Владимир Тольц: Этот часовой выпуск нашей программы будет посвящен размышлениям историков об одном из важнейших компонентов истории и культуры минувшего ХХ века. (Кстати, я думаю, что вообще значительную часть нынешнего ХХI века историки потратят на осмысление и подведение итогов ХХ-го). Сегодня речь пойдет о шпионаже. А точнее, о том, что говорили о нем его исследователи на сравнительно недавно состоявшемся в столице Соединенных Штатов симпозиуме, посвященном 60-летию начала «холодной войны». На этом симпозиуме присутствовал мой вашингтонский коллега Владимир Абаринов, которому я с удовольствием передаю микрофон.

Владимир Абаринов: В истории США было два периода, названных одинаково – «Красная паника». Первая красная паника была следствием большевистской революции в России и разгула радикального анархизма в Америке. В апреле 1919 года был раскрыт широкомасштабный террористический заговор – террористы послали по почте известным американским политикам и бизнесменам, в том числе министру юстиции Митчелу Палмеру, председателю Верховного Суда Оливеру Уэнделлу Холмсу, предпринимателям Джей-Пи Моргану и Джону Рокфеллеру, в общей сложности 36 бомб, которые взрывались, когда получатель открывал коробку. Одна из бомб не сработала, другая взорвалась и изуродовала служанку и жену сенатора в Атланте, остальные удалось перехватить на почте. В июне того же года, когда министр юстиции Палмер уже надел пижаму и собирался ложиться спать, бомба взорвалась на лужайке его дома. Взрывом снесло крыльцо и выбило стекла; на мелкие кусочки разорвало и самого террориста – взрывное устройство сработало раньше времени.

Оказалось, что в тот же день и час в различных американских городах взорвалось еще семь бомб. Министр Палмер потребовал от Конгресса чрезвычайных ассигнований на борьбу с красной угрозой. Конгресс принял целый ряд законов, допускавших применение суровых мер к иммигрантам и лицам левых убеждений. Охотиться за врагами Америки Палмер назначил Эдгара Гувера, будущего директора ФБР, которому тогда было 24 года и который с энтузиазмом взялся за дело. Начались облавы и аресты. К арестованным не допускали адвокатов. 249 человек были депортированы в Россию.

Общество поначалу бурно приветствовало борцов с угрозой как национальных героев, но затем действия Палмера и Гувера навлекли на себя критику правозащитников и адвокатов, среди которых был и будущий председатель Верховного Суда Феликс Франкфуртер. Палмер, в свою очередь, предупреждал о грозной опасности – якобы 1 мая 1920 года анархисты собираются устроить государственный переворот. Но 1 мая ничего ужасного не произошло, и Палмера подняли на смех. Когда в 1920 году Палмер решил на волне Красной паники избираться в президенты, он не смог выиграть номинацию от Демократической партии – Красная паника сошла на нет.

Владимир Тольц: Прерву ненадолго повествование Владимира Абаринова. Давайте задумаемся над терминологией. Под паникой (это слово происходит от древнегреческого слова « Panicon», означавшего безотчетный ужас ) психологи обычно понимают « иррациональные и неконтролируемые коллективные поступки людей, смятение, растерянность, страх, охватывающие человека или множество людей перед лицом реальной или воображаемой опасности». Ученые считают, что паника обычно нарастает в процессе взаимного заражения и блокирует способность рациональной оценки обстановки. Если говорить о массовом поведении американцев в 1919-20-м годах, все так и было. Напуганные угрозой коммунизма толпы часто совершали немыслимое. Например, в учебники и энциклопедии вошел чудовищный случай члена союза «Индустриальные рабочие мира» Уэсли Эвереста, которого выкрали из полицейского участка, кастрировали, повесили, а затем изрешетили пулями. Но при этом надо отдавать себе отчет, что действия, скажем, Палмера или Гувера, санкционированные ими массовые аресты (арестовано по стране было не менее 10 тысяч человек), так называемые, «рейды Палмера», инициировавшие «красную панику» были вполне рационалистично мотивированы и осуществлены. (Это же касается и абсурдно циничного заключения следователя по делу об убийстве Эвереста, утверждавшего, что тот «надев на шею веревку, прыгнул с моста, после чего изрешетил себя пулями».) Палмер и Гувер, как не раз потом бывало при анализе секретной информации, действительно ошиблись в своих вполне рациональных расчетах: предсказанной ими «коммунистической революции» 1 мая 1920 года не случилось. Но предсказанные ими теракты, хоть и позже, все же произошли. (Вспомним хотя бы знаменитый взрыв бомбы возле «дома Моргана» на Уолл-Стрите, в результате которого погибло 40 и было ранено более 400 человек).

