6 декабря 26-летний Максим Мартинцов был осужден на 2,5 года колонии по "московскому делу". По версии следствия, Мартинцов в составе группы повалил на асфальт сотрудника Росгвардии и ударил его ногой. "Группой лиц" следствие считает троих участников митинга, которые до акции не знали друг друга. Обвинение против Максима Мартинцова, Егора Лесных и Александра Мыльникова было построено на основе событий, произошедших 27 июля на улице Рождественка. В этот день в центре Москвы проходил митинг против недопуска независимых кандидатов в Мосгордуму. На кадрах, снятых на углу Рождественки и Театрального проезда, видно, как сотрудники Росгвардии избивают молодых людей Бориса Канторовича и Ингу Кудрачеву, безоружные люди пытаются их защитить и получают удары дубинками. Слышны крики о помощи и лай служебных собак, которых сотрудники полиции использовали для подавления протеста.

Максима Мартинцова арестовали в октябре. Его обвинили в применении насилия к представителю власти. Максим не признал вину и отрицал участие в политической акции. По словам защиты, 27 июля Максим оказался в центре города случайно. Максим Мартинцов приехал в Москву из Унечи, небольшого города Брянской области, два года назад. В этом городе живут бабушка и мама Максима. В интервью Радио Свобода мать Максима Мартинцова Галина рассказала, как изменилась ее жизнь после ареста сына, почему Путин поддержал наказание участников летних протестов и как прошло ее первое после вынесения приговора свидание с Максимом.

–​ Как вы узнали, что Максим арестован?

– Сын не рассказывал мне о митинге 27 июля. Максим сдержанный человек и старается нас не волновать, поэтому новость о том, что Максим арестован, стала для меня шоком. Вечером, когда я возвращалась домой с работы, мне позвонили родственники и сказали, что сына забрала полиция. Они об этом узнали из новостей федеральных каналов, которые сообщили, что якобы Максим с другими ребятами напали на сотрудника полиции. Я ничего не знала о "московском деле" и не понимала, что происходит. Я не представляла, как с сыном связаться. Дома я стала искать в интернете телефоны адвокатов, которые фигурировали в сюжетах о "московском деле". Я звонила незнакомым людям, пыталась узнать о Максиме. Лишь на следующий день я смогла поговорить с адвокатом сына.

–​ Что вы думаете об обвинениях против Максима?

–​ Они построены на видео с митинга. Из видеоматериалов очевидно, что побоище на Рождественке устроили силовики. Они избивали людей дубинками и кулаками. Били так, что у одного из росгвардейцев сломалась дубинка. Бориса Канторовича, которого люди пытались защитить от росгвардейцев, госпитализировали. Он попал в больницу, у него были следы от дубинок на теле. Максим появился в кадре лишь на несколько секунд. Не видно, чтобы Максим кого-то бил. Экспертиза видео, которую сделала защита, показала, что Максим не мог ударить потерпевшего. Нет доказательств, что было соприкосновение ноги Максима с силовиком. Показания потерпевших росгвардейцев в суде звучали очень странно. Они говорили, что не помнят ничего, кроме мучительной боли. Медицинского освидетельствования силовики не сделали. Почти все ходатайства наших защитников суд отклонил. Адвокат сына Михаил Игнатьев хотел пригласить для дачи показаний психолога, чтобы он пояснил: люди на Рождественке оказались в психотравмирующей ситуации, провоцирующей аффективное поведение. Но защите в этом было отказано. Доказательств, что Максим, Егор Лесных и Александр Мыльников действовали в составе группы по предварительному сговору, у следствия тоже нет. Факты свидетельствуют, что Максим был незнаком до митинга с Егором и Александром. Да и самого нападения на силовиков со стороны мирных участников акции не было.

–​ ​Как Максим относится к насилию?

–​ Максим –​ неконфликтный человек. Он даже в подростковом возрасте был спокойным и уравновешенным. Это могут подтвердить его друзья и коллеги. Сын в сложных ситуациях вел себя мирно, уклонялся от споров. Он увлекался музыкой, играл на электрогитаре, ходил на концерты. Максим –​ домашний мальчик. Я не представляю, как он выдержит колонию.

–​ ​В пятницу у вас было первое свидание с сыном после приговора. Как Максим себя чувствует?

–​ Разговаривали с ним около двух часов. Рассказала ему про встречу в СПЧ, про ребят, которых отпустили. По Максиму видно, что он грустит. Максим до последнего надеялся на справедливость. У нас тоже была надежда. Когда начали зачитывать приговор Максиму, Егору и Александру, мы уже знали, что других обвиняемых осудили условно. Но на моем ребенке решили отыграться. Максим не жалуется. У нас похожие характеры. Мы в сложных ситуациях стараемся не показывать чувств. Я прихожу к нему на свидания и улыбаюсь, а из глаз текут слезы. Максим говорит, что у него все хорошо. Повторяет "не переживай –​ я не никуда не денусь". Но я знаю, как ему плохо. Я себя виню очень сильно в том, что не могу сыну помочь. Я готова душу отдать, чтобы его отпустили, но я бессильна. Я хочу разделить с Максимом наказание, которого не должно быть, потому что сын ни в чем не виноват.

