Сергей Воронков. Русский сфинкс. Александр Алехин. – М., Библиотека ФШР, 2021

24 марта 1946 года, примерно в 11 часов утра, прислуга отеля "Парк-Палас" в Эшториле обнаружила чемпиона мира по шахматам Александра Алехина в его номере мертвым. Он завоевал титул в знаменитом изнурительном матче с Капабланкой в 1927 году, потерял его в 1935-м, проиграв Эйве, и вернул два года спустя в матче-реванше. Алехин – единственный чемпион, умерший в этом звании. Судя по фотографиям, сделанным на месте, он ужинал и анализировал шахматные партии в одиночестве. Через три дня было проведено вскрытие; причиной смерти признали сердечный приступ, а непосредственным поводом – кусок бифштекса, которым Алехин поперхнулся. Впрочем, уже в день похорон чемпиона известный независимый журналист Артур Портела (он освещал гражданскую войну в Испании, интервьюировал Черчилля, – режим Салазара его не трогал) усомнился в опубликованных результатах следствия. Вплоть до нашего времени предпринимаются попытки установить возможную истину, но главным препятствием к этому является сущность тогдашнего режима в Португалии. Буквально все общественные связи контролировала тайная полиция, ее сотрудниками были Луис Люпи (отчим Франсишку Люпи – чемпиона Португалии и близкого приятеля Алехина), который сделал почти наверняка постановочные фотографии тела и сообщил Ассошиэйтед Пресс, и доктор Феррейра, один из подписавших результаты аутопсии. Исследователи указывают на противоречия свидетельских слов, гадают о возможном участии "рук" Москвы или Резистанса, но до сих пор фактов, свидетельствующих в пользу насильственной смерти Алехина, не обнаружено.

Гораздо более важными мне кажутся не обстоятельства его кончины, а причины, по которым французский гражданин Алехин оказался в Португалии. В январе 1940 года чемпион вернулся из южноамериканского турне в Европу и, несмотря на свои 48 лет, вступил в ряды французской армии как резервист-переводчик. После капитуляции и разделения Франции он пытался получить визу, чтобы уплыть в Америку (известны его кубинские хлопоты), но безуспешно. Алехин остался в оккупированной Европе, где им с женой Грейс (британской подданной) надо было присматривать за ее собственностью – парижской квартирой и замком под Дьеппом. Положение их было незавидным, есть сведения о реквизиции или попросту разграблении части имущества. В 1941 году Алехин выступил в европейской печати ("Паризер Цайтунг", "Дойче Шахцайтунг") со статьями об арийских и еврейских шахматах. Дал он и несколько интервью, где говорил, в частности, следующее: Бесспорно, евреи часто выделялись в шахматах, но это вовсе не значит, что неевреи им уступали. Наоборот, особо способными евреи не были. Их игра нечиста, основана на обороне и выжидании ошибки противника. Кроме того, она строится по принципу воровской победы, когда без зазрения совести крадут одну фигуру за другой, избегая решающего удара. В этом отражается весь их менталитет (см. чешский "Свет", 16 декабря 1942 г.). Как и другие шахматисты, жившие в то время в Европе, в их числе был эстонский советский гроссмейстер Пауль Керес (один из главных претендентов на корону), Алехин выступал, и с успехом, в турнирах на контролируемых нацистами землях, встречался с чиновниками Третьего рейха, например, с губернатором Польши Франком, казненным по приговору Нюрнбергского трибунала. В 1943–1944 гг. Алехин редактировал шахматный отдел издававшегося в Берлине русскоязычного "Нового слова" (под его редакцией вышло 25 номеров), и в беседе с главным редактором 7 июля 1943 г. он сказал, что очень интересуется развитием шахматного искусства среди рабочих из России, а также постановкой шахматного спорта в военных добровольческих частях. В октябре 1943 г. Алехин поехал на турнир в Испанию, да так и остался за Пиренеями; жена, которой визу не дали, находилась во Франции. С осени 1944 г. советские и американские шахматисты и шахматные организации, а также ФИДЕ, в которой большим авторитетом пользовался экс-чемпион мира Макс Эйве, решительно выступили за пересмотр розыгрыша чемпионского титула. Кроме того, ряд шахматистов предложили запретить Алехину участвовать в турнирах или даже лишить его короны, до тех пор, пока он не ответит во французском суде на обвинения в коллаборационизме. Из своих пиренейских убежищ Алехин отвечал, что статьи был вынужден писать, чтобы спасти жену и собственность, и что антисемитские пассажи вписали редакторы. Одновременно, с конца 1945 года Всесоюзная шахматная секция при посредничестве Британской федерации стала договариваться о проведении матча на первенство мира между Алехиным и сильнейшим советским гроссмейстером Ботвинником. В марте 1946 года, буквально накануне смерти Алехина, Британская федерация одобрила проведение матча в Лондоне. К тайной истории борьбы за корону я ещё вернусь, но и так уже ясно, что кончина чемпиона разрубила своего рода Гордиев узел.