Вернемся, однако, к теме красной паники. Владимир Абаринов продолжает.

Владимир Абаринов: Вторая Красная паника случилась после Второй мировой войны. Ее возникновению способствовали несколько событий, прежде всего – создание Советским Союзом атомной бомбы, первое испытание которой состоялось в 1949 году. В том же году на Британских островах был арестован немецкий физик Клаус Фукс, который работал в лаборатории Лос-Аламос над американской атомной бомбой и параллельно – на советскую разведку. Арест Фукса повлек за собой раскрытие сети советских атомных шпионов, координатором которой был, по версии следствия, Юлиус Розенберг. Брат его жены Дэвид Грингласс тоже работал в Лос-Аламосе. Юлиус и Дэвид Розерберги были арестованы и преданы суду. Другим событием, взбудоражившим Америку, были признания бывших советских шпионов Элизабет Бентли и Уиттакера Чамберса, которые пришли в ФБР с повинной, потому что поняли, что дело зашло слишком далеко. В своих показаниях Конгрессу Бентли и Уиттакер нарисовали зловещую картину небывалой инфильтрации советской агентуры в государственную систему США, причем на самые верхние ее этажи. Чамберс, в частности, указал как на советского шпиона на высокопоставленного сотрудника госдепартамента США Олджера Хисса. Расследованием дела Хисса занимался молодой тогда конгрессмен Ричард Никсон, снискавший благодаря этой деятельности широкую популярность. В качестве доказательства шпионской работы Хисса публике продемонстрировали так называемые «документы из тыквы» - рулоны микрофильмов с переснятыми секретными документами, которые были спрятаны в полой высушенной тыкве. За истечением срока давности Олджера Хисса не могли судить за шпионаж. Ему дали пять лет за лжесвидетельство. Его сын по сей день доказывает невиновность отца.

Насколько была оправдана вторая Красная паника? Таким ли уж угрожающим было советское разведывательное присутствие в США? Дискуссию на эту тему с участием известных специалистов по истории разведки провел некоторое время назад Национальный архив США. Разговор начал Виктор Наваски – профессор факультета журналистики Колумбийского университета, в недавнем прошлом – главный редактор левого еженедельника Nation.

Виктор Наваски: Был ли существенно преувеличен масштаб советского шпионажа в Соединенных Штатах? Я считаю, он не только был преувеличен, но преувеличен до уровня сюрреальности. Эдгар Гувер написал книгу под названием «Мастера обмана», в которой он называет такими мастерами 74 тысячи членов Коммунистической партии США. Затем, когда в 1950 году численность партии сократилась до 54 тысяч, он обнаружил, что из 485 тысяч иностранцев, посещающих США каждый год, каждого надо рассматривать как потенциального шпиона. Он верил в мировой заговор коммунистов, в то, что США сталкиваются с коммунистической угрозой внутри страны и извне. Один из характерных образов той эпохи – это фотография Ричарда Никсона, который держит в руках пять рулонов фотопленки, которые он извлек из пустой тыквы по указанию Уиттакера Чамберса. Он описал эти пленки как «неопровержимое доказательство существования разветвленной советской шпионской сети, в которой работают члены коммунистической партии. Этот заговор представляет собой самый серьезный случай предательской деятельности, когда-либо в истории предпринятой против правительства этой страны». Когда судья Ирвинг Кауфман приговорил Юлиуса и Этель Розенбергов к смертной казни, он заявил, что они виновны в гибели 50 тысяч американских солдат в Корее. А когда президент Эйзенхауэр отказался помиловать их, он сказал, что они несут ответственность за гибель миллионов. Теперь открыты документы операции «Венона» и частично рассекречены архивы.

