– От Стругацких до Борхеса

– Антиутопия в Америке и в России

– Где ищут надежду

Александр Генис: Новый эпизод из авторской серии Владимира Абаринова "Трудности перевода" посвящен сравнению двух разновидностей фантастики: специфика дистопии в России и в Америке, что отличает одну от другой. Сегодня это популярная тема, как бы странно это ни звучало. Во время беспрецедентной, по крайнее мере за последний век, пандемии, вымышленные катастрофы, казалось бы, не должны соблазнять вынужденно праздных зрителей и читателей. Более того, принято считать, что реальные беды способствуют появлению обнадеживающих сочинений утопического характера, так сказать, от противного. Но не будем забывать, что самая, пожалуй, фундаментальная антиутопия Нового времени, роман Оруэлла "1984", написана сразу после Второй мировой войны, в 1948 году. Вероятно, дело в том, что утопии и антиутопии – две стороны одной медали: если в первую слишком пристально вглядываться, она вырождается во вторую, становясь своей противоположностью.

При этом справедливость требует заметить, что утопию написать намного труднее, чем антиутопию. В сущности, антиутопию если не пишет, то проживает каждый из нас. Ведь всякая жизнь – антиутопия: она начинается с любви, а кончается смертью. Собственно, из-за этого наиболее радикальная в истории человека утопия отменила конец совсем и навсегда.

Внутренняя связь двух жанровых разновидностей требует некоторого введения в тему. Прежде чем Владимир Абаринов расскажет о том, как читаются и смотрятся дистопии времен пандемии, я бы хотел сказать несколько слов о природе утопий.

Лучшую из них сочинили братья Стругацкие. Они избавили безмерно популярную в 1960-е годы фантастику от технологического крена и создали мир, в котором они – и их поклонники – хотели бы жить. Придумывая с запасом, авторы перенесли свою утопию не в XXI, а в XXII век, который сочли зенитом истории и назвали Полднем человечества. Люди Полудня напоминали студенческую ватагу. Они умны, здоровы, веселы и заняты сложным, малопонятным, интересным. Здесь, как на ВДНХ, царила дружба народов, и каждому находилось место под высоким солнцем будущего. Здесь оставалось место подвигу и только мелким нелепостям. Короче, "Полдень" напоминал "Незнайку" для подросших читателей, что не обескураживало героев. Ваганты будущего, они кочевали по Земле и ее неблизким окрестностям в поисках риска, открытий и рыцарских авантюр, но главное – увлекательной работы.

Но если лучшие утопии, включая самую популярную "Понедельник начинается в субботу" (этого советского Гарри Поттера), написали Стругацкие, то и антиутопии у них получились лучше, чем у всех. Это и "Хищные вещи века", и гениальная "Улитка на склоне", и "Град обреченных", и "Гадкие лебеди", книга столь актуальная в нашу весну пандемии, что о ней речь пойдет отдельно.

Первые утопии западных писателей развивали социалистические фантазии. Жители индустриальной эпохи ее расцвета представляли светлое будущее в виде геометрически выверенного идеала урбанистической фантазии. Кстати, Бродский, которому случалось высказываться и по самым необычным поводам, предположил (я сам слышал), что беда всех революционеров в том, что они пытаются осуществлять городские утопии в крестьянских странах.

Однако, стремительно исчерпав запас оптимизма по поводу индустриальных утопий, американская фантастика решительно развернула стрелу времени. Счастливое будущее лучших авторов чаще всего связано с возвращением в тот Золотой век, когда земля была не городом, а садом. В книгах особо любимых российскими читателями Клиффорда Саймака и Роберта Шекли описывается аграрный Эдем. Но такой путь лишил фантастику своего предмета – будущего. Что и привело целый жанр к концептуальному кризису. Утопия окончательно превратилась в дистопию.

Не следует ли из этого, что сегодняшний мир сменил адрес мечты? Мы переехали из будущего в настоящее, которое лишь слегка разнообразит идиллическое прошлое. Может быть, поэтому самой подходящей, да и самой фантастической концепцией современного рая представляется та, которую придумал Борхес. Его герой узнает, что рай на самом деле существует, но не по ту, а по эту сторону жизни: только после смерти он обнаружил, что до нее жил в раю.

Сегодня, когда мы все сидим взаперти и вспоминаем свободу и безмятежность совсем недавнего времени, так себя чувствуют многие.

