама собой. Эту традицию подхватили писатели, о которых мы говорили, включая, пожалуй, самого ранимого – Трумена Капоте.
В первом и очень удачном романе, принесшем ему славу, "Другие голоса, другие комнаты" Капоте дает портрет героя, в котором нельзя не узнать автора:
"Редклиф поглядел на мальчика поверх стакана, и мальчик ему не очень понравился. У шофера были свои представления о том, как должен выглядеть настоящий мальчишка, а этот в них как-то не укладывался. Уж больно он был хорошенький, хрупкий и белокожий, уж больно правильны были черты его нервного лица, а глаза, большие и карие, смотрели по-девичьи нежно. В коротких каштановых волосах выделялись чисто золотые пряди. Усталое, умоляющее выражение застыло на его худом лице, и плечи сутулились не по-детски".
В сущности, таким Капоте и остался – обиженным ребенком, который не мог найти себе надежного места в жизни. Тем удивительней, что обуреваемый комплексами, напуганный жизнью автор сумел написать чуть ли не самую честную и страшную книгу своего поколения – "Обыкновенное убийство". Попутно Капоте зачал то, что называется "новым журнализмом" со всеми его богатыми разновидностями и большим будущим. Но об этом подробно расскажет диалог автора нашего цикла "Муза на экспорт" Владимира Абаринова и его сегодняшнего собеседника – молодого московского переводчика Дмитрия Харитонова, которого наши постоянные слушатели, надеюсь, помнят по прошлогодней программе о путешествии Капоте в СССР.
Владимир Абаринов: Трумен Капоте начал публиковаться в середине 40-х годов, но до советского читателя его тексты добрались к середине 60-х. К этому времени слава Капоте была так велика, что не переводить его было уже как-то неприлично. Но советская американистика испытывала большие трудности в объяснении Капоте советской публике. Он не укладывался в привычную схему: вроде не особо прогрессивный, но и не реакционный, не обличитель и не воспеватель, не реалист, но и не фантаст, а как бы всего понемногу. Казалось бы, Капоте аполитичен – и тем не менее лучшую его книгу советская цензура просто растерзала. Об этих перипетиях мы сегодня поговорим с Дмитрием Харитоновым, филологом, переводчиком, куратором направления "Художественный перевод" магистратуры "Литературное мастерство" Высшей школы экономики. Митя, когда в СССР начали публиковать Капоте?
Дмитрий Харитонов: Первый рассказ Капоте в русском переводе появился в 1963 году, на излете оттепели. Это рассказ 49-го года Master Misery. В переводе Виктора Титова он стал "Проданными снами". Он был напечатан в газете "Неделя", приложении к "Известиям", и предварялся уведомлением переводчика. Я это уведомление, пожалуй, процитирую, потому что оно задало некий вектор официального восприятия Капоте:
Публикуемый сегодня рассказ – первое переведенное на русский язык произведение писателя Трумена Капоте, которого литературная критика не без оснований называет в числе виднейших литераторов послевоенного периода. "Проданные сны" написаны с известной долей условности. Но условность эта чисто формальная, ибо зерно рассказа, его идейное и социальное содержание абсолютно реалистичны. Реализм этого рассказа – в правдивом показе капиталистической действительности сегодняшней Америки, которая делает людей врагами, заражает их скепсисом и равнодушием. Это повествование о маленьком человеке, порабощенном властью доллара, вынужденном торговать даже своими надеждами и мечтами.
Владимир Абаринов: Когда я читаю такие предисловия, мне всегда хочется верить, что это такая защита от цензуры.
Дмитрий Харитонов: Да, возможно, отчасти это был некий механизм преодоления цензурного барьера, но, во-первых, цензуры Капоте все равно не избежал, а главное, понимаете, тут важную роль играет отбор, какие именно произведения печатаются. Характерно, что в 64-м и 65-м годах появляются еще два рассказа: "Сосуд на краю радуги", тоже в "Неделе", и "Гитара с бриллиантами" в журнале "Простор". Это рассказы симпатичные, трогательные, поэтичные, какие угодно, но не лучшие у Капоте. Капоте в середине 60-х годов – это совершенно состоявшийся автор, написавший многое из того, чем он сегодня знаменит, и приближающийся к вершине своей славы, к пику своей писательской карьеры, и выбирать, конечно, было из чего.