Я не буду сейчас детально анализировать их, но вот, к примеру, они показывают, что Юлиус Розенберг был шпионом. Он не был главным атомным шпионом, он занимал относительно незначительное место в советском атомном шпионаже. Я считаю, что документы не подтверждают шпионскую деятельность Этель – напротив, они говорят о том, что она отказалась от вербовки. Хочу напомнить вопрос, который задает в своей книге Эллен Шрекер: если бы не было шпионов, была бы история 30-50-х годов другой? С моей точки зрения, наиболее интересно на эту тему высказался Ай-Эф Стоун. Один из участников нашей сегодняшней дискуссии, д-р Ромерстейн, написал, что Ай-Эф Стоун был «несомненным советским агентом» и подтверждает это документами. Он был моим другом, и для меня немыслимо записать его в советские агенты. Как бы то ни было, вот что он сказал в 1984 году: «Секреты играют весьма незначительную роль в истории человечества. Вы не поймете, что происходит, если будете смотреть на происходящее сквозь замочную скважину. Занимаясь историей или журналистикой, вы должны видеть фундаментальные противоречия, интересы общественных классов, борьбу идей и извлекать смысл из всего этого. Достоинство свободного общества состоит в том, что ему нет надобности полагаться на шпионов, добывающих чужие секреты. История состоит не из тайных заговоров, история совершается столкновением фундаментальных сил».

Конечно, всегда любопытно и полезно знать, кто был шпионом, а кто не был, и на тех, кто шпионил, возложить историческую вину. Но документы на эту тему часто не позволяют сделать определенный вывод, они имеют пробелы или по-прежнему зашифрованы. К примеру, в книге Джона Хейнса и Харви Клэра об операции Венона имеется список 349 лиц, которые, по их сведениям, состояли в тайных отношениях с советской разведкой. Я был знаком с некоторыми из этих людей. Один из них – Уолтер Бернстин, автор сценария фильма «Подставное лицо». Он был военным корреспондентом, освещал действия партизан Тито. Так вот я позвонил ему. Я не стал спрашивать его, был ли он шпионом – я спрашивал его об этом раньше, и он ответил мне «нет». Я спросил его: «Тебе звонили Хейнс или Клэр, обсуждали с тобой эту тему?» И он сказал «Нет». Это очень характерно для историков Холодной войны. Они думают: «Мы не журналисты, мы историки, зачем мы будем кому-то звонить?» Но звонить надо, надо выслушать их и поместить их слова в контекст, и только после этого ты можешь сделать вывод.

Владимир Абаринов: Журналист Ай-Эф Стоун – инициалы его имени расшифровываются как «Исидор Файнштейн» - происходит из семьи иммигрантов из России. Он получил широкую известность еще до войны, а после войны превратился в отчаянного критика правительства США, особенно его внешней политики. В 1964 году он был единственным американским журналистом, усомнившимся в подлинности Тонкинского инцидента, который стал поводом к началу Вьетнамской войны. Американские историки шпионажа называют его агентом влияния. А бывший генерал КГБ Олег Калугин уже после смерти Стоуна заявил, что покойный сотрудничал с советской разведкой.

Второе лицо, о котором упомянул Виктор Наваски, Уолтер Бернстин – известный киносценарист, лишившийся возможности работать в Голливуде под своим собственным именем вследствие обвинений в антиамериканской деятельности. Именно об этой охоте на ведьм, развязанной в начале 590-х годов сенатором Джо Маккарти, рассказывает фильм 1976 года «Подставное лицо» с Вуди Алленом в главной роли. В лагерях югославских партизан Бернстин находился в качестве военного корреспондента. Как и Стоун, Бернстин был заподозрен в сотрудничестве с советской разведкой после того, как американцы взломали шифр резидентур в Нью-Йорке и Вашингтоне и смогли прочесть радиограммы, которыми эти резидентуры обменивались с Москвой. Операция расшифровки шпионских депеш продолжалась несколько лет и получила названия «операция Венона».