(Музыка)

Владимир Абаринов: Смутное время. Обычно мы называем так период в истории России, конец XVI – начало XVII века. Но сейчас смутное время наступило для всех нас. Время смятения, время неизвестности, время пророчеств. Наши лидеры, которые говорили нам о величии нации, достигнутом под их мудрым руководством, о своих неустанных трудах на благо народа, явно растерянны, у них бегают глаза и дрожат руки. Они не знают, что делать с невидимым, неосязаемым, неодушевленным врагом. Ракеты и бомбы бесполезны. В сделки коронавирус не вступает. Он глух и к мольбам, и к угрозам.

Это тот момент, когда начинают верить пророкам. В обычное, спокойное, благополучное время их гонят прочь и побивают камнями. В смутное – от них ждут откровения. И вот уже информагентства публикуют предсказания астрологов, люди ищут ответ у Нострадамуса и, конечно, в Библии с ее казнями египетскими и другими бедствиями.

Пророки не утешают. Пророки обличают и описывают всевозможные бедствия, которые постигнут народ, провинившийся перед Богом или богами, нарушивший установленный порядок. Но где взять этот порядок, как его обустроить, какой порядок правильный?

Человечество всегда искало форму идеального устройства общества и государства. Мыслители создавали утопии. Любая утопия с течением времени превращалась в свою противоположность – дистопию, как называли ее на Западе, или антиутопию, как называли у нас. А еще советская критика, почему-то не любившая слова "дистопия", писала так: "роман-предупреждение".

В конце XX века дистопия пережила второе рождение. Угроза ядерного Армагеддона вроде бы отступила, но появились новые глобальные угрозы, с которыми человечество не знает, что делать, и потому гонит от себя мрачные мысли. Постапокалиптика превратилась в жанр массовой культуры. Появились видеоигры, появились реконструкторы наоборот: они воссоздают будущее на основе фильмов и видеоигр.

Реконструкторы дистопии. Репортаж с ежегодного фестиваля Wasteland Weekend, организованного фанатами видеоигры Wasteland в Калифорниа-Сити, штат Калифорния.

Ну а сейчас мы ухватились за дистопию, потому что нам кажется, что она уже наступила. Я иду по улице и чувствую себя внутри какого-то киберпанка: мне нужно вычислить среди прохожих чужака, а каждый из них подозревает чужака во мне, причем я и вправду могу превратиться в чужака и даже не узнать об этом.

Чем же нам тут поможет дистопия и поможет ли вообще? Что мы не смогли или не захотели понять в ней прежде?

Об этом – очередная глава проекта "Трудности перевода". Мой собеседник – доктор философии, историк Любовь Куртынова.

Любовь Куртынова: Возможно, имеет смысл обсудить две – может быть, три – важнейших вещи, связанных с будущим, с дистопией. Как русские – наша публика, русскоязычная – и американцы воспринимают происходящее, то есть чего они боятся? Каковы главные страхи, которые терзают людей, помимо страха умереть от эпидемии? Что для них является источником угрозы (опять же, помимо вируса проклятущего, о котором так много сейчас говорится) и как они видят мир после того, как это все закончится?

Ну, прежде всего, обсуждая то, чего боятся и чего не боятся, я предлагаю отступить от нашей традиции, в которой мы, как правило, обсуждали великие произведения или по крайней мере выдающиеся, и начать говорить о том, что людей беспокоит, что люди смотрят, что их затрагивает прежде всего, а смотрят люди сейчас все подряд, читают тоже все подряд – настолько, насколько это релевантно по отношению к происходящей ситуации. Очень популярны сериалы, связанные с каким-то моровым поветрием, и вот буквально отовсюду я видела и слышала рекомендации посмотреть фильм Outbreak, то есть "Вспышка заболевания". Там играет еще молодой Дастин Хоффман, фильм старый, наверное, 90-х годов. Есть еще американский же фильм Contagion, то есть "Зараза". Оба они такого среднего голливудского уровня, я бы сказала, что ничего гениального в этих фильмах нет, все сводится только к сюжету. Это две американские дистопии о том, что будет происходить, если начнется вдруг эпидемия чего-то очень серьезного. Ну и, конечно, есть великий фантаст Филип К. Дик, который написал несколько произведений, остающихся золотым стандартом: "Бегущий по лезвию" (Blade runner), Minority Report и так далее.

То есть американцы как бы вооружены некими произведениями, которые указывают им, что может произойти в результате эпидемии или какой-то другой глобальной катастрофы типа, вот опять же, появления инопланетян, которых невозможно отличить от нормальных людей, которых нужно каким-то образом выявить, и ты сам можешь оказаться одним из них, сам того не зная. Вот как раз такая ситуация, о который ты говорил. Эта ситуация описана Филипом К. Диком.

С российской стороны, конечно, есть "Гадкие лебеди", которые останутся, наверное, навсегда примером того, как описывается вот эта неизвестно откуда пришедшая опасность и как на это реагирует общество. Есть фильм "Эпидемия", который вышел, как я понимаю, недавно, по мотивам романа, который был написан чуть ли не десять лет назад и который пользуется сейчас в России огромной популярностью. Сериал "Эпидемия".

Владимир Абаринов: На мой вкус, роман Яны Вагнер "Вонгозеро", по которому снят сериал, гораздо лучше уже хотя бы потому, что в нем нет экстрима, запрещенных приемов вроде захлопывания двери перед умирающей матерью.

Любовь Куртынова: Сериал доводит ситуацию до энергетического предела. То есть эти люди безумно заразны – разносчики в сериале "Эпидемия", и ты находишься перед выбором: то ли тебе впустить в квартиру умирающую мать, которая неизбежно заразит тебя и твоего ребенка, то ли захлопнуть перед ней дверь и тем самым спасти себя и своего ребенка. Матери ты все равно не поможешь... Это такой вполне дьявольский выбор, да.

Вообще в России вышло довольно много романов такого рода, дистопий, очень близких к реальной жизни в России, но все-таки относящих действие куда-то туда, вперед, и все они достаточно мрачные.

В этой связи интересно посмотреть, чего боятся русские и чего боятся американцы.

Американский зритель и читатель главную опасность видит в собственных центральных властях, в федеральном правительстве. Почти нигде мы не увидим в сериале или книге про глобальную катастрофу, которая постигла американское общество, мы не увидим федеральное правительство как источник надежды, которое придет, поможет, поддержит, подкинет чего-то там и таким образом поможет проблему решить. Федералы – это люди, которые сидят наверху, прикрывают собственные задницы, и от них можно ожидать любой подлянки. Они – бюрократы, они держатся за свои должности, многие из них туда попали, идя по головам, а потому помощи от них если и можно ждать, то только с очень и очень большой опаской. Для американца главная опора – это либо местное правительство, местные власти, которые начинают действовать, помогая жителям, либо сосед. На самом деле главная опора – это соседи, близкие люди, родственники, то есть те, кто окружает тебя в реальной жизни. Вот на них можно полагаться, они могут тебе помочь. Вот вместе с ними можно – как когда-то это делали американские сеттлеры, передвигавшиеся на Запад, – ставить свои фургоны в круг и отстреливаться.

Владимир Абаринов: В голливудских фильмах-катастрофах, одно время очень популярных, когда ситуация становится совсем безнадежной, появляются настоящие американские парни, которые сильные и за правду и добро, и спасают положение.

Любовь Куртынова: Они появляются, кстати говоря, всегда из середины. Это никогда не начальники. В голливудских фильмах всегда есть какой-нибудь начальник, который сволочь и пытается ставить палки в колеса тем, кто пытается спасти человечество. Чем выше уровень, тем больше можно ожидать, что он будет сволочью. А люди, которые спасают ситуацию, – это, как правило, откуда-то из середины: вот какой-то там полковник или какой-нибудь врач.

Владимир Абаринов: "Вспышка" как раз яркий пример и такого героя, и такого антигероя.

Любовь Куртынова: Да, главный герой, которого играет Дастин Хоффман, – полковник медицинской службы, которому противостоят генералы.

Владимир Абаринов: Ну а чего боятся русские в подобной ситуации?

Любовь Куртынова: Русские как раз боятся соседа. Русские как раз ждут от соседа подлянки. Они считают – до сих пор, несмотря на уже несколько поколений людей, живущих в России под властью, которая ну ничего не делает для людей, а только их грабит, а в лучшем случае оставляет без помощи, – в России продолжает существовать представление о том, что центральная власть должна прийти, помочь, должна что-то организовать... Мы видим это в сериале "Эпидемия". Даже люди, которые собрались куда-то бежать вместе, спасаться, пережидать эту эпидемию... Можно ждать подлянки от того, с кем ты договорился вместе бежать, этот человек может в любой момент тебя кинуть и потом вернуться только потому, что ему не удалось тебя кинуть основательно. Человек, который тебе предложил помощь, переночевать или перезимовать в соседнем доме, может попытаться тебя же и убить, чтобы украсть твои продукты. То есть русский человек постоянно находится настороже по отношению к ближайшему соседу, в том числе и к ближайшим людям: женам, матерям...

Владимир Абаринов: Текущая действительность воспроизводит мир дистопии, психологию людей дистопии с пугающей точностью. Когда в Москве ввели пропускную систему, причем оказалось, что у властей уже полностью готова инфраструктура слежки за населением, она создавалась явно не в целях борьбы с коронавирусом, – так вот когда это произошло, москвичи возмущались не тем, что нарушается их право на свободу передвижения, на частную жизнь, а тем, что власть делает это криво. Это и есть современное "бегство от свободы".

"Образцовый гражданин". Мультфильм Дэвида Джеймса Армсби из серии "Автодейл". Музыка П.И. Чайковского

Любовь Куртынова: Там вводят систему тотальной слежки. Это не пожелание "сидеть дома". Тотальная слежка – это гораздо выше по уровню и гораздо серьезнее по своим последствиям, но люди к этому относятся с одобрением, потому что говорят, что так и надо: за нами, дураками, надо следить, а то мы такого наворотим, что сами потом будем не рады. Пусть мэр-батюшка делает, что хочет, но только пусть делает это хорошо: чтобы не было толпы в метро.

Владимир Абаринов: Есть что-то фатально-неотвратимое, но и справедливое, и даже ироничное в этом наказании, этом удивительном симптоме – потере обоняния и вкуса. То есть того самого, чем мы потребляем плотские удовольствия. Это как бы сигнал о конце эры потребления. Но каким же он будет, этот дивный новый мир, будет ли он новым? Сейчас, когда нас настигла эта невидимая напасть и мы лезем на стенку от внезапно развившейся клаустрофобии, человечество поделилось на два лагеря: тех, кто говорит, что мир никогда не будет прежним, и тех, кто издевается над этими пророчествами – мол, все устаканится, пыль осядет, мир войдет в свою колею.

Да ведь что считать прежним, а что новым. Я вот, например, в своей жизни видел уже несколько миров, и возврата к прежним не было. Изменения бывают постепенными, а бывают внезапными. Но даже когда они внезапны, человек не верит в их необратимость.

Любовь Куртынова: О том, каким будет будущий мир, существует, как ты говорил, два мнения. Я бы сказала, что их три. Есть мнение, что будущий мир после эпидемии органически распадется на какие-то такие более мелкие общины или более мелкие государства, которые будут решать свои проблемы на местах.

Владимир Абаринов: То есть где-то полевые командиры, где-то демократически избранные вожаки, где-то, вероятно, религиозные авторитеты... Они будут враждовать друг с другом? Например, за ресурсы.

Любовь Куртынова: На эту тему есть масса разных мнений, есть мнение, что будет война разных общин друг с другом, есть мнение, что они самоизолируются и будут жить каждый своей жизнью, есть мнение опять же в романе "Щастье". Этот роман описывает Санкт-Петербург после катастрофы. Вот написано в аннотации: "Городские районы, подобно полисам греческой древности, разобщены и автономны. Глубокая вражда и высокие заборы разделяют богатых и бедных, обывателей и анархистов, жителей соседних кварталов и рабочих разных заводов. И путешествие из одного края города в другой становится опасным приключением". Тут вроде бы и нет войны всех против всех, но, тем не менее, переезжать из одного района в другой опасно. Москва становится чем-то вообще вроде Амазонии, почти мифологическим. Попасть из Петербурга в Москву невозможно. То есть вариант такого более-менее нейтрального сосуществования. Никакой дружбы, конечно, нет, и нет взаимного лобызания, но нет и тотальной войны всех против всех.

Но сейчас люди начинают все больше и больше говорить о том, что в результате эпидемии все придет к тому, что нами будут руководить централизованно откуда-то – неизвестно откуда. На самом деле это очень интересная эволюция взглядов, потому что когда эпидемия только началась, большинство склонялось к тому, что это приведет как раз к разобщению. Вот со временем ситуация меняется. Предсказания смещаются в ту сторону спектра, где говорят, что все это едва ли не организовано было для того, чтобы создать мировое правительство.

Но есть и третья точка зрения. Она очень популярна в американской литературе и американском кинематографе. Третья точка зрения такова, что после того, как все закончится, ситуация вернется к статус-кво. Это мы видим и в фильме "Вспышка", и в фильме "Зараза". По-видимому, у американцев настолько силен оптимизм и настолько сильна вера в собственные силы, в крепость собственной социальной организации и гражданского общества, что они считают, что после какой угодно встряски можно вернуться к нормальной жизни: более или менее такой же, какой она была "до". И это и есть хеппи-энд, собственно говоря.

Владимир Абаринов: Создается ощущение, что русские авторы, сознательно или подсознательно, избегают темы укрепления центральной власти, темы нового тоталитаризма, хотя это наиболее естественный для России ход событий.

Любовь Куртынова: В России все, как понимаю, уже практически создано. Все предпосылки созданы для того, чтобы произошло действительно укрепление центральной власти в результате вот этой эпидемии, в результате катастрофы. Хотя это не согласуется, конечно, с тем, что мы читаем и видим. Вот в сериале "Эпидемия" происходит то же самое, люди разбегаются, но там все заканчивается стягиванием войск и расстрелом восставших, то есть тех, кто посмел что-то предпринять вопреки центральному правительству. И если уж говорить о "Гадких лебедях", то это вообще открытый конец. Это всеобщий драп, который заканчивается просто-таки библейским выходом на новую Землю и новое Небо. В этом смысле, мне кажется, российская литература и кинематограф оказались просто беспомощны. Они просто не смогли себе представить, что будет потом.

Владимир Абаринов: А в Америке последнее время угрозу видят уже не столько в правительстве, сколько во всевластии больших корпораций – отсюда наезд конспирологов на Билла Гейтса или на владельца компании Amazon Джеффа Безоса.

Любовь Куртынова: До сих пор они боялись федерального правительства, в основном. Потому что у правительства есть все-таки федеральные войска, есть право вводить чрезвычайное положение и вообще применять насилие. Вот эта прерогатива применять насилие была всегда для американцев серьезной проблемой. А крупные корпорации своих войск не имеют, но они могут применить насилие, о котором американцы до сих пор не задумывались: они могут применить экономическое насилие, они могут выкрутить руки так, что сам побежишь сдаваться туда, куда тебе скажут. Видимо, потрясение по поводу Билла Гейтса связано еще и с этим. Он всегда был на виду. И действительно огромное состояние. Ну вот, Билл Гейтс попал под раздачу.

Владимир Абаринов: Похож на ученого злодея из комиксов.

Любовь Куртынова: Ну, он и подходит под персонажи комикса: фрик или, как по-русски говорят, ботаник такой. Он просто вписался в образ.

Владимир Абаринов: Нас, что называется, не поймут, если мы не дадим собственный прогноз. Или хотя бы не скажем, будет ли все по-прежнему или все изменится.

Любовь Куртынова: Нет, так, как было, уже не будет. Вот третий вариант, который американцы очень любят в своих кино показывать, что все возвращается к статус-кво, как было "до" – этого, конечно, уже не будет. Это, по-моему, единственный исключенный, абсолютно исключенный вариант, потому что после такой встряски – прежде всего нервной – уже вернуться к ситуации, как будто ничего не было, невозможно.

Тут есть еще один момент, очень важный для Америки. Именно для Америки. Дело в том, что вирус и эпидемия очень сильно затронули поколение беби-бумеров так называемых. То есть тех, кто родился с 45-го по 65-й год. Это было поколение самое удачливое, самое счастливое, самое богатое за всю историю США, а может, и за всю историю человечества. Эти люди получили – просто потому что так сложились обстоятельства – очень много возможностей, которые можно было реализовать. И они их реализовали. Сейчас это старички и старушки, которые искренне считают, что они всего добились собственным трудом, и их действительно нельзя упрекнуть в том, что они у кого-то что-то украли. Они работали, они добивались, но они имели возможность работать и добиваться. И вот они живут, живут, живут... Это самое долгоживущее поколение на памяти США и, мне кажется, всего человечества. Они ввели эту культуру вечной молодости, они женятся, когда им за 80, они ездят – ездили – в бесконечные круизы, они путешествовали по всему миру. Культура потребления была главным образом их фишкой. Они могли себе это позволить. Они вышли из продуктивного возраста – во всех смыслах этого слова, и они могут себе позволить развлекаться на всю катушку.