Алехин менее чем за 54 года своей жизни проделал извилистый географический путь из царской России в диктаторскую Португалию и совершил впечатляющее восхождение на шахматную вершину. Шахматное его наследие изучено очень хорошо. Его турнирные и матчевые партии собирались, издавались и комментировались как самим Алехиным, так и многими шахматистами и историками. Жизнь его известна гораздо хуже, хотя и ей посвящено немало примечательных работ. Первой полной биографией Алехина стала книга Мюллера – Павельчака (Берлин, 1953). В 1950-е годы Владимир Нейштадт собирал материалы о жизни Алехина, но скоро скончался. В 60–70-е гг. официозным советским биографом чемпиона был известный гроссмейстер Александр Котов. В 1992 и 2001 годах Юрий Шабуров написал гораздо более объективные и фундированные исследования. Теперь перед нами работа известного шахматного историка Сергея Воронкова. Он не стал переписывать наиболее известные факты жизни Алехина, а сосредоточился на малоизученных и неизвестных периодах и событиях его судьбы. Воронков использовал архивные материалы, которые публиковались иногда частично и (или) искаженно или вовсе были в небрежении. В "Русском сфинксе" впервые напечатаны 11 партий Алехина: семь турнирных и матчевых встреч с Николаем Григорьевым (1919–1921), две партии Всероссийской шахматной олимпиады 1920 г. (фактически первого чемпионата страны, выигранного Алехиным) и две неофициальные партии с талантливым молодым мастером Вальтером Нипхаусом (Франкфурт, апрель 1942). Воронков разыскал полные версии некоторых изданных мемуаров об Алехине и восстановил важнейшие купюры. Кроме того, в книге републикованы многие статьи и интервью Алехина из эмигрантской прессы.

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Находки и коррективы начинаются уже с изучения отрочества и юности героя. Александр Алехин родился в 1892 году в Москве. Отец был предводителем дворянства Воронежской губернии, позднее – депутатом четвертой Государственной думы (умер в 1917-м). Мама происходила из семьи крупных фабрикантов Прохоровых (братья владели Трехгорной мануфактурой), она пристрастилась к морфию, много времени проводила в нервных клиниках, умерла в одной из них – в Швейцарии в 1915 г. Старший брат будущего чемпиона Алексей также стал шахматистом и шахматным деятелем (издавал "Шахматный вестник" в 1913–1916-м, работал в Украинской шахсекции), умер в СССР в 1939 году. Сестра Варвара стала актрисой, служила в Камерном театре и на студии Межрабпома, о характере своего брата она вспоминала так: Шахматное увлечение отразилось на характере Алехина – он очень нервный, нелюдимый, вечно задумчивый, поразительно рассеянный ("Красная газета", вечер. выпуск, 1 декабря 1927 г.). Обстановку у Алехиных вспоминал Н. Целиков (материалы Нейштадта): Играли в большом салоне. Угощали чаем с пирожными. Лакей в белых перчатках приносил на серебряном подносе. Почту подавали тоже на серебряном подносе.

Портрет художника в юности помогают увидеть воспоминания двух его однокашников по знаменитой гимназии Поливанова (среди учителей Алехина были переводчик "Калевалы" Бельский и будущий академик Готье). Мемуары оставили искусствовед Георгий Римский-Корсаков и литературовед Павел Попов, сидевшие с Алехиным за одной партой:

Моим соседом оказался паренёк, ничем не примечательный на первый взгляд, с удивительно будничной, простецкой внешностью. Пожалуй, все же глаза были наиболее примечательным органом в этом, вообще говоря, малопривлекательном юноше. Глаза были водянисто-прозрачные, жёлтого отлива, ничего не выражающие – "пустые". Когда он глядел, то нельзя было быть уверенным, что он видит что-нибудь, и смотрел он не на собеседника, а через него, в пространство (Римский-Корсаков).

Держался Алехин нервно. Он не мог спокойно ни стоять, ни сидеть за партой, постоянно дёргался, крутил одной рукой волосы, из-под рукавов куртки у него все время вылезали плохо прицепленные манжеты. Ногти были изгрызены, руки красные. Касаться их было неприятно, точно это – лягушачьи лапы, холодные и мокрые от пота. Кроме того, на одной руке у него была экзема, и ему трудно было от нее избавиться, так как он все время непроизвольно тер руки (Попов).

По свидетельствам одноклассников, Алехин был часто рассеян в гимназии, потому что анализировал в уме партии турниров по переписке, в которых участвовал, но выходил обычно из трудных положений на уроках довольно успешно за счёт исключительной памяти. Более поздний мемуарист, поэт Всеволод Рождественский сохранил слова шахматиста: Стараешься вечером заснуть, а в голову лезут все вывески, машинально прочитанные на улице, все лица, которые видел в трамвае. Нет, истинная память нечто иное – она основана на отсеивании того, что является лишним. Память – это искусство забывать. Попов и Римский-Корсаков немало писали о некоммуникабельности Тиши (семейное и школьное прозвище Алехина), о том, что он не ходил с компанией по театрам и концертам, не отпускал острот в адрес девушек, не курил в гимназическом "клубе". Лучше всего Алехин успевал в языках и литературе; Попов вспомнил тонкий алехинский анализ "Бориса Годунова" и "Макбета", отметил, что "Воскресение" Алехин прочел лет в десять. Кстати, одноклассником Алехина и партнёром по шахматным партиям был будущий футурист Вадим Шершеневич, но он воспоминаний не оставил.

Нарисованный соучениками портрет юного неврастеника и таланта можно прокомментировать: в детстве Алехин перенес менингит, что повысило его возбудимость, да и судьба матери вряд ли прибавляла ему спокойствия. Более важным свойством кажется подмеченный товарищами эгоизм: У Алехина был настоящий культ своего "я"; чужие интересы, чувства для него не существовали; он все время хотел что-то выиграть для себя, он комбинировал, делал всячески, чтобы чего-то достичь, используя других. Алехина искренне радовало, когда он кого-то обманывал (Попов). И вот эти свои страстность, цинизм и эгоизм Алехин привнес в игру: Маленький гимназист садился за шахматную доску, глаза его горели и жгли противника. Так писал в 1928 году Евгений Зноско-Боровский, с которым они играли в старой России и часто встречались в парижской эмиграции. Незаурядный шахматист, литератор и журналист, Зноско-Боровский приводит слова чемпиона: В шахматах надо быть злым. Нельзя оспорить такую фразу; когда я в юности профессионально занимался шахматами, то мы между собой не говорили "обыграть" или "выиграть" – соперника следовало "прибить". Мастера скоро оценили молодое дарование. На Шахматном конгрессе памяти Чигорина чемпион мира Эммануил Ласкер и юный Алехин играли в разных турнирах. В сборнике партий Ласкер прокомментировал всего восемь партий турнира любителей, из них четыре – с участием Алехина (его победителя).

Лучше всего о своих жизненных и шахматных приоритетах Алехин написал сам. Он постоянно готовил и публиковал сборники собственных партий, турнирные сборники, писал для газет и журналов. Он был профессиональным шахматистом, и это было одной из главных статей дохода. Полемическую заметку 1914 г., посвященную былому американскому чемпиону, Алехин завершил восклицанием: Сила, непобедимая сила Морфи, – вот причина успеха его и залог бессмертия! А через несколько месяцев он снабдил свою фотографию в газете "День" надписью: Шахматы для меня не искусство, не игра даже – а борьба, где, как и в жизненной борьбе, побеждает сильнейший. В интервью Льву Любимову Алехин изложил в двух словах суть придуманной им шахматной теории: Игру принято делить на три части: дебют, середина и конец. Я делю игру по методу мышления. Первая часть длится до того, как будет нарушено равновесие, появится конкретная цель: подготовление конкретной цели. Вторая часть – это выполнение цели ("Возрождение", 12 февраля 1928 г.). Последовательность этапов Алехин ставил необычайно высоко, поэтому в юбилейной статье благодарил Зноско-Боровского, который в 1909 году воспрепятствовал включению малоопытного юноши в главный (международный) турнир конгресса памяти Чигорина и уберёг тем самым его от неизбежного неуспеха ("Последние новости", 14 ноября 1931 г.). Примерно о том же говорится в заметках Нейштадта: Матч с Ненароковым (1908, Алехин прервал его после трёх поражений) угнетал его не потому, что он проиграл, а потому, что он несвоевременно вызвал Ненарокова. "Надо знать, когда ты можешь вызвать, когда у тебя есть моральное право на вызов!"

Или Алехин пишет о своем будущем (и бывшем) сопернике в матче на первенство мира Ефиме Боголюбове, но в то же время он достаточно откровенно рассказывает о своей эволюции: Не только играя, а работая над развитием своей техники и творческой мысли, он сможет превратиться из очень талантливого, но все же неуравновешенного игрока в одного из первых шахматных художников современности… Вместо худощавого молодого человека, ещё не видевшего ясно своего пути и только хотевшего, чтобы в него верили, – я увидел плотного, самодовольного и самоуверенного мужчину, знающего, что он в избранной им области нечто, знающего, что и людям придется с этим считаться. А дальше Алехин указывает на главный промах подготовки соперника, ошибку, которую сам Алехин не сделал, когда вызвал чемпиона Капабланку: Боголюбов проглядел (или недооценил) того основного принципа всякой борьбы, который гласит не только "познай себя" (он познал), но и "познай своего врага" ("Последние новости", 1 и 2 октября 1933 г.).

Много об Алехине говорит и его отношение к своему статусу профессионального шахматиста. Его предшественники – чемпионы Ласкер и Капабланка – были в первую очередь математиком и дипломатом, лишь потом – шахматистами. Алехин не соглашался считаться юристом, доктором права, искал и находил другие и убедительные примеры: Проблему личного отношения к шахматам Стейниц разрешил иначе, чем музыкант Филидор, школьный учитель Андерсен и незадачливый адвокат Морфи. Тогда как эти трое оставались более или менее связанными со своими профессиями – Стейниц решился предстать перед своими современниками как шахматист по призванию. Для этого требовалось мужество, так как, хотя во все времена существовали профессиональные игроки, – всё-таки было что-то пристыжающее в исключительном занятии игрой. На профессию шахматиста смотрели как на последний отчаянный выход в непосильной жизненной борьбе, и те немногие, которые всё-таки решились на этот шаг, – постоянно страдали под давящим сознанием такого глубокого "падения". Не так думал Стейниц. Невольно складывалось впечатление от всего его творчества, что шахматы значат для него гораздо больше, чем простой "якорь спасения". Шахматы впервые заявляли себя независимым искусством ("Последние новости", 3 июля 1931 г.).