Виктору Наваски возражает историк Рональд Радош, автор целого ряда книг о мировом коммунистическом движении и о шпионских делах эпохи маккартизма.

Рональд Радош: Виктор блестяще применил в своем выступлении все старые ораторские трюки. Теперь следует сделать паузу и подумать, что он делает. Он говорит об отвратительном Эдгаре Гувере, об ужасном Джо Маккарти. Все мы прошли долгий путь. Я начинал работать над делом Розенбергов в конце 70-х годов, а книга вышла в 1983-м. Виктор и его единомышленники, пытающиеся доказать, что Розенберги были невиновны, уверены, что иная точка зрения льет воду на мельницу новой Холодной войны, и что, в частности, моя книга, как написал Виктор в своей рецензии на нее, вооружила администрацию Рейгана для этой новой Холодной войны. Я занимался историей. В то время я был оппонентом администрации Рейгана. Я совершенно не собирался объявлять новую Холодную войну. Я просто изучал свидетельства и материалы дела Розенбергов. И я все время был вынужден защищаться и вести полемику по поводу фактических обстоятельств дела. В 1995 году - через 20 лет – были открыты первые документы операции Венона, и эти первые документы касались Юлиуса и Этель Розенбергов. И все стало совершенно ясно, так что даже скептики – такие, как Виктор, и он только что это признал – должны были согласиться. «Да, - говорят они, - похоже, Юлиус Розерберг действительно был шпион, но в атомном шпионаже его роль была незначительной, а в основном, дескать, это был промышленный шпионаж невысокого уровня». Это довод, которым по сей день оперирует сын Розенбергов. Выясняется, однако, что это не совсем так.

Недавно вышла книга «Проект социализм» Стивена Юздена, герои которой Джоэл Барр и Альфред Сарàнт были членами агентурной сети Розенбергов, а потом бежали в Восточную Европу и при Хрущеве создали советскую микроэлектронику. Книга неопровержимо доказывает, что эти двое, работая на шпионскую сеть Розенберга, передали Советскому Союзу исключительно важные военные технологии. Мой аргумент в этом споре следующий. Да, 99 процентов визитеров шпионами не были. Но, Виктор, не стоит недооценивать тех, кто ими был. Коммунистам и не требовалось, чтобы каждый член партии был шпионом. Назову еще одного агента Розенбергов – Уильям Перл, который передал Советам данные о конструкции реактивного самолета, известного как Миг-21. Эти машины, которыми управляли советские пилоты, воевали против американцев в Корейской войне. Так что Юлиус Розенберг сослужил отличную службу Советскому Союзу, он не был незначительным шпионом, он предал свою страну и был патриотом не Америки, а Советского Союза.

Владимир Абаринов: Скажем несколько слов о людях, упомянутых Рональдом Радошем. Инженеры-электротехники Джоэл Барр и Альфред Сарàнт во время войны они работали в военной лаборатории и были завербованы Юлиусом Розенбергом. Когда начались аресты членов группы Розенберга, они бежали с Запада на Восток. Сначала оба работали инженерами-электронщиками в Чехословакии, а в 1956 году Барра перевели в Ленинград и назначили директором лаборатории микроэлектроники. Альфред Сарант был ведущим специалистом аналогичного научно-исследовательского центра в Подмосковье – центра, вокруг которого вырос Зеленоград. Оба считаются отцами советской вычислительной техники. Сарант, которого в СССР звали Филипп Георгиевич Старос, в 1969 году получил Государственную премию. Умер он в 1979 году. Джоэл Барр, работавший в СССР под именем Иосиф Вениаминович Берг, после распада Советского Союза вернулся в США. Умер он в 1998 году и похоронен в Санкт-Петербурге.