– Как к Максиму относятся в СИЗО?

–​ Он говорил, что сокамерники у него хорошие люди. Юрист с ним сидел и какой-то художник. Сын со всеми нашел общий язык. Я думаю, Максим старается рассказывать только хорошее, чтобы не расстраивать. Я знаю, что у Максима в СИЗО начались проблемы со здоровьем. Сердце болело и голова. На просьбы сына вызвать врача долго не обращали внимания. Помощь оказали только после жалоб правозащитников. Но Максима не обследовали –​ со слов поставили диагноз "вегетососудистая дистония". Сыну выдали валерьянку и глицин. В СИЗО Максим простудился. Его с температурой возили на судебные заседания.

– Что вы и защита планируете делать сейчас?

–​ Адвокаты подготовили апелляцию. Есть какая-то надежда, что приговор Максиму отменят. Родители арестантов "дела 212" объединились в движение "Матери против политических репрессий". Мы ищем пути спасения наших детей. Мы написали письмо Владимиру Путину, членам СПЧ. Мы добиваемся встречи с Владимиром Владимировичем и хотим, чтобы была назначена независимая комиссия для пересмотра дел против наших детей. Мы хотим донести до Владимира Владимировича все детали "московского дела".

– Путин на встрече с членами Совета по правам человека так высказался о "московском деле": "Бросил пластиковый стакан в представителя власти – ничего. Потом пластиковую бутылку – опять ничего. Потом бросит стеклянную бутылку, потом стрелять начнут и громить магазины. Мы не должны допустить вот этого!"

–​ Я уверена, что Владимир Владимирович не знает, как жестоко 27 июля избивали мирных граждан. Он не смотрел видео, на котором строилось обвинение против арестантов "дела 212". Путин не видел, как силовики били дубинками лежащих на асфальте людей. Мы хотим донести до Путина правду –​ приговоры нашим детям не поддаются пониманию с точки зрения логики и здравого смысла. Держать невинных людей в изоляции, отправлять их в колонию –​ это пытка не только для них, для родственников и друзей, но и для общества, которое видит эту несправедливость.

–​ ​ Максим до ареста интересовался политикой? В вашей семье было принято обсуждать политические темы?

–​ Мы никогда с сыном о политике не говорили. Он не участвовал в оппозиционных митингах. Сын служил в армии. У него не было даже мысли этого избежать. И мы с бабушкой считали, что нет ничего плохого в воинской службе. Мы живем в небольшом городе. Там нет митингов, ничего такого. Я до ареста о политзаключенных не знала. Недавно прочитала статью об узниках Болотного дела. Жители небольших городов работают с утра до вечера, а вечером занимаются домашними делами. У нас нет времени на политические разговоры. У меня свой маленький бизнес, и он отнимает все мое время. Вы знаете, наверное, как живут владельцы малого бизнеса в России. Я прихожу с работы и сажусь за компьютер, чтобы работать. С момента ареста Максима я неделями живу в Москве. Все время и силы уходят на помощь сыну. С тех пор как сына отправили в СИЗО, моя жизнь разделилась на этапы. Когда Максима отправят на зону, начнется новый этап. Я не могу об этом думать. Я не представляю, как сын будет в колонии. На зонах людей убивают и пытают. Я думаю, очень важно, чтобы арестанты "московского дела", которых приговорили к реальным срокам, не пропадали из поля зрения общества. Максиму сейчас пишут письма разные люди, и это влияет на отношение к нему сотрудников СИЗО.

Смотри также

"Идею нельзя посадить". Даниил Конон и Сергей Абаничев о силе протеста

– Почему Максим переехал в Москву?

– Он очень хотел получить высшее образование в сфере программирования. Сын искал работу и в нашей области, и в других городах. Но стабильную работу, которая позволила бы ему оплатить высшее образование, сын нашел только в Москве. Он работал инженером-лаборантом в строительной компании. У Максима были обычные планы: получить образование, найти хорошую работу, заниматься музыкой, жениться. Максим – обычный парень, кто угодно мог оказаться на его месте.

–​ Кто вас поддерживает сейчас?

– Когда Максима арестовали, мне казалось, мы с сыном остались одни. Маме я долгое время ничего об аресте Максима не говорила. Ей 70 лет, у нее гипертония. Но маме об аресте Максима рассказали посторонние люди, после этого у нее был гипертонический криз. Сейчас мама очень переживает, но держится, потому что надо все силы сконцентрировать на помощи Максиму. После того как суд определил меру пресечение сыну, я написала обращение к людям с просьбой о поддержке. Оказалось, что неравнодушных к нашей беде людей много. Незнакомые люди пишут мне в личку слова поддержки и благодарности. Потом я познакомилась с родителями других обвиняемых по "делу 212". Мы стали помогать друг другу. Сейчас все люди, которые узнают о "московском деле", мне сочувствуют и считают приговор Максиму несправедливым.