Во время недавней, как её назвали комментаторы, 44-дневной войны в Нагорном Карабахе многие и поддерживающие режим Владимира Путина, и оппозиционные комментаторы, помимо поиска проигравших и выигравших, писали о том, что случившееся – мирный договор, подписанный Азербайджаном, Арменией и Россией, – якобы в том числе и месть Кремля за "бархатную революцию", приведшую к власти в Ереване в 2018 году Никола Пашиняна.
Несмотря на заявления Пашиняна после прихода к власти о том, что в реформах Армения хотела бы опираться на Европейский союз и даже что страна стремится отменить визовый режим с ЕС (чего так и не произошло, в отличие от, например, Украины), параллельно с этим существовал договор с Россией о коллективной безопасности. Существует и военная база российских войск в Гюмри, и всё это могло стать препятствием к сближению Еревана с Евросоюзом. Армения, в отличие от Азербайджана, к тому же входит в Таможенный союз и активно сотрудничает с Россией в рамках СНГ.
Но здесь интересно другое. В умах многих Москва обрушивает свой карающий меч, по сути, каждый раз, когда какая-либо из стран, ранее входивших в Советский Союз, решает развиваться по собственному разумению. В череде наказанных называются, помимо утратившей контроль над частью Нагорного Карабаха Армении, Грузия (потерявшая Абхазию и Южную Осетию) и Украина (Россия, как известно, аннексировала Крым и создала управляемые из Кремля "ДНР" и "ЛНР"). Эта логика, логика бесконечного наказания (хотя детали ее, конечно, в случае с разными странами разные), заводит ещё дальше: к событиям, связанным с подавлением венгерских политических протестов в 1956 году и остановке реформ Пражской весны в 1968 году в Чехословакии. Россия как преемница СССР такую политику наказания продолжает, так как в каждом из упомянутых случаев используются войска, несущие с собой насилие.
Сам термин "наказание" можно интерпретировать по-разному, что и делалось на протяжении многих веков десятками авторов, как на поле искусства, так и на поле исследовательском, историками, социологами и психологами, например. Оценка наказания эволюционировала от кары божьей, функции выполнения которой брала на себя церковь, до нынешнего более-менее устоявшегося наказания, основанного на нормах права. В первую очередь, конечно, имеется в виду государство, которое располагает правовыми и силовыми механизмами, чтобы прекратить преступные действия граждан или наказать их тюремным заключением, а в некоторых странах – даже смертной казнью. Помимо наказаний внутри государства, конечно, известны случаи "внешнего" наказания (авторитет права был подорван Холокостом и системой ГУЛАГа), карающего как своих граждан, так и граждан других государств неправомерно, на основании идеологического умопомрачения.
Странно было бы думать, что воля государства сильнее воли гражданина, хотя во многих авторитарных режимах именно так и происходит
Но если Германия прошла во всей полноте процесс очищения и преодоления прецедента использования права как инструмента насилия, то современная Россия все ещё поддерживает мысль о том, что правом можно пользоваться как заблагорассудится и что ГУЛАГ и нацистские концентрационные лагеря – это не одно и то же. Примеров этого можно отыскать множество, взять, к примеру недавнюю новость о предложении принять в России закон, который мог бы запретить сравнение нацистского и советского режимов, когда речь идет о Второй мировой войне. Основной его посыл – ограничить упоминание секретного протокола к пакту Молотова – Риббентропа, но есть, конечно, и другие. Система ГУЛАГа существовала и до войны, и в годы войны, в лагерях содержались и умирали тысячи граждан других государств, арестованные и брошенные за решётку по надуманным обвинениям. Например, чехословацкие граждане, бежавшие на территорию СССР от нацистов после начала Второй мировой войны, сразу же попадали в заключение. Если сделать вид, что не было секретного протокола, получается: можно сделать вид, что в СССР не было и всего остального, что вообще нацистская Германия – сама по себе, а Советский Союз – сам по себе. Что Германия за злодеяния должна отвечать, а Советский Союз – нет.
Возникает вопрос: зачем России, вслед за СССР, продолжать поддерживать мысль о том, что право – только для избранных? Это, видимо, удобная позиция, ведь можно закрыть глаза на то, что у права есть по меньшей мере две стороны. Не только агрессор или карающая рука государства могут требовать реализации своих прав – так же и граждане, выходящие на улицу, могут стремиться к выполнению своих требований или добиваться прекращения агрессивных действий другого государства, пришедших извне. Оба этих права равноценны. Странно было бы думать, что воля государства сильнее воли гражданина, хотя во многих авторитарных режимах именно так и происходит.
С другой стороны, протесты с точки зрения государства рассматриваются как повод для наказания и насилия над гражданами, даже если эти протесты мирные. Возникает противоречие между насилием государственным, подавляющим волю граждан, и насилием со стороны общества по отношению к государственным институтам. Но право определить, что законно, а что нет, имеет только одна из двух этих сторон – государство. Протест лишь требует изменения устоявшихся отношений, взывая к абстрактной институции, когда возникает право изменить сложившееся положение вещей, – к государству, принимающему законы. Это отношения субординации, и они не уравнивают две формы насилия.
Протесты в Крыму и Донбассе, демонстрации в Армении и Грузии, в Праге и Будапеште – всё это такое же проявление права, как и заявление о праве при помощи силы танков, "зелёных человечков", гибридных сепаратистских сил, "братской помощи" Венгрии и Чехословакии или якобы мирного соглашения при участии России о Карабахе, заставившего замолчать оружие, но не разрешившего противоречий. Всё это примеры заявления о своём праве, но протесты могут быть подавлены силой очень быстро, а танки – нет.
Если одно государство начинает войну против другого государства (даже если о ней и не было объявлено), то речь чаще всего идёт о внешнем политическом наказании. Этот шаг ставит государство мимо закона и мимо права, выводит за пределы абстрактных рамок, определяющих возможности устанавливать законы и требовать их исполнения внутри своей страны. Это стало столь очевидным, что требуются гибридные формы для получения оснований для агрессии – например, разрешение национального парламента на использование военной силы за границами государства, что мы увидели накануне аннексии Крыма и войны в Донбассе. Это снова стало актуальным после подписания договора Баку, Ереваном и Москвой, когда появилась необходимость разместить российский контингент в Карабахе.
Отсутствие законных оснований на такое применение силы ставит мимо закона и людей, против которых агрессия совершается. Получается, что можно наказать или убить человека (или, как многие представляют себе, наказать целую страну) без необходимости отвечать перед судом или законом. Это ведёт к тому, что в умах части людей формируется представление о том, что применение силы против другого государства не является преступлением, требующим наказания. Смыслом наказания, как в эссе "К критике насилия" отмечает Вальтер Беньямин, не является непосредственно само наказание, а установление нового права. Но новое право в данном случае оказывается старым – это бесконечный процесс насилия одного государства по отношению к окружающим его странам, к гражданам этих стран. Мы давно понимаем это, но мы не в силах ничего изменить. Мы можем только надеяться на выздоровление, как при ожидании окончания продолжительной болезни.
Александра Вагнер – журналист Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