В полемику о советской шпионской угрозе вступает третий историк, Тимоти Нафтали, только что назначенный директором президентской библиотеки Ричарда Никсона.

Тимоти Нафтали: В Холодной войне шпионаж сыграл свою роль. Но совсем не ту, которую ему обычно приписывают. Когда я начал изучать историю современной разведки, меня, помимо очарования этого тайного мира, влекла мысль о том, что шпионы изменили мир. И я не одинок. Только что мы познакомились с новым Джеймсом Бондом, уже шестым за 44 года существования этой торговой марки. Образ одинокого шпиона, который спасает мир, производит на публику сильное и неотразимое впечатление, хотя и имеет мало общего с реалиями настоящего шпионажа. Вряд ли стоит удивляться тому, что реальный мир шпионажа времен Холодной войны был в гораздо большей степени бюрократическим учреждением и не таким уж шикарным занятием. Что действительно поражает исследователя, так это то, что подлинная история шпионажа несравненно больше говорит о внутриполитических процессах, массовой психологии и популярной культуре, чем о международных делах. Восприятие шпионажа обществом отражает его национальную идентичность и его концепцию патриотизма. Оно также дает представление о противоречивых настроениях в обществе. Да, некоторые подаются в шпионы, потому что это круто. Некоторые – потому, что у них не удалась карьера или попросту от жадности. Но все остальные сотрудничают с иностранными правительствами потому, что хотят что-то изменить в своей собственной стране. Некоторые из лучших агентов, завербованных КГБ и ЦРУ, имели свои идеологические или политические мотивы. Документы, рассекреченные после 1991 года, позволяют сделать три вывода. Первый – шпионаж не играл значительной роли в принятии внешнеполитических решений. Исключения – Олег Пеньковский, Рышард Куклиньский и Олег Гордиевский – только подтверждают правило. Лидеры, будь то Сталин, Хрущев, Эйзенхауэр, Кеннеди или Рейган, в большей мере полагались на собственную интуицию и на то, что им удавалось понять в ходе личных встреч, нежели на то, что говорили им о противнике шпионы. А кроме того, ни Соединенные Штатам, ни Советскому Союзу не удалось по-настоящему внедриться в систему друг друга. У нас никогда не было агента в Политбюро, и после 1948 года у них не было агентов в Совете национальной безопасности.

Что действительно имело значение – это наше убеждение в том, что шпионы играют значительную роль, или, по крайней мере, наша готовность поверить в это. Мы создали огромные разведывательные ведомства. В течение 40 лет результаты президентских выборов в этой стране определялись тем, кто из кандидатов способен лучше бороться с подрывной деятельностью иностранных правительств. Я только что начал работу в библиотеке Ричарда Никсона – человека, чья политическая карьера, возможно, вообще не состоялась бы, если бы не страхи публики по поводу иностранной подрывной деятельности. Страх перед пятой колонной во многом определял нашу политику в отношении этнических меньшинств. Задумайтесь над тем, в какой мере наше отношение к афроамериканцам, евреям или гомосексуалистам зависело от вздорного убеждения в том, что эти категории граждан больше склонны к шпионажу, чем другие. То же самое происходило и в Советском Союзе, Иране, Ираке, Турции, Судане, Индонезии, Вьетнаме и Китае по отношению к их меньшинствам. Для меня бесспорно, что нельзя написать историю какой бы то ни было страны во второй половине 20 века, не обращаясь к этим проблемам. Иными словами, иностранное разведывательное присутствие имело место даже тогда, когда его не было в реальности. По обе стороны океана страх перед ЦРУ и ФБР был одновременно и реальностью, и орудием, которым лидеры пользовались для того, чтобы мобилизовать поддержку и расстроить ряды своих оппонентов внутри страны. Книга Кристофера Эндрю и Василия Митрохина наполнена примерами того, как КГБ эксплуатировал страх диктаторов третьего мира перед ЦРУ. Эти диктаторы редко бывали коммунистами и не так уж часто были настроены просоветски. Однако их пугала возможность повторения переворотов в Гватемале и Иране – двух странах, где американские тайные операции оказалась успешными. У себя дома мы все еще спорим о деле Олджера Хисса. И вовсе не из-за ущерба, который он нанес нашей безопасности – он, конечно, не идет ни в какое сравнение с людьми такого уровня, как Макклейн или Олег Пеньковский. Мы спорим о деле Хисса потому, что ваша позиция говорит о том, в каком лагере вы были в 50-е, 60-е годы или даже, каковы ваши убеждения сегодня.