Владимир Абаринов: В 1965 году происходит наконец прорыв этой плотины: журнал "Москва" публикует повесть "Завтрак у Тиффани" в переводе Виктора Голышева.
Дмитрий Харитонов: В каком-то смысле даже странно, что ее у нас напечатали. Уж больно эта повесть вольна и легка, уж больно ветрена и соблазнительна Холли Голайтли, уж больно сомнителен с точки зрения советской морали ее образ жизни. Но с другой стороны, 60-е годы – это, среди прочего, молодежная проза, это стиляги, это новые проблемы, новые герои, новые конфликты, и неприкаянная авантюристка Холли в этом контексте вполне уместна. Важно еще то, что она, в сущности, несчастный искалеченный ребенок, которому нечего делать в мире взрослых, а значит – в мире вообще. Отсюда ее обреченность, связывающая ее с русской литературной традицией, ведь она, в сущности, совершенно погибшее, но весьма милое создание. А вот на советский лад Холли – жертва ужасного мира наживы, что в каком-то смысле верно, потому хотя бы, что гангстер Салли Томато использует ее в своих интересах. И вообще детство, расставание с детством, нежелание с ним расставаться – тема для Капоте очень важная, что называется, магистральная. И, конечно, дело тут во многом в его южном алабамском детстве под крылом у странных теток. Эта детская тема – главная для следующей его повести, переведенной на русский язык. Это повесть "Лесная арфа", ее перевела Суламифь Митина в 1966 году. Повесть достаточно ранняя, Капоте написал в 51-м. 15 лет она брела к советскому читателю и прибрела, наверно, благодаря "Завтраку у Тиффани", благодаря беспутной Холли.
Владимир Абаринов: Да, Холли ведь тоже можно рассматривать в этом аспекте нежелания взрослеть.
Дмитрий Харитонов: Злоключения Холли вызваны не только бездушным миром капитала, но не менее очевидно и то, что советский читатель должен был видеть в ней жертву этого мира. И с героями "Лесной арфы", которые укрываются от всяких жизненных обстоятельств в домике на дереве, похожая история. Их побег от мира тоже можно выдать за неприятие чего-то капиталистического, хотя дело, конечно, не в этом, а в том, что им страшна и чужда обычная жизнь, как ребенку бывает страшен и чужд мир взрослых. Дети как-то отдельно от него существуют, а он, этот мир, к ним безжалостен. И хорошо, если человеку удается уберечь своего внутреннего ребенка, ребенка в себе от этого мира, в каком-то смысле не повзрослеть до конца. Эта тема есть и в романе Капоте 1948 года "Другие голоса, другие комнаты". Эта тема есть и в рассказах, причем самых сильных рассказах Капоте – "Воспоминание о Рождестве", "Гости на День благодарения"...
Владимир Абаринов: Вернемся к переводам на русский.
Дмитрий Харитонов: Мы добрались до главной, без преувеличения, книги Капоте. Книги, которая, скажем высокопарно, вознесла его на литературный Олимп, с которого он потом даже не падал, а как-то мучительно сползал. Это его невымышленный роман In Cold Blood – "Хладнокровно". У нас, впрочем, это название переводилось иначе.
Наверно, нет особой необходимости напоминать слушателям, что это такое, ну разве что вкратце несколько слов. В конце 1959 года Капоте узнал из газеты об убийстве в городке Холкомб в Канзасе фермера Герберта Клаттера с семьей, понял, что хочет об этом написать, и отправился туда на разведку. С ним была его подруга детства Харпер Ли, автор романа "Убить пересмешника" – впрочем, тогда книга еще не была написана. Без нее Капоте, наверно, не справился бы, поскольку местные не горели желанием о чем-то ему рассказывать, им хватало своих забот, к тому же Капоте чисто внешне воплощал все, что среднестатистическому фермеру обычно не нравится. Ли была как-то попроще. Так или иначе, дело пошло, а тут и убийц поймали, их было двое. Ну раз поймали, значит, нужно и с ними поговорить. "Хладнокровное убийство" было опубликовано в журнале "Нью-Йоркер" в 1965 году, в следующем году вышло книгой, Капоте стал суперзвездой, закатил свой снобский черно-белый бал в отеле "Плаза" и вроде бы зажил припеваючи. И тогда же, в 66-м году, книга появляется по-русски в трех номерах журнала "Иностранная литература" в переводе Владимира Познера, ныне телеведущего, и его первой жены Валентины Чемберджи.