Вот эти круизные лайнеры на 10 тысяч человек были забиты главным образом такого рода туристами, и вообще вся индустрия развлечения и потребления во многом была заточена под них. Казино и так далее. Поскольку вирус ударил очень сильно по ним – и, возможно, не столько в процентных цифрах или абсолютных цифрах, сколько психологически: это такой звонок, который сказал беби-бумерам, что они смертны и, более того, они внезапно смертны. Мне кажется, это произведет сильное впечатление. Это было поколение достаточно атеистическое, то есть не столько атеистическое... Они считали, что от них все зависит. Люди, которые считали, что они сами руководят своей судьбой. Если тебе не удалось прожить свою жизнь хорошо, красиво, то ты сам в этом виноват. Каждый сам кузнец своего счастья. Вот это был их лозунг. Этот лозунг вдруг упал на землю и разбился вдребезги. Кузнецы своего счастья начали вдруг заражаться и умирать неизвестно почему без всякого разбора, хорошо ли они прожили свою жизнь, достойно или недостойно. И вот это – не до конца еще осознанная ситуация, мы не можем видеть ее результатов прямо сейчас, потому что сейчас все слишком остро, все продолжается, люди продолжают умирать... Не время говорить об этом сейчас, и никто об этом вслух сейчас говорить не будет, но последствия будут очень серьезные.

Владимир Абаринов: У Стругацких в "Сказке о Тройке" Клоп Говорун произносит довольно глумливую фразу: "Извечной и зловещей мечтой вирусов является абсолютное мировое господство, и, как ни ужасны методы, коими они в настоящее время пользуются, им нельзя отказать в настойчивости, изобретательности и способности к самопожертвованию во имя великой цели". Когда я прочел это, то подумал: какой захватывающий эпос можно написать о бактериях и вирусах! Думаете, это люди вели и выигрывали войны, открывали новые земли, устремлялись к далеким небесным телам? Нет, это они – микроорганизмы. А люди – всего лишь переносчики, транспортное средство. И если посмотреть списки погибших от инфекций... История тысячу раз могла пойти иным путем. Но вирус не рассуждает, а человеку свойственна рефлексия...

Любовь Куртынова: Конечно, вирусу все равно. Но человечеству в целом и человеку в частности свойственно думать: откуда это все взялось и почему сейчас на нашу голову эта чума обрушилась именно в это время.

Ну глобализация. Это самый первый ответ, который приходит на ум. Да, глобализация, зарвались, слишком зависим от того, что производится на другом конце Земли, а мы не знаем, что там происходит. Мы снисходительны к Злу, которое Китай сейчас вдруг стал собой воплощать, хотя до сих пор все спокойно потребляли китайские товары. Мы слишком долго были снисходительны к тому, что творится несправедливость, к тому, что многое, что мы потребляем, производится в условиях нечеловеческой эксплуатации и так далее. Глобализация именно в силу того, что люди были слишком жадными, не хотели платить местным рабочим достойную зарплату, переносили свои производства в Индию, в Китай и в Малайзию и получили в результате обратно вместе с ботинками и чипами для компьютеров вирус, который иначе бы там и остался.

Эта мысль достаточно распространена среди американцев. Но на мой взгляд ее очень хорошо сформулировал русский философ Владимир Соловьев в "Повести об Антихристе". Антихрист говорит: "Чтобы быть принятым, нужно быть приятным". Не нужно требовать от людей жертвы. Христос пришел, чтобы говорить о жертве, и сам был принесен в жертву Отцом ради спасения человечества от грехов. А Антихрист приходит, чтобы поощрять людей развлекаться и получать как можно больше удовольствия, которое он им даст совершенно бесплатно. Потому что, как говорят, – это американское изобретение, эта формула – because you deserve it – "потому что вы этого заслуживаете". Я не должен ничего в себе менять – мир должен прогнуться под меня. "Все будет дано вам". Даже не по вере вашей, а просто: все будет дано вам. По запросам вашим. Мне кажется, эта идея сейчас – по крайней мере в американском обществе, и не в той форме, как ее сформулировал Соловьев, а в видоизмененной форме, – она приобретает все большее распространение. Американцы именно об этом начинают думать. Что в этом есть что-то неправильное. Что нельзя думать о мире как о бесконечной кормушке, которая должна тебе предоставить все, чего ты хочешь.

Владимир Абаринов: Тут мне попалась карикатура, на которой по улице современного американского города идет ветхозаветный пророк, может быть, Иона, и вещает: "Конец близок!" А на противоположной стороне улицы прохожий смотрит на него и говорит: "Оптимист!" Так что еще помучаемся.

С нами была историк и философ Любовь Куртынова. Мы слушали музыку Эвангелоса Вангелиса к фильму "1492: Завоевание Рая", Криффа Мартинеса к фильму "Зараза", а сейчас слушаем музыку Джерри Голдсмита к фильму "В ловушке времени".

(Музыка)