И наконец, третий вывод. Я не утверждаю, что Холодная война не породила крупных разведчиков. В науке и технологии разведка бесспорно принесла важные результаты. Советский Союз сэкономил годы при создании атомной бомбы благодаря Клаусу Фуксу и молодому американскому ученому Теду Холлу. Но кардинальные вопросы войны и мира решались благодаря технической разведке. Если бы Нобелевскую премию мира можно было бы присуждать неодушевленным аппаратам, ее следовало бы присудить спутнику-шпиону. Разведка сыграла важную роль в Холодной войне, но это были не люди-агенты. Именно спутники-шпионы и в меньшей степени способность обеих сторон взломать коды противника убедили и Советский Союз, и американцев в том, что на них не собираются нападать. Именно это внушило лидерам обеих стран уверенность и позволило отступить от края, заставило их думать трижды прежде чем ответить на провокацию другой стороны. Но кино про Джеймса Бонда интереснее.

Владимир Абаринов: Почти все имена, прозвучавшие в этом монологе, российским слушателям, конечно, известны. Пожалуй, стоит напомнить лишь о Рышарде Куклиньском. Полковник польской армии Куклиньский вступил в контакт с ЦРУ в 1970 году. Он передал американской разведке огромный объем секретной информации о военной мощи и стратегических планах Варшавского пакта. В 1981 году незадолго до введения военного положения в Польше Куклиньский был эвакуирован на Запад вместе с женой и двумя детьми. Был заочно приговорен польским судом к смертной казни, но после падения коммунизма все обвинения с него были сняты.

Владимир Тольц: Шпионаж и его роль в истории ХХ века. В истории массовой культуры и психологии, в частности.

Эти темы обсуждались историками на сравнительно недавно состоявшемся в Вашингтоне симпозиуме, посвященном 60-летию начала «холодной войны». Многие его участники – исследователи и очевидцы этого важного периода прошлого века - сходились в том, что не стоит преувеличивать эффективность и значение разведывательных акций для конечного результата Холодной войны. Вместе с тем историки стали теперь все больше внимания обращать на социально-психологические и культурные последствия пропагандистского мифа о шпионаже, влиявшего не только на массовые настроения и механику принятия в верхах тех или иных политических решений, но и на моду, вкусы и манеры повседневного поведения. (Неслучайно ведь один из участников дискуссии – известный американский исследователь Холодной войны профессор Тимоти Нафтали вспомнил в своем выступлении Джемса Бонда, в разных киноверсиях его ставшего неким эталоном манер, поведения и вкуса для нескольких поколений в разных странах). За дискуссией на вашингтонском симпозиуме следил мой коллега Владимир Абаринов. Сейчас он продолжит свой рассказ о ней.

Владимир Абаринов: Четвертый и последний участник дискуссии о советском шпионаже – историк Герберт Ромерстайн.