Знаменитый черно-белый бал, устроенный Капоте в ноябре 1966 года
Владимир Абаринов: Под названием "Обыкновенное убийство". Перевели, кстати, мгновенно. "Убийство" публиковалось в сентябре – октябре 1965 года в "Нью-Йоркере", в январе вышло книгой, а уже в февральской "Иностранке" началась публикация перевода. Я нашел онлайн-номер "Иностранки" с окончанием "Убийства" и удивился. Я отлично помню этот номер, я брал его в библиотеке и читал в нем роман Макса Фриша Homo Faber, но на Капоте совершенно не обратил внимания. Думаю, меня отпугнула рубрика "Публицистика", этот жанр я тогда презирал. Но, может, и хорошо, что не прочел тогда. Митя, тут уместно поговорить о цензуре. Или о редактуре – уж не знаю, что в данном случае правильней.
Дмитрий Харитонов: Перевод Владимира Познера и Валентины Чемберджи если в чем и уступает переводу Марии Гальпериной, то не в качестве, а, так сказать, в количестве. Вот он не зря называется сокращенным. Сократили его чуть не втрое, ободрали просто до сюжетной основы. Ну и, понятное дело, выкинули все, что могло отвлечь советского читателя от сути. Понятно, что не церемонились с тем, что говорило о хорошей жизни в Холкомбе. Холкомб – это канзасская дыра, захолустье. Что, спрашивается, там делает школа, "чей внешний облик (это я цитирую полный перевод) прямо указывает на факт, который в поселке стараются не подчеркивать: родители учеников этой современной "объединенной" школы с самыми лучшими преподавателями и методиками от начальной ступени вплоть до самой последней, куда детей привозит целый парк автобусов, – люди в основном преуспевающие". Что это за фермеры такие? И почему там у хозяев ранчо элеваторы "ломятся от зерна"? Непорядок. А вот Герберт Клаттер, отец погибшего семейства. Чего это у него все зубы на месте ("зубы, белоснежные и такие крепкие, что он легко разгрызал грецкий орех, были все до единого целы")? И что это за Канзасская конференция фермерских хозяйств, где он председатель?
Владимир Абаринов: "...и его имя с уважением произносили не только фермеры всего Среднего Запада, но и многие чиновники в ведомствах Вашингтона: во времена Эйзенхауэра он был членом Федеральной фермерской кредитной комиссии".
Дмитрий Харитонов: А это как прикажете понимать? И что это за дом у него такой – 14 комнат, 60 тысяч долларов стоит. Ну понятно: кулак, эксплуататор, паук, мироед. Только вот почему-то сказано, что единственный упрек, заслуженный им как работодателем, – это упрек в абсолютной нетерпимости к спиртному. Что это значит – "платит щедро и частенько выдает премиальные"? Вычеркиваем. Как это так: "у его наемных работников – а их порой набиралось до восемнадцати человек – не было причин жаловаться"? Что за идеализация этого Клаттера, что за любование им? Вот ничего этого в переводе и нет. Или еще сказано: "У шерифа не так уж много работы". Сотрудники бьют баклуши, пока "не приключилась эта ужасная история с Клаттерами", о которой пишут газеты от Денвера до Чикаго. Естественно, это вырезали. Что значит "у шерифа не так уж много работы"? А как же суды Линча, грабежи средь бела дня? Почему это все газеты пишут об этих Клаттерах? Убийство какое? Обыкновенное. Нечего. Зачем советскому читателю его психология? Что это за достоевщина такая? Не надо нам этого. В Корее повоевал, телевизор посмотрел – да и убил Клаттера с домочадцами. Или другой убийца, Дик. Что это за рассуждение о порочных глазах и педофильских склонностях? Обойдемся.
Владимир Абаринов: Можно, конечно, обойтись, но ведь он признается, что хотел изнасиловать малолетнюю дочь Клаттеров. Что это была главная причина, почему он решился на преступление.
Дмитрий Харитонов: Еще пропал здоровенный кусок, посвященный годам, проведенным убийцами в тюрьме...
Владимир Абаринов: Детальное описание казни – через повешение, между прочим, – в той первой публикации осталось. И хотя Капоте сам лично не присутствовал на исполнении приговора, он после этой книги стал противником смертной казни.
Дмитрий Харитонов: Там очень сложная на самом деле история. Я не уверен, что он был сторонником, но, конечно, это его проняло, что называется, до глубины души. Другое дело, что его потом обвиняли в том, что он мог помочь как-то убийцам, но не помог, потому что они ему, грубо говоря, были не нужны...
Владимир Абаринов: То есть не нужны живыми – ему нужно было для книги, чтобы их повесили.
Дмитрий Харитонов: Едва ли он мог избавить их от смертной казни. Хотел или не хотел – другой вопрос. Его биограф Джеральд Кларк говорит, что не хотел, но, наверно, и не мог... Этого всего, конечно, тоже нет, очень многое пропало в переводе. Главное, в сущности, пропало. Пропало едва ли не все, на что Капоте потратил годы жизни, едва ли не все, ради чего он свою книгу писал, едва ли не все, что сделало ее необыкновенной, выдающейся. Для того чтобы написать то, что получилось в переводе, не нужно было быть Капоте – можно было быть кем-то вроде Мэлора Стуруа.
Владимир Абаринов: Давайте тогда уж сразу скажем и об интерпретациях Капоте советским литературоведением. В одной своей работе вы писали, что в России читательский интерес к Капоте "превосходит интерес исследовательский" и что здесь его имя "окружает гулкая пустота".
Дмитрий Харитонов: Главной жертвой советской критической мысли стала самая проблемная и социальная вещь Капоте, совершенно не случайно названная по-русски "Обыкновенным убийством". И вот этот куцый перевод 66-го года снабдили послесловием Бориса Стрельникова под названием, естественно, "Американская трагедия". Ну там все как надо.
Владимир Абаринов: Я процитирую:
"А как беден, как убог духовный мир молодых людей, выросших в этой среде. Мечты "практичного" Дика не поднимаются выше собственного автомобиля, дома, скаковой лошади и "побольше кошечек-блондиночек". Студент университета Эндрюз мечтает "носить, подобно гангстерам, шелковые рубашки, сидеть за рулем красных спортивных автомобилей". Самые что ни на есть "разамериканские" мечты!"
И дальше:
"Книга рассказывает о том, как калечит души молодых людей проповедь расизма, культ насилия, секса, насаждаемый кино и телевидением".
Дмитрий Харитонов: Вот такой преобладал тон.
Владимир Абаринов: Я понимаю вашу иронию, Митя, но так ли уж неправы эти критики? Посмотрите на сегодняшний день Америки. Массовые расстрелы сделались рутиной. Нетерпимость, политическая поляризация, столкновения крайне правых с крайне левыми... Так ли уж общество невинно?
Дмитрий Харитонов: Знаете, это такие широкие обобщения, что трудно сказать так, чтобы не оказаться хоть отчасти правым. "В преступлении виновно общество". Ну, отчасти да, наверно, как-то оно виновно, если речь не идет о каком-то тяжелом и совсем социально необъяснимом психическом расстройстве. Это все-таки ужасно сложные механизмы. И книга Капоте сложна и заслуживает более сложного разговора, чем тот, который соглашалась вести советская критика, которой все-таки нужно было делать из Капоте, ну не знаю, советского писателя, как из всех, за кого эта критика бралась. Ну если не советского, то сочувствующего. А если не сочувствующего, то созвучного.
Фрагмент из фильма братьев Мэйзлсов "В гостях у Трумена Капоте" (1966)
Трумен Капоте: Я всегда придерживался той теории, что если ты хочешь растрогать кого-нибудь как художник, тебя самого обязательно должно трогать то, что ты пишешь. Но ты должен прокручивать эту эмоцию внутри себя снова и снова до тех пор, пока не охладеешь совершенно. То есть ты больше не смеешься над тем, что смешно, и не рыдаешь над тем, что заслуживает слез. Ты смотришь на свою историю как на препарат для исследования. Но ты знаешь, что она подействовала на тебя, и если ты сумеешь воспроизвести ее, она точно так же подействует и на кого-то другого.
Владимир Абаринов: Это был голос Трумена Капоте, отрывок из документального фильма, в котором он объясняет свой метод. Пойдем дальше по хронологии. Что и как издавалось после "Хладнокровного убийства"?
Дмитрий Харитонов: После этого наступает некоторое затишье и в творчестве Капоте, и в переводах этого творчества на русский язык. Понемногу переводятся рассказы. Все хорошие рассказы, но это, прямо скажем, не все созданное Капоте в малой форме. По ним вполне можно составить представление о том, какой Капоте тонкий лирик, живописец, психолог, наблюдатель, о том, как он способен испугать. Но все же в этих рассказах, если не считать "Мириам", почти не виден Капоте, написавший такие рассказы, как "Дерево ночи", "Ястреб без головы", "Закрой последнюю дверь" – рассказы жуткие, из тех, которые по-советски называли патологическими или там смакующими болезненные стороны человеческой натуры, как-то так. Они смыкаются с романом "Другие голоса, другие комнаты", который относят к южной готической традиции с ее, как сказал бы Набоков, "кукурузными ужасами". Но мы так не скажем, южная готика прекрасна. Вот с этой стороной творчества Капоте советского читателя знакомить не торопились. Лишь в 1976 году сборник "Ночное дерево", в котором эта сторона отражена, был издан в Советском Союзе, да и то в Грузии и на грузинском языке, к тому же "Ястреб без головы" туда не вошел.
Роман "Другие голоса, другие комнаты" появился по-русски и того позже. Виктор Голышев перевел его в 1995 году. Это, понятно, совсем другое время, свободное. Начинается второй этап приобщения нас к Капоте или Капоте к нам. Переводится то, что не переводилось раньше, кое-что переводится заново. В самом начале 2000-х годов в издательстве "Б. С. Г. – Пресс" выходят два тома прозы Капоте. В первом оказывается новый, полный на этот раз перевод In Cold Blood. В переводе Марии Гальпериной книга называется "Хладнокровное убийство", что как-то ближе к истине. Еще кое-что вошло из очерков Капоте, которых у нас дотоле как-то не знали, а ведь публицистика у него совершенно выдающаяся, и с некоторых пор он ею в основном и занимался и в то же время маялся с романом "Услышанные молитвы", который, похоже, в каком-то смысле его и доконал. Вот не зря он его назвал своим посмертным романом, еще когда все, в сущности, было впереди. Вот не довело до добра это кокетство... Во второй том вошли среди прочего "Другие голоса, другие комнаты", "Голоса травы", ранее известные как "Луговая (или лесная) арфа" (перевод впрочем, той же Суламифи Митиной), "Завтрак у Тиффани", вошли рассказы, в том числе эти самые, страшные. В 2008 году "Азбука классика" издает уже трехтомник Капоте, в который входит опять же помимо прочего обретенный "Летний круиз", тот самый дебютный роман первый, рукопись недавно нашли вот буквально в мусорном ведре, в помойке, и последняя книга Капоте, сборник короткой прозы "Музыка для хамелеонов", практически полностью переведенный Виктором Голышевым. В 2015-м "Азбука" выпускает полное собрание рассказов Капоте. Два года спустя все в том же издательстве вышел том под названием "Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения" – туда вошло все публицистическое, что Капоте написал за всю жизнь, собственно говоря. Там первый текст, очерк о Новом Орлеане, датирован 1946 годом, а последний, воспоминания о писательнице Уилле Кэсер, – 1984-м, последним годом его не слишком долгой жизни. Вот этот сборник – уже безусловная удача, не придерешься. И не хочется.
На этом Капоте, в общем, кончился. Но издательство АСТ не было бы самим собой, если бы не поскребло по дну и по стенкам. Недавно там вышел сборник под названием "Если я забуду тебя", ранние рассказы, куда вошло то, что Капоте писал едва ли не в колыбели, а буквально только что нас осчастливили злополучными "Услышанными молитвами" – книгой, которую Капоте решил писать еще в конце 60-х, но не дописал. То, что получалось, публиковалось отдельно, но опубликованного оказалось достаточно, чтобы от Капоте отвернулись какие-то его великосветские друзья, потому что в этих главах он выставил на всеобщее обозрение всякие интимные подробности их жизни. Чтение это малоприятное, а главное, малоинтересное, на мой взгляд. Сплетни, разумеется, могут быть литературой, но Капоте с ними почему-то не совладал. Ахматова говорила, что самое скучное на свете – чужие сны и чужой блуд. Тут волей-неволей согласишься. "Беда, что скучен твой роман". Даже странно.
Владимир Абаринов: А у вас нет ощущения, что этой книгой он хотел расплеваться со всей этой гламурной тусовкой, которая ему надоела и стала неинтересна?
Дмитрий Харитонов: Может быть, был и этот мотив, потому что 70-е годы, а это публиковалось в середине 70-х, это у него был кризисный такой период, саморазрушительный, когда он доводил и довел себя до смерти в 84-м году. Может быть, он действительно пошел, что называется, вразнос и таким образом даже не то что счеты сводил... а может, и сводил, это действительно странная история. А самое странное – что на фоне его прекрасной обычно прозы это как-то смотрится довольно тускло, и дело тут не только в содержании, а вот просто в том, как это написано, услышано, подслушано, придумано. Это была мучительная книга, и замучила все-таки она его, а не он ее.
Владимир Абаринов: Советская критика Капоте не понимала, подходила к нему с грубым и вульгарным инструментарием. Ну а советская литература? Чтение Капоте оставило в ней какой-то след?
Дмитрий Харитонов: Что это значило для русской литературы? Значило в первую очередь то, что в русской литературе появился выдающийся американский писатель, и тут, конечно, важно, что до нас добралось все, что Капоте написал. Осталась только всякая филология: письма, записные книжки, прописи... Не все равно ценно, а у кого все равно ценно? Не все переводы выдающиеся, а бывает ли иначе? Зато вот он перед нами, весь, от детского лепета до старческого брюзжания, то есть, простите, ясной, горькой, блестящей поздней прозы, где уже подчас совершенно непонятно и неважно, что было, а чего не было, знал ли Капоте человека, который сошел с ума от любви к девочке, ходил ли он по чужим квартирам с подругой-домработницей, прятался ли от детективов полицейского управления Сан-Диего... Неважно. Важно, что это хорошая литература, она и смешная, и трагическая, и умная, и тонкая, а что еще нужно? Ничего. Да, сюжеты берутся из воздуха, вот просто из ничего, из ниоткуда. В "Ночных перевертышах" – это последняя вещица из "Музыки для хамелеонов" – он просто сам с собой разговаривает, вообще больше ничего не происходит. И не оторваться. Да, он водит читателя за нос. В "Самодельных гробиках", вещи якобы правдивой и вроде бы жуткой, она о таком изобретательном убийце, но читающейся едва ли не как пародия. На что? А вот хоть бы и на "Хладнокровное убийство". И вот так водить читателя за нос нужно, конечно, уметь.
Трейлер пародийного детектива "Убийство смертью" (Murder by Death, 1976) режиссера Роберта Мура, в котором Капоте играет хозяина дома, где совершено преступление. В роли его слепого дворецкого снялся Алек Гиннесс
Владимир Абаринов: Да, особенно в поздних вещах чувствуется его глумливая усмешка.
Дмитрий Харитонов: Чувствуется, и все равно. Ну еще, конечно, Капоте дал русской литературе, да и любой другой, той же американской, отличные уроки публицистики. Его путевые заметки, портреты, мемуарные зарисовки, не говоря уже о грандиозном "Хладнокровном убийстве", – это настоящая школа нон-фикшн. Ну вот он, правда, привирал. Ну а другие пусть не врут. Трудно, что ли?
Владимир Абаринов: С нами сегодня был московский литератор и переводчик Дмитрий Харитонов. Мы слушали музыку Генри Манчини к фильму "Завтрак у Тиффани", а сейчас слушаем арию Ринальдо из оперы Генделя "Ринальдо", поет Филипп Жаруски в сопровождении ансамбля Le Concert d`Astrée, дирижер Эмманюэль Аим.
(Музыка)