Алехин не только стремился возвысить значение шахмат в общественной оценке, но и всеми силами популяризировал игру. Он мог замечательно точно вести одновременно много партий, не глядя на доски, и эти сеансы превращались в увлекательный аттракцион. В одном из них, на 28 досках в Париже, принял участие поэт Петр Потемкин, сильный любитель: Эта невероятная способность человека удержать у себя в голове "беспроволочные" фотографии досок и фигур, эта колоссальная память, позволяющая ему запомнить тысячи комбинаций и миллионы ходов, казались зрителям колдовством. Там, на эстраде, скрытый высокой спинкой стула, сидел кудесник ("Последние новости", 3 февраля 1925 г.). Усилия Алехина не возбудили такой шахматной горячки в эмиграции, которая случилась в СССР в середине 20-х годов, но вызвали всплеск интереса к шахматам среди русского литературного мира в Европе. В 1929 году началась публикация романа Набокова "Защита Лужина" о печальной судьбе русского шахматиста-эмигранта, и теперь, по прочтении полных мемуаров одноклассников Алехина, можно убедиться в гениальной интуиции большого писателя. Отныне Лужин и Алехин стали ближе друг к другу характерами. В то же время сопоставление характеров и судеб настоящего и вымышленного гроссмейстеров помогает понять творческое заблуждение Набокова. Большой шахматист всегда крепкий боец, он может сойти с ума, и это нередко случалось с известными мастерами, но он не покинет добровольно поля боя, не наложит на себя руки. Он всегда надеется, что можно сыграть ещё одну партию, турнир или матч. Вероятно, здесь сказалось то обстоятельство, что Набоков был более проблемистом (составителем задач), нежели практическим игроком. В том же 1929 году в "Воле России" напечатали поэму парижского поэта Бориса Божнева "Скорбь 2 – Утешь 4". Шахматные партии любителей в парижском кафе становятся для поэта поводом рассуждать о судьбе человека – слабой пешки, старающейся в меру своих сил к полю волшебного превращения:

С пространством безвоздушным
Дыхание мешать
И пленником послушным
Решеткою дышать…

Божнев рисует лаконичные и выразительные картины века Екатерины и наполеоновских войн: поля шахматной доски преображаются в паркет петербургских дворцов, а башни Бастилии, очертаниями напоминающие шахматные ладьи, становятся фабричными трубами века капитализма. И сам Алехин был не чужд литературных знакомств, ведь он был автором "Последних новостей" и коротко общался с шахматистами-литераторами Савелием Тартаковером и Евгением Зноско-Боровским. Андрей Устинов любезно предоставил прежде не публиковавшееся письмо Алехина к Дон-Аминадо (собрание Дон-Аминадо, Бахметевский архив Колумбийского университета):

Париж. 27/Х 1931

Многоуважаемый Аминат Петрович,

Искренне жалею, что не пришлось поговорить с Вами вчера, т.к. из-за этого потерян целый день. Дело в том, что мне представляется совершенно неприемлемым выступать на эстраде с какими-либо излияниями о себе – шахматисте и с упоминанием имён других игроков; да мне об этом и не говорили при нашем предыдущем свидании.

Представляю же я свое участие, в виде не монолога а, возможно, короткого диалога на злободневные темы общеэмигрантского (т.е. без острой политической окраски) или иного характера – разумеется, с использованием шахматных терминов и понятий.

Ожидая от Вас сообщения dans cet ordre d'idees [в этом ключе], остаюсь искренне уважающий Вас

А. Алехин.

Очевидно, что Алехин не воспринимал свою шахматную карьеру изолированно от жизненных обстоятельств, да и могло ли быть иначе, ведь жизнь Алехина пришлась на первую половину ХХ века, и он оказался современником и косвенным участником двух мировых войн и русской революции.

Начало Великой войны застало Алехина в Германии, где он вместе с ещё десятком русских игроков участвовал в международном турнире в Мангейме. Русские были интернированы, но троим счастливцам удалось выбраться в нейтральные страны очень быстро. Алехин был одним из них, кажется, он небезуспешно изобразил негодность к военной службе (сердце и нервы). В войне он участвовал в 1916 г. в качестве помощника начальника 32-го передвижного санитарно-питательного отряда Всероссийского национального союза. Алехин выносил из боя раненых, был контужен, награждён двумя Георгиевскими медалями и орденом Станислава 3-й степени. Но после восстановления поспешил вернуться в тыл.

Жизнь и деятельность Алехина в годы Гражданской войны Воронков сумел изложить довольно подробно, привлекая документальный материал. Будущий чемпион, хотя и был по происхождению дворянином и капиталистом, но не примкнул к белому движению и не счёл зазорным поступить в органы советской власти. С апреля по июль 1919 года Алехин служил в Одесском Губисполкоме. Обстоятельства его переезда в Одессу неизвестны. Мемуаристы – шахматист-эмигрант Богатырчук и адвокат Грузенберг – пишут, что он работал в отделах, которые занимались изъятием излишков у населения и выдачей разрешений на отъезд. В июне 1919 года Алехин был арестован Одесской ЧК: Большевики нашли у меня кое-какую иностранную переписку, и это было достаточным поводом для предъявления мне обвинения в шпионаже в пользу Антанты. Со мной находился в подвале в тот момент ген. Рагоза, бывший военным министром при гетмане Скоропадском. Рагоза был расстрелян (29 июня). В отношении меня пришло предписание из Москвы расстрелять только в том случае, если будут обнаружены серьезные и действительные улики. Таковых, в конце концов, не оказалось, и я был выпущен на свободу ("Новая заря" (Сан-Франциско), 14 мая 1929 г.). Федор Богатырчук пишет, что спасителем Алехина стал шахматный мастер Яков Вильнер, служивший в Одесской ЧК и сообщивший об аресте героя председателю Совнаркома Советской Украины Раковскому.

Во всяком случае, Алехин оказался на свободе и без работы, так что покинул Одессу незадолго до падения там советской власти. В мае-сентябре 1920 года шахматист был следователем Центророзыска (личное дело в фонде 393, ГАРФ), а с августа стал кандидатом в члены РКП. По воспоминаниям полковника милиции Ильи Ляндреса (дядя Юлиана Семёнова), Алехин служил в отделении, сотрудники которого разыскивали пропавших без вести, занимались опознанием задержанных живых людей и безымянных трупов. Алехин находился в регистрационно-дактилоскопическом бюро, а также вел переписку с иностранцами, искавшими родных через Наркомат иностранных дел ("СМ Номер один", Иркутск, 18 февраля 1999). С июня 1920 года Алехин служил в Исполкоме Коминтерна (личное дело в фонде 495), вероятно, в организационно-информационном отделе; Ильин-Женевский, шахматист и революционер (брат Раскольникова) писал, что Алехин там занимался переводами. Отдел снабжал делегатов конгрессов и пленумов Коминтерна материалами, проводил выставки, экскурсии и встречи. На этой работе и произошла решающая для Алехина встреча. В декабре его отправили с иностранной делегацией на Урал и в Сибирь. Одним из иностранных гостей был литератор Макс Бартель, обратимся к его мемуарам: Русский шахматный чемпион был высоким нервным блондином в бежево-коричневом кителе и в свободное время решал шахматные задачи. Теперь его "усыновила" швейцарская писательница, которая была лет на десять старше, чему он был только рад ("Нет нужды в мировой истории", 1950). Писательницу звали Анной-Лизой Рюэгг, родилась она в 1879 году и была социалисткой.

Здесь нужно сделать неизбежный экскурс в интимную жизнь чемпиона мира. Действительно, Алехин предпочитал вступать в близкие отношения с женщинами существенно старше себя. 15 декабря 1913 г. художница и баронесса Анна фон Севергин (1880–1964) родила от Алехина дочь Валентину. После того, как баронесса стала военной вдовой, они заключили брак. В 1921 г. Севергин с дочкой уехали в Австрию. На центральном Венском кладбище есть их захоронения. Алехин говорит о встречах с дочкой в интервью Зноско-Боровскому во время своего первого матча с Боголюбовым: Шахматист превращается в актера, на которого все смотрят. Даже по радио сообщали, как я хожу, как смотрю на дочь и т. д. ("Последние новости", 10 ноября 1929 г.) Вероятно, в 1916 году Алехин познакомился с Александрой Батаевой. Они работали в Земгоре и были упомянуты в одном наградном листе знаками Красного Креста ("Правительственный вестник", 15 июня 1916 г.; обнаружил С. Ткаченко). Жили они вместе с 1919 года в Москве, а зарегистрировали союз 5 марта 1920 г. Насколько старше была Александра, сведения противоречивые, и эта жена Алехина наименее известна. Бракосочетание с Анной-Лизой состоялось в отделе актов гражданского состояния района Китай-город 15 марта 1921 г., к этому моменту писательница-социалистка была беременна. Чтобы уехать из Советской России с отцом своего будущего ребенка, ей пришлось обращаться на самый верх советской иерархии. Она уже была знакома с Лениным (в журнале посещений есть запись от 16 ноября 1920 г.) и знала, как поступить: Ленин получает записку швейцарской журналистки А. Рюэгг от 13 апреля 1921 г. с просьбой принять ее перед отъездом в Швейцарию ("В.И.Ленин. Биографическая хроника", т. 10). 19 апреля замнаркома иностранных дел Карахан подписал Алехину Удостоверение для выезда в Латвию, а 23 апреля визу подписал начальник Особого отдела ВЧК Менжинский. Алехин спешил, потому что советская земля горела у него под ногами: 21 февраля его допросили в ВЧК. Ещё в ноябре 1920 года одесские чекисты сообщили в Москву о том, что Алехин получал деньги от деникинской контрразведки. Анна-Лиза здраво оценила положение в стране победившего социализма, если прочесть газетное интервью: Коммунистка покидает красных. Ученица Ленина возвращается из России и ужасает Швейцарию рассказом о детском голоде (New York Times, 10 августа 1921 г.). Она увезла от опасности Алехина, а вскоре они расстались. Их сын Александр оставался с матерью до ее смерти в 1934 году, затем у родственников, русский шахматист лишь оказывал по временам финансовую поддержку. В Париже с 1922 г. Алехин жил с Надеждой Васильевой (Фабрицкой, 1873–1937), до революции она жила в Одессе и Петербурге, вела светскую жизнь, давала благотворительные концерты, публиковала рассказы, издавала националистическую газету "Свет" (Письмо ее дочери Гвендолины Изнар Александру Котову, 9 декабря 1958 г.). Последняя жена Алехина, американская театральная художница Грейс Висхар (1876–1956) была вдовой английского чайного промышленника Фримена, который покончил с собой в 1931 году. Грейс не только незаурядно рисовала, но и была неплохой шахматисткой (например, выиграла чемпионат Парижа 1944 г.); с Алехиным они встретились в 1932 году и в американское (фактически кругосветное) турне шахматного чемпиона отправились вместе. О визите Алехина в Шанхай в начале 1933 года позже написала Юстина Крузенштерн-Петерец, работавшая в местных русских газетах: Алехин ехал не один. С ним была пожилая американка, г-жа Фримен, больная женщина, страдавшая подагрой. Ноги у нее были забинтованы, ей трудно было ходить, и Алехин трогательно о ней заботился. Русскоязычные мемуаристы и историки обыкновенно критически оценивают Грейс Висхар, считают, что вступив с ней в союз, Алехин покатился по наклонной: стал пить и дружить с тоталитарными режимами. Свидетельств влияния жены на политические взгляды и поступки Алехина не обнаружено, а когда его обвиняли после войны, что он получал от нацистов жалованье как шахматный советник по восточным вопросам, то Грейс энергично это опровергала: Ему предлагали очень выгодный пост при условии вступления в нацистскую партию; от этого он отказался. Он никогда не вмешивался в политику. Ему платили за каждый турнир или выступление – не больше и не меньше (Chess, май 1946). Во всяком случае, состояние Грейс позволило Алехину больше не думать о необходимости заработка, конечно, пока не разразилась война.

Коль скоро я упомянул о теме "Алехин и алкоголь", стоит вернуться к мемуарному очерку Крузенштерн-Петерец: Алехина я нашла в баре, где пол был выложен квадратными плитками – белыми и голубыми. По этим квадратом, на одной ножке, как мальчик, прыгал ходом коня Алехин, разрабатывая, очевидно, какую-то новую партию. Я несмело напомнила ему, что пора ехать, что катер сейчас уйдет. Алехин вздрогнул, уставился на меня ничего не видящими, пустыми глазами: "Куда ехать? Какой катер?" ("Новое русское слово", 18 февраля 1968 г.) Количество выпитого русским чемпионом алкоголя измерить невозможно за давностью лет, как и точно оценить его влияние на здоровье и карьеру Алехина. Выигранных партий в матче 1935 года с Эйве спиртное Алехину точно не прибавило!

Гораздо полезнее изучать отношения Алехина не с бутылками, а с покинутой им родиной. Почти сразу по прибытии в Германию в 1921 году Алехин опубликовал брошюру "Шахматная жизнь в Советской России". В ней Алехин довольно сдержанно писал о разрухе, мешавшей и шахматистам. Упомянул он Ильина-Женевского, благодаря которому шахматы стали в глазах новой власти высоким и полезным искусством, развивающим интеллектуальные силы подрастающего поколения. Алехин подробно рассказал об организации Всероссийской шахматной олимпиады, в том числе о призах (по 2 тысячи за каждую выигранную партию, а также серебряные предметы) и продовольственной норме участникам (фунт хлеба, суп из сушеных овощей, селедочная голова или хвост, немного чая, сыра и сахарина). Закончил свой текст Алехин весьма прозрачным намеком, что русским шахматистам поможет событие, которого с горячей надеждой ожидает вся честно мыслящая Россия. Тем не менее, до конца 1927 года Алехин демонстрировал лояльность в отношении советской власти, но на родину не поехал даже на грандиозный турнир 1925 года в Москве. Как написал в дневнике от 22 декабря 1925 года Сергей Прокофьев, ехавший с Алехиным в поезде: Побоялся большевиков. В конце же 1927 года произошли два события: Алехин стал чемпионом мира и получил французское гражданство. И в феврале 1928-го на парижском эмигрантском банкете в честь Алехина чемпион произнес такую речь, после которой был предан анафеме не только советскими властями, но и родным братом. Текст выступления Алехина известен только в изложении корреспондентов эмигрантских изданий, подробнее всех его передал в "России" Лоллий Львов: Для меня несомненно, что в советской России шахматы идут вперёд. Почему же это так? В самом деле, шахматы – довольно точная мера того состояния, в котором находится общественность в каждой данной стране, показатель напряжённости внешней деятельности общественности. Чем меньше она задавлена и чем больше предоставлено ей свободы, тем легче шахматы отходят на второй план. Во Франции блестящие шахматные игроки явились в эпоху реставрации и июльской монархии. То же было и в Германии: расцвет шахмат относится здесь к последней четверти XIX века, к эпохе наибольшей общественной приниженности. Теперь то же самое перед нами в России. Интерес к шахматам здесь есть результат того, что общественные силы не находят себе никакого применения, что общественность задавлена и принижена. Но это лишь одна сторона. Так как если внешне шахматы там являются отрицательным показателем, то внутренне шахматы сейчас являются и положительным элементом. Шахматы учат тех, кто в этом нуждается, настоящему терпению. В обстановке большевицкой жизни многим они дают недостающий им покой. Но более сильных шахматы учат законам борьбы (18 февраля 1928 г.). Подтвердить гипотезу Алехина можно, вспомнив господство советской шахматной школы во второй половине ХХ века или бесспорное лидерство китайских шахматисток в последние тридцать лет, равно как и усиление китайских шахматистов в последние годы. Выступление Алехина вызвало решительную отповедь главы советских шахмат – прокурора Крыленко, назвавшего чемпиона мира врагом. Тем не менее, с середины 30-х годов именно Алехин предпринял шаги по улучшению отношений. Перед началом матча с Эйве 29 сентября 1935 г. Алехин направил советским шахматистам поздравление с предстоящей 18-й годовщиной революции. Письмо было опубликовано в день праздника, вызвало возмущение эмигрантов, очень скоро – после поражения Алехина – сменившееся злорадством (см. "Басню о горшке" Валентина Горянского, "Возрождение", 10 декабря 1935 г.):

Мораль имей, читатель, в голове,
А также не забудь при этом
Алехина, разбитого Эйве,
И битым отошедшего к советам.

Более определенно о своих симпатиях к "тоталитарным шахматам" Алехин рассказал в интервью чехословацкому мастеру Карелу Опоченскому: Положение шахматного маэстро в нынешней культурной атмосфере является чрезвычайно трудным и требует много осторожности и такта. И все же моим самым искренним желанием является сотрудничество всюду. Нынешнее шахматное движение может быть в первую очередь охарактеризовано размерами и интенсивностью, которые оно приобрело в Советском союзе. Для меня явилось бы большим удовлетворением, если бы я имел возможность путем участия в каком-либо турнире или литературно сотрудничать в строительстве шахматного искусства там. Также и в Германии шахматное движение приобретает небывалые формы. В Берлине я был принят министром доктором Франком. Государственная власть в Германии уделяет шахматному движению большое внимание. Думаю, что и там желали бы моего сотрудничества (перевод в "Новой заре", Сан-Франциско, 27 марта 1936 г.). Вскоре после возвращения чемпионского титула Алехин играл в известном АВРО-турнире. Организаторы и участники считали его своего рода турниром претендентов. Победителем стал молодой эстонский маэстро Керес, но переговоры его с чемпионом сразу зашли в тупик. Причины можно найти в ГАРФ в фонде Управления делами Совнаркома СССР. Среди прочих совершенно секретных документов есть и дело "О проведении матча на мировое первенство между тов. Ботвинником и Алехиным (Франция)", начатое 27 марта 1939 г. и законченное 22 марта 1940 г. Разговор о матче произошел между гроссмейстерами на АВРО-турнире в ноябре 1938 года. В деле есть письмо Алехина: Я с тем большей готовностью принимаю Ваш вызов, что помимо встречи в ответственнейшем состязании с лучшим представителем нашего искусства в СССР – он даст мне желанную возможность посетить Вашу родину и раз навсегда выявить мое истинное отношение к ней (27 июля 1939 г.). Но Алехин поставил твердое условие: вторая половина матча играется в Лондоне. Возможно, Алехин попросту боялся, что его не выпустят из мышеловки, когда матч окончится. Пока советские функционеры обсуждали новое условие, а чемпион мира совершал американское турне, началась Вторая мировая война и переговоры оборвались, чтобы возобновиться уже в совершенно иной ситуации, прежде всего, для Алехина.

Закончилась война в Европе, Алехин укрылся за Пиренеями от обвинений в коллаборационизме и антисемитизме, а шахматный мир пытался решить проблему розыгрыша мирового первенства. Ботвинник настаивал на возобновлении переговоров с Алехиным о проведении матча между ними. И вызвал большой скандал на июльском заседании Всесоюзной шахматной секции. В то время ее возглавлял зловещий человек – Борис Вайнштейн. Он был полковником госбезопасности, замначальника Управления промышленного и специального строительства ГУЛАГа, начальником Планового отдела НКВД СССР. Вайнштейн считал, что Алехина надо лишить чемпионского звания и отдать под суд во Франции. На заседании он произнес примерно такие слова: Михаил Моисеевич, я человек беспартийный, но вы-то коммунист, и мы с вами оба евреи по национальности. И я не понимаю, как вы будете пожимать руку, которая по локоть в крови коммунистов и евреев (интервью с Вайнштейном, "Шахматный вестник", 8–9, 1993 г.). Мнения разделились, но партбюро Секции высказалось за то, чтобы матч состоялся, и это решило исход голосования. Вайнштейн ушел в отставку. Негласная аргументация Ботвинника была такова: Шахсекция СССР не входит в ФИДЕ, и если ФИДЕ лишает Алехина титула, то СССР труднее будет включить советских шахматистов в розыгрыш первенства, и титул может ускользнуть за океан, в руки сильнейших американцев Файна и Решевского. Да и причислить Алехина к военным преступникам, как это делал Вайнштейн, довольно трудно, если судить по известным на сегодня фактам. Советский претендент инспирировал письмо советских шахматистов зампреду Совнаркома Молотову: Мы считаем, что матч с Алехиным ни в какой мере не меняет нашего к нему отношения и не реабилитирует его в глазах общественности. Единственная цель матча – это завоевание нашим чемпионом Михаилом Ботвинником звания чемпиона мира по шахматам. Мы думаем, что матч надо проводить вне пределов СССР, чтобы не приглашать сюда Алехина. Несомненно, Британская шахматная федерация охотно приняла бы на себя организацию такого матча в Лондоне (9 декабря 1945 г.). А 15 января 1946 г. секретариат Молотова получил письмо Ботвинника, адресованное 11 января Сталину, с резолюцией последнего. В нем Ботвинник напомнил о решении 1939 года провести матч с Алехиным, кратко обрисовал настоящую ситуацию – британский проект матча Алехин – Ботвинник или американский проект матч-турнира под эгидой ФИДЕ, и высказал опасение: Было бы обидно, если советские мастера на ближайшие годы будут отстранены от борьбы за первенство мира лишь потому, что решение будет принято с опозданием (ГАРФ, фонд 5446, опись 82, дело 181). После этого дело ускорилось. 2 февраля Ботвинник известил Британскую федерацию, что Московский шахматный клуб готов финансировать матч и выделить 55 000 рублей (2500 фунтов стерлингов), из которых две трети получит победитель, а остальное предназначается на организационные расходы. Любопытно, что на переговорах в 1938 году решили иначе: Алехин получал 2/3 фонда при любом исходе поединка. 4 февраля Ботвинник направил формальный вызов на матч Алехину.

Одновременно развернулась подготовка к предстоящему эпохальному событию, и следы ее также обнаружены Шабуровым и Воронковым в ГАРФ. "План подготовки М.М. Ботвинника к матчу с Алехиным" предусматривал два варианта: начало 12 августа 1946 г. или начало 3 февраля 1947 г. Авторы плана предпочитали позднюю дату, рассчитывая лучше подготовиться. Ботвинник за свою карьеру сыграл лишь два больших матча с равными соперниками (Флором и Левенфишем) и оба не без труда завершил вничью. В помощь Ботвиннику формировалась команда советских шахматистов во главе с Рагозиным; также в нее входили Рохлин, Гольдберг, Герман, Греков и Майзелис. Предполагалась трехнедельная подготовка и месячный санаторный отдых. Оговаривалась сумма в 200 долларов для покупки иностранных книг и журналов, отпуска с содержанием для Ботвинника и Рагозина, увеличение продовольственного лимита на сливочное масло, зернистую икру, фрукты и шоколада; составлен список промтоваров для экипировки Ботвинника с семьёй для поездки в Англию. Кульминацией подготовки должен был стать секретный матч из 20 партий с Паулем Кересом, одним из главных претендентов. Керес находился в безвыходном положении: во время оккупации Эстонии он участвовал в организованных немцами европейских турнирах (как и Алехин) и вполне мог быть осуждён советскими карательными органами. Как видно, советская машина заработала и решительно намеревалась отобрать шахматную корону у врага и коллаборациониста. Авторы плана намеревались заключить соглашение о матче примерно 1 апреля, но непредсказуемый чемпион Алехин снова сделал неожиданный ход – умер.

Оценивать шансы противников в несостоявшемся матче – занятие бессмысленное, но советскому претенденту был крайне опасен и загнанный в угол шахматный король. Вскоре после завершения супертурнира в Бледе в 1931 году, который остался в истории одной из самых убедительных побед Алехина, он опубликовал в "Последних новостях" статью о подготовке турниров и подготовке к турнирам. В ней Алехин поместил, пожалуй, самый яркий свой портрет, с ним не сравнится ни одна фотография: С момента начала турнира игрок превращается в диковинную и в других областях невиданную помесь схимника с хищником. Схимника – в самозабвенном служении той области истины-красоты, в которой он может дать свое максимальное выявление; хищника – в том чисто психологически-самодовлеющем подходе к окружающему миру, подходе, который единственно может, должен дать ему достижение поставленной себе – выше и вне себя – цели.