Герберт Ромерстайн: После Второй мировой войны обе страны – и Советский Союз, и Соединенные Штаты – располагали огромной военной мощью. Однако атомная бомба внесла радикальную перемену в глобальный баланс сил. Мы были неуязвимы, потому что у нас была атомная бомба. Но Советы имели кое-что такое, чего не было у нас – шпионскую сеть на территории США. Виктор Наваски говорит, что она не играла роли. Играла, поскольку Олджер Хисс занимал высокий пост в государственном департаменте. Играла, потому что Гарри Декстер-Уайт был высокопоставленным чиновником министерства финансов, а Лохлин Карри работал в Белом Доме. Советским шпионом был Данкен Ли - заместитель директора нашего разведывательного агентства, Управления специальных служб. Так что эта шпионская сеть играла роль, когда ее члены занимали ключевые посты. Сотни американских коммунистов были завербованы иностранной разведкой. Во время и после Второй мировой войны почти все шпионы были членами коммунистической партии. Американские коммунисты были патриотами Советского Союза, и это особенно справедливо в отношении тех из них, кто был шпионом во время войны. Почти все они были завербованы в 30-е годы, в период, когда мировой коммунизм был противником нацизма. Когда в 1939 году Советский Союз и нацистская Германия стали союзниками, американские коммунисты занялись распространением нацистской пропаганды, и агенты советской разведки принимали в этом участие. Каждый американский коммунист того времени знал, что это не Германия напала на Англию и Францию, а Англия и Франция напали на Германию. Их другим лозунгом были призывы: «Нет направлению экспедиционных сил в Европе», «Никаких военных конвоев», то есть они выступали против морских судов, снабжавших англичан не только орудием, но и продовольствием и другими необходимыми товарами. Обратно в США и Канаду эти суда доставляли британских детей, которые жили здесь на правах беженцев. Немецкие субмарины, которые действовали в Атлантике, охотились за этими судами, поэтому им требовались конвои из военных кораблей. Так вот американские коммунисты выступали против американских конвоев в Атлантике, хотя без военного сопровождения эти суда с эвакуированными детьми стали бы легкой добычей немецкого подводного флота.

В конце Второй мировой войны произошло два важных события. Во-первых, Элизабет Бентли решила порвать с советской шпионской сетью. Во-вторых, сбежал на Запад сотрудник советской резидентуры в Канаде Игорь Гузенко. Эти два события раскрыли американскому правительству глаза на масштаб советского шпионажа в США и Канаде. Когда в 1940 году президент Рузвельт приказал ФБР установить прослушивание в домах вождей американских коммунистов, он игнорировал процедуру получения судебного ордера и заявил, что президент имеет неотъемлемое право на слежку за агентами враждебных государств. Среди информации, которую ФБР получило благодаря прослушиванию, была запись разговора регионального функционера в Калифорнии по имени Стив Нельсон с человеком, у которого был русский акцент. Разговор состоялся в 1943 году. Они обсуждали, как вербовать шпионов и каким образом Нельсон сможет получить деньги. Агенты ФБР выследили русского. Он сел на поезд, пересек страну с запада на восток, вышел из вагона в Вашингтоне и направился в советское посольство. Это был Василий Зарубин – глава резидентуры НКВД в Соединенных Штатах. Если лицо такого уровня едет на другой конец страны ради такой встречи, эта встреча должна иметь большое значение. Поэтому никак нельзя утверждать, что это все неважно. Этот период закончился разоблачениями Бентли и Чамберса. Некоторые шпионы продолжали работать, но они больше никогда не достигли таких вершин, как до разоблачений Чамберса и Бентли.

Владимир Тольц: Я сознательно не рассказываю сейчас вам «кто есть кто» среди перечисленных профессором Ромерстайном и другими участникам и симпозиума политиков, чиновников и шпионов. Про одних мы уже говорили в нашей программе, про других скажет Владимир Абаринов, про третьих немало написано и говорится в нынешней России. Правда, немало говорится и пишется, к сожалению, до сих пор ерунды, начиненной пафосом 15 лет назад завершившейся Холодной войны. Ну, почему, к примеру, сохраняется до сих пор это детское деление: все плохие (то есть чужие) – шпионы, а все хорошие (то есть «наши»)– разведчики? Почему, скажем, про упомянутую Ромерстайном Элизабет Бентли, сдавшую ФБР своего любовника - советского шпиона надо писать «предательница», а жена Василия Зарубина, точно также сдавшая органам своего первого мужа Блюмкина – «патриотка»? На самом деле обе эти совершенно незаