До лета, когда выйдет последняя серия Гарри Поттера, еще далеко, но в Нью-Йорке уже началось прощание с любимым волшебником. Он (вместе со всей сопутствующей этой саге машинерией чудес) угодил в музей, став экспонатом передвижной выставки, которую уже посмотрел миллион жителей Чикаго, Бостона, Сиэтла и Торонто. Теперь, по пути в Старый Свет, экспозиция открылась на Таймс-Сквер, и каждый, кто не пожалеет 50 долларов, может купить тут волшебную палочку. Вернее – ее реплику, потому что настоящую держат под стеклом и берегут, как зеницу ока. Ведь именно с ее помощью обаятельный очкарик стал первым и, пожалуй, главным героем всей массовой культуры еще молодого, еще не слишком уверенного в себе 21 века.

Почему же именно сказка - самый архаический жанр - завоевала наш мир? Возможно потому, что будущее перестало привлекать - оно уже наступило, и никто не знает, что с ним делать. Раньше было по-другому. Раньше фантасты провоцировали науку, подгоняя ученых своей выдумкой. Так было во времена и Жюля Верна, и Уэллса, и Чапека, даже Артура Кларка, дебютировавшего романом, предсказавшим спутниковую связь. Теперь прямо наоборот: фантасты следят за учеными, надеясь поживиться сенсационными идеями с щедрого стола науки.

В самом деле, что уж такого нового могут придумать фантасты, когда в газетах пишут о том, как скрестить мышь с человеком, построить машину времени и осуществить мгновенную "нуль-транспортировку"?

Завтрашний день перестал быть миром чудес. Для этого у нас есть день сегодняшний, и он нам не слишком нравится. Мы уже привыкли бояться непреодолимой мощи разума, который способен на все, кроме самоограничения. Если науку не остановила даже инквизиция, то вряд ли и мы с ней справимся.

Лишенные будущего и страшащиеся настоящего, мы ищем убежища в прошлом, зная, что уж его мы не в силах изменить – только придумать заново. Этим и занимается современная сказка. Она переносит нас в альтернативную вселенную, где все заведомо не так, как в жизни, но все-таки похоже.

Как характерно, что Академия волшебников прячется от современной жизни в недалеком прошлом. Временная дистанция заменяет магическую. В Хогвардс нельзя попасть на ракете, только на поезде, который тащит старинный, загрязняющий окружающую среду паровоз, пришедший не из такого уж далекого, но безопасного Х1Х века. Символом этой добрососедской близости служит платформа с диковинным номером 9 и 3/4. Дроби указывают на то, что почти есть, но чего в настоящей жизни все-таки быть не может. И в этом ключ к неслыханному успеху "Гарри Поттера".

Его прочли все, а посмотрели еще больше. В кино и к книге всех нас гонит тот неутолимый голод, что мешает признать окружающее окончательным. От страха перед его неизбежностью мы верим в параллельный мир, точно такой, как наш, но лучше. Существуя вне теологических фантазий и социальных экспериментов, он притаился за спиной, чтобы выскочить зайцем из шляпы в то счастливое утро, когда нам повезет в нем проснуться.

Беда в том, что параллельные прямые пересекаются лишь в той школе, где учился Гарри Потттер. Но он вырос – и, как все хорошее, попал в музей.