В конкурсной программе фестиваля независимого документального кино "Артдокфест" и в проекте "Вавилон Москва" – два молодых автора, режиссеры-дебютанты Виталий Акимов и Николай Н. Викторов.
– Кино, показанное в этот раз на "Артдокфесте", в основном про личные дела, личные отношения, внутрисемейные. Или про отношения почти семейные, очень завязанные на насилии, как у героя "Чермета", Николай, вашего, и про отношения отцов и детей в фильме "Мальчик", у вас, Виталий. Это иначе сделано, чем все, что я видела до того. При том, что "Артдокфест" давно занимается антропологическим кино, новыми языками, это гораздо большая эмоциональность. Вы это ощущение можете прокомментировать?
Виталий Акимов: Я к этому фильму не готовился практически и не планировал его, сценарно не выстраивал. У меня появилось интуитивное желание просто в какой-то момент – пообщаться со своим отцом, и я решил, что на камеру это может интереснее получиться. Просто это будет предлог, чтобы с ним начать разговор. Я не жил никогда с отцом, он ушел из семьи, когда мне было четыре года, я его очень фрагментарно видел, жил с отчимом. Поэтому он мне практически… ну, грубо говоря, чужой человек, хотя у меня с ним хорошие отношения. Я помню, что он был в моем детстве, и осознание того, что он мой отец, у меня всегда было. Все, что происходит в фильме, – это три дня моего общения с отцом и экскурс по его жизни. Я просто следую с камерой за ним. Мальчика, который стал главным героем фильма, я не знал до съемок, и общение с ним – это и есть фильм, мое знакомство с ним – это его часть в фильме.
Мой отец живет с новой женой, и мальчик – это ее внук. У нее есть дочка, которой 26 лет, и это ее сын, ему 10 лет на тот момент было. Если говорить, что фильм в какой-то новой форме, очень личной: наверное, он таким получился, потому что он сам себя сделал. Я просто в нужный момент включил камеру и в нужный момент ее не выключил, а все остальное произошло ровно так, как в фильме. Я только несколько эпизодов местами поменял, там даже монтаж минимальный.
– Николай, а ваш герой?
Николай Н. Викторов: У меня, наверное, фильм более структурный, он был больше продуман изначально. Мы были знакомы с главным героем еще до съемок.
– Это север?
Николай Н. Викторов: Это Кировск, Мурманская область, за Полярным кругом. Это все снято в полярный день, поэтому там синева ночная. Там не опускается солнце настолько, что мы видим пустую черную ночь, а остается магическая синь, которая присутствует в первой части фильма. И я к этому фильму готовился. В целом это был некоторый вызов. Я знал, что этот герой агрессивный, что у него очень контрастная личность, я знал, что не могу продумать что-то наперед. Это то редкое исключение, когда я понимал, что я смотрю на человека – и не понимаю, он сейчас ударит меня, режиссера, или он сейчас скажет мне: "Да, круто! Пойдем еще вместе со мной шашлычка поедим".
– Или: "Я тебе покажу, как я старые машины ворую". Там есть такой эпизод.
Николай Н. Викторов: Ну, не то чтобы он ворует машины, он занимается металлоломом.
– Чермет, металлолом – это все-таки до сих пор криминализированная зона. И он довольно откровенен в этих разговорах.
Николай Н. Викторов: Это было связано с тем, что этот человек хотел, чтобы про него сняли кино, он об этом мечтал.
– И это заметно. Он актер, он истерик, художественная натура, который почему-то занимается бизнесом, которым люди занимались в 90-е.
Николай Н. Викторов: Он абсолютно творческий человек. Его мать была преподавателем в музыкальной школе, он рос в творческой семье, по образованию он художник по дереву, учился в ПТУ. Такая вот творческая личность, со знанием литературы каким-то базовым, школьным.
– Он бесконечно цитирует Пушкина, Грибоедова, проверяет своих коллег и партнеров: "Что, ты не знаешь Чацкого? Ты не знаешь, что это монолог Чацкого?"
Николай Н. Викторов: Да, но при этом я знал, что в определенный момент он может взять и кулаком ударить кого-либо. И многое не вошло в фильм. Были эпизоды, когда мы катались на машине, он останавливался возле какого-то бомжа и начинал на него кричать, что тот должен срочно отдать ему свой телефон, потому что он не вернул ему какой-то долг. И это происходило постоянно. Я в определенный момент почувствовал, что потерял связь с реальностью, уровень агрессии был настолько высок, что у меня отключился мозг, я превратился из режиссера в оператора. Я знал, что у меня есть планы, у меня есть крупность, здесь нужно так, здесь так. Но я как будто бы не слышал, что происходит. В определенный момент это стало невозможно слушать. Это был очень тяжелый съемочный период. Когда через две недели я ехал домой в поезде, я лег на верхнюю полку, у меня было полное ощущение, что я еду в таком гробу, и при этом не могу уснуть, и темнота вокруг. И я подумал: господи, наконец-то эта темнота, закончился этот полярный день, и еще очень нескоро я туда вернусь.
– Виталий, у вас же тоже довольно высокий уровень агрессивности в фильме. Старший народ бухает, а он бухает в обеих частях, и в первой части, которая связана с вашим героем – мальчиком, которому 10 лет, и в той части, в которой мальчик – вы, уже в отношениях с отцом. Вам не хотелось сбежать оттуда? Как вы ощущали это?
Виталий Акимов: У меня в детстве было много моментов, когда я хотел сбежать, но не мог этого сделать, потому что был маленький, а ребенок не может выбирать, он вынужден все это претерпевать в детстве. А во время этих съемок… Я этот фильм вижу очень позитивным, не вижу там агрессии, чего-то тяжелого. Отец, который в кадре присутствует, он очень любящий и тонкий человек, он никогда не проявлял агрессию ни по отношению ко мне, ни по отношению к моей матери, всегда нас любил, несмотря на то что жизнь у него довольно неказисто сложилась. Он человек хороший, и когда я с ним рядом был, я в полной безопасности себя ощущал, он очень добрый человек. В отличие от моего отчима, который как раз немножко, может быть, не по своей вине, а по каким-то другим причинам оказал на меня давление.
– Для меня очевидно, что в той части, в которой присутствуют младшие, я имею в виду вашего 10-летнего героя и его 4-летнего брата, игра в агрессию идет. Дети включены в эту игру, когда мелкий сначала топит игрушечного мишку, а потом пытается утопить живого котенка. Этот ребенок уже находится в цикле мужского мира, где насилие приемлемо. Ну, и постоянный фон русского мата, который, видимо, просто среда для мужиков, они уже не замечают этого, и с детьми разговаривают таким же образом. Вот эту часть я имела в виду. При том что совершенно согласна: это фильм о гуманизме.
Виталий Акимов: Наверное, мне там было легко, потому что отец рядом присутствовал, никакого дискомфорта я не испытывал. Если говорить про мальчика, что он чувствует: мне кажется, у него удивительна натура, он очень незлобив, несмотря на все то унижение, которое он испытывает, и на этот мат вокруг, на насилие, которое он видит. Он как будто удивительным образом умеет его избегать и никак на это не обижаться. Вот это удивительная черта, уникальная вещь, которая, может быть, и сделала фильм. Он на себя удивительным образом это не цепляет, он не играет в эту игру взрослых, хотя многие дети озлоблены.
– Это правда, он как будто отдельно. В отличие от его младшего брата, который поразительным образом в этом уже участвует.
Виталий Акимов: Его младший брат, я его видел в этом году, он на год повзрослел, и он очень закрытый, практически не разговаривает, такой тяжелый, хмурый ребенок, в отличие от Степы, который очень открыт ко всем.
– Степа рассказывает историю гибели отца, совершенно дикую. Отец утонул, потому что выпивши поехал на рыбалку, если коротко. Но Степа рассказывает это так, как будто он ангел и смотрит на это все со стороны. Вот это поразительно.
– Возвращаемся на Север, к "Чермету" и к волшебному герою Николая. Много стремного в этом парне. Он, во-первых, унижает и обижает своего коллегу, который у них с компаньоном в роли раба фактически находится, распиливает куски металла, которые они привозят на склад к себе. И там есть конкретная сцена, где он его бьет. И этот избитый герой фильма умер после съемок, вы об этом писали.
Николай Н. Викторов: Да, он ушел из жизни в прошлом году. Он умер от водки, у него была тяжелая стадия алкоголизма. Ему было около 30 лет, а выглядит он как 50-летний. У него была алкогольная эпилепсия время от времени, это был запущенный алкоголизм. А у меня к вам вопрос касаемо агрессии. Я вдруг почувствовал, что за этой безумной агрессией, которая как будто бы… Мне казалось, удивительно, что герой позволяет мне это снять.
– Но он же истерик, актер по природе.
Николай Н. Викторов: Возможно, этого в фильме стало слишком много. Не теряется ли образное повествование за уровнем агрессии? У меня в определенный момент создалось впечатление, что зрители настолько шокированы… Вот ты видишь, как у тебя на глазах избивают человека, и ты как будто бы… Так же, как я во время съемок переставал слышать, зритель перестает слышать и понимать, что происходит, мозг отключается.
– Достаточно понятно. Прекрасно помню людей такого типа в 90-е, провинциальный артистический тип, который находит себя в каком-то роде бизнеса, но артистических замашек не теряет. У него театр Карабаса-Барабаса, он при помощи своих агрессивных команд управляет людьми. Да, неприятно смотреть на то, как он унижает свою жертву, Виталия, но я понимаю, что игра имеет две стороны. Если бы у Виталия был выбор, он ушел бы из-под его контроля и не прибежал бы в 5 утра по звонку пилить железо. Значит, этих людей связывают отношения, которые я, как посторонний, не могу оценивать. Я думала о вас, когда вы снимали эту сцену, здесь возникает обычная дилемма режиссера документального кино: бросать камеру и разнимать этих людей, спасать кого-то, или все-таки дать событию произойти и быть зафиксированным?
Николай Н. Викторов: Мне кажется, что не разнимать. Это очень обсуждаемый вопрос. Я учился во ВГИКе, и в курилке раз в полгода этот вопрос активно обсуждается. Я раньше был убежден, что, как только я такое увижу, нужно поставить камеру, войти в кадр как режиссер и помочь. Это самый распространенный и частый ответ. Но когда я вдруг оказался в такой ситуации, я понял, что это не так, как мы себе представляем. Там другие правила. Во-первых, я почувствовал, что изменится очень сильно реальность, эти люди поймут, что я им помогаю, Виталий бы понял, что я ему помогаю, в этот же момент Илья бы понял, что я против него, и Илья бы закрылся, и Виталий уже стал бы другим персонажем, и реальность бы разрушилась. А цель – показать зрителю, какой мир есть вокруг, вот так вот близко, на расстоянии вытянутой руки, на самом деле. Кировск – это место, куда люди ездят кататься на лыжах зимой, там шикарный горнолыжный курорт, и они даже не понимают, что рядом с ними, пока они катаются на лыжах, живут такие люди, с такими страшными судьбами. Когда я смотрел, как его избивают, мне было больно, я такого не видел никогда. Мне 25 лет, и я не застал жуткие 90-е, про которые все говорят. Ну, то есть был буллинг словесный, но такого, чтобы взять и кинуть камнем в человека за то, что он что-то не так сделал… Я был очень удивлен. И дальше я понимал, что это нужно показать так, как это есть, для того чтобы зритель увидел это без прикрас и сделал какие-то собственные выводы насчет самого себя и своего окружения. Это возвращаясь к теме личных историй и к тому, почему личных историй стало больше. Мне кажется, что они больше работают на зрителя, зритель лучше чувствует себя через частных героев, чем через каких-то известных и популярных личностей или какие-то популярные вещи. То есть, например, поехать снимать какую-нибудь известную секту.
– Когда я смотрела ваше кино, я думала, что ничего не изменилось в стране. Психотипы, образ жизни, поведенческие паттерны, то, что называется антропологией, то, как себя ведут русские мужчины, это все как было 30 лет назад, а возможно, и 100 лет назад, так и осталось.
– Виталий, у вас где географически происходит действие?
Виталий Акимов: Приморский край, недалеко от Владивостока, город Арсеньев. Это мой город, где я родился и вырос.
– Cейчас вы живете где?
Виталий Акимов: Я пять лет жил в Петербурге, сейчас год в Москве живу и езжу часто в Петербург. Режиссуре я не учился. В 18 лет окончил школу и улетел в Питер, поступил на "Рекламу", не выбрал филфак или журфак, потому что нужно было сдавать творческий конкурс и прилетать раньше в Москву или в Петербург, и результаты ЕГЭ пришли то ли поздно, то ли каким-то образом… В общем, не складывалось по времени, и я выбрал рекламу, творческого конкурса там не было, и я по результатам ЕГЭ туда поступил. Там была военная кафедра, что удивительно для рекламы. У меня была возможность четыре года в Петербурге ходить в университет, решать вопрос с военным билетом официально. И я в свободное время, которого было много, потому что университет был не очень строгий, занимался разными околожурналистскими, видеографическими делами. Делал интернет-журнал, снимал небольшие интервью, потом это все усложнялось и приобретало художественные формы, я что-то смотрел, сам учился процессу съемки, монтажа. Когда я окончил университет, стали появляться какие-то заказы документальных фильмов. После окончания университета пробовал поступить на режиссуру в Петербурге, и меня не взяли, потому что я не прошел творческий конкурс, там был актерский этюд. Я никогда наизусть не читал басни и провалил актерское испытание. Хотя в итоге все сложилось наилучшим образом, что не поступил. Я поехал и снял этот фильм. Если бы я поступил, я бы его не сделал, я бы не поехал домой. Это, наверное, судьбоносная вещь.
Я выиграл грант в Московской школе нового кино. Ну, сейчас все онлайн обучение. В этом году ничего не снял, но в 2019 году мы ездили в Африку с Анной Семак, супругой Сергея Богдановича Семака, тренера "Зенита", сделали социальный документальный фильм про страну Гвинея-Биссау. Брали интервью у альбиносов, которых там притесняют по расовому признаку, общались с детьми в детдомах – сиротами, выгнанными из дома своими родителями. Ну, примерно похожая тема, только в Африке. У меня нет режиссерского образования, и я не знаю, можно ли вообще научить режиссуре. Никто тебя не научит чувствовать, в какой момент нужно включить камеру, в какой момент ее нужно выключить. И чувству ритма в монтаже тоже сложно научить, это очень интуитивное. Но учиться нужно всегда.
– А как вы догадались, что камеру нужно ставить низко, что нужно снимать детей снизу? Вы снимаете ребенка как бы даже не с его оптики, а из оптики какого-то животного, кота, который ходит мимо.
Виталий Акимов: Я на протяжении нескольких лет снимал почему-то с этого ракурса. У меня даже камера так сделана, что я всегда ее держу внизу. Изначально я подсмотрел у своих друзей этот прием. А потом я увидел, что этот прием использует Урусевский, например, во всех своих фильмах, это классический прием. Так сложились обстоятельства, что я начал снимать так, потому что изначально друзья меня научили. Это Максим Еруженец, есть такой парень моего возраста, очень талантливый, и Марина Брежнева. Это "Нуар-фильм", у них продакшн свой, ребята 25 лет, сами все снимают, монтируют, режиссируют, невероятно талантливые. Они сейчас сделали большой фильм для Теодора Курентзиса в Петербурге, с Вячеславом Полуниным работали. Они меня научили снимать так. Но этот прием используют многие. Это "ракурс героя" называется в Голливуде.
– И этот герой – 10-летний пацан, который рассуждает о Боге в самом начале. Фильм заканчивается рассуждениями вашего отца о Боге.
Виталий Акимов: Это главная нить в фильме. Размышления о Боге поднимаются маленьким мальчиком и в итоге приходят в виде какого-то заключения в устах моего отца и его друга. А мальчик подводит итог, что он в Бога не верит, а верит в домового, потому что ему кто-то рассказал. И это такая былинная, сказочная черта русского характера: он не верит в Бога, но верит в какие-то оккультные вещи, в страшные сказки.
– Женщин в ваших фильмах почти нет, что показательно. Николай, в вашем фильме подруга героя присутствует только в виде телефонного голоса. Она какое-то слабое зеркало героя, в его жизни шоумена она присутствует как некая важная деталь, у статусного самца должна быть статусная самка, но в реальности ее нет. И он говорит: "Я не знаю, что такое любовь".
Николай Н. Викторов: Персонаж Зая, иначе ее никак не назвать, у нее нет имени даже в фильме. У нее нет имени, нет лица, мы не видим ее. А не видим мы ее по очень простой причине: в соседнем городе у нее муж и двое детей, что мы узнаем позже. И это та причина, по которой ее нет в видеоматериале. Илья сам был против того, чтобы ее снимали.
– Но это как прием работает. Отсутствующая женщина – это становится символом. И у Виталия женщина появляется только один раз, чтобы мужикам дать огня. Они курят, она приходит им прикурить, заботу осуществляет. А в основном это мужской мир.
Виталий Акимов: На женщину сложно направить камеру. Я бы не смог… Я снял фильм про отца, но я никогда не смогу про мать снять фильм, даже не буду думать об этом. Возможно, потому что с матерью очень сильная эмоциональная связь, и видеть ее сложные стороны характера – это мне просто не вынести. Почему-то у меня и каких-то других женщин, которые там могли быть, не поднималась рука снимать.
– Николай, хотела спросить про эпизод, когда ваш герой со свойственной ему актерской экспрессией говорит, что хорошо бы Сталина вернули, чтобы порядки тут навести. Он всерьез это, по-вашему? Или это такой уже мем, типа: а что Гитлер, что Гитлер? что Сталин, что Сталин?
Николай Н. Викторов: Конечно, это мем. Илья понимает, что там, в Кировске, власть на него никаким образом никакого давления не оказывает, власть для него – это некоторый образ только, это как Бог – вот он там вроде бы есть, а вроде бы он меня никак не касается. Дом, про который он говорит: "вот, у нас здесь на Светской, покупайте ипотеку", разрушенный в хлам, он видит этот дом с самого детства, его так и не отремонтировали, не снесли, не сделали ничего. И он понимает, что власти нет, про нее все говорят, все в нее верят, но для него этого нет. И поэтому он к ней относится так же с юмором, с холодом, и все эти эпизоды для Сталина нужны больше для того, чтобы показать его отношение к народу. То есть он через свои комментарии о Сталине говорит о том, как он относится в целом к обществу, а не к Сталину. Это не важно, как он относится к Сталину, к Ленину. Он там шутит, говорит: "Вон лежит какой-то валенок там у вас в мавзолее…" Это то, как он относится, ему плевать вообще на власть.
– Что сейчас с этим героем?
Николай Н. Викторов: Он завел ютьюб-канал, который называется – Илья Курочкин. Первое время он там так же сапожнически матерился, потом его смешали с говном в комментариях, он понял, что нужно себя как-то больше контролировать, мат практически ушел. Он стал пытаться искать какие-то интеллигентные высокие темы. Он приезжал сюда в гости, в Москву, к своим друзьям в Мытищи. Мы с ним ходили, он снял со мной интервью, как мы гуляем по музею "Гараж". Недавно я зашел к нему в инстаграм и увидел, как он постит, что какие-то его друзья копают снег, он их снимает, а они говорят: "Слушай, что ты нас снимаешь?" – на что он в ответ начинает на них так же кричать, с той же былой ненавистью: "Какое вообще дело тебе, что я делаю? Я тебя сейчас здесь в подвал засуну, закопаю, и посмотрим, что ты будешь вякать. Я сам решу, что мне делать, снимать или не снимать. Молчи и работай". Мне казалось, что что-то изменилось, но ничего не изменилось. И на самом деле, про это и есть фильм, это такие чеховские "Три сестры".
– Этот человек привык лицедействовать. То, что он рассказывает, как его родители поколотили в детстве за то, что он спер папашину коллекцию юбилейных рублей с Лениным, многое в нем объясняет, но совершенно не оправдывает. Человек с такой степенью рефлексии мог бы относиться к себе с большей степенью критичности. А он предпочитает играть злого, агрессивного Джокера, и это доставляет ему удовольствие.
Николай Н. Викторов: Еще до съемок фильма, когда я не знал ничего об Илье, мне казалось, что верх крутости в документальном кино – это документальный монолог, абсолютно контрастный, когда нет режиссера, когда герой может выдать какую-то историю, которая будет возить тебя по эмоциональным горкам, и ты будешь слушать это и сходить с ума от эмоциональности, которую переживает человек. И этот монолог, он именно такой. И я когда его снял, я почувствовал, что, да, наверное, это то, что я хотел снять года три, о чем мечтал. Этот эпизод – это моя мечта какого-то достижения в документалистике, как бы это ни звучало наивно.
– Виталий, про ваших. Что с отцом сейчас и что с мальчиком?
Виталий Акимов: С мальчиком все хорошо, он ходит на футбол, на бокс, мне присылает какие-то вещи, которые его интересуют, и они довольно содержательные для человека в 11-летнем возрасте. Ему фотография нравится, он мне присылает фотографии, хорошие они или не хорошие, я ему подсказываю что-то. С отцом… отец вышел из тюрьмы в 2013 или 2014 году, в те годы, у него там были проблемы с алкоголем на протяжении всего этого времени, он то с ними боролся, то снова скатывался в алкоголизм. Бабуля ему всегда помогала вылезать, опекала как-то. Недавно дедушка наш умер, отца это очень сильно потрясло и повлияло на него каким-то образом, что он закодировался и сейчас ищет работу. Он никогда не работал, только в молодости, когда я еще маленький был, но я не помню его работающим. Сейчас активно ищет работу и вроде как перестал пить. Ну, и вообще он довольно добрый и большой натуры человек, просто в каком-то плане слабохарактерный, и так сложилась его судьба, что он не мог защитить себя от того общества, окружения 90-х, которое его сломало и в котором он до сих пор живет. А другие варианты сейчас увидеть для себя – это очень сложно. Только последние события, наверное, заставили его задуматься о себе. Они с мамой увиделись впервые за 20 лет и поговорили. Мне было четыре года, когда они разошлись, и вот спустя 20 лет они впервые встретились, хотя живут в одном городе, 10 минут идти от одного дома к другому. Этот год вообще был очень насыщенным на какие-то судьбоносные изменения, он многих очень глубоко затронул. Он показал, что мы не вечно живем. Мы это видим сейчас каждый день, тяжело это осознавать, всем сложно об этом думать, и мне сложно об этом думать. Я очень мнительным стал, боязливым, что ли, тяжело жить в это время. С другой стороны, всегда так было, может быть, просто я этого не замечал. А может быть, я просто повзрослел в этот год очень сильно.
Подписывайтесь на подкаст "Вавилон Москва" на сайте Радио Свобода и в Теlegram
Слушайте нас на Apple podcasts, Google podcasts, Spotify и Yandex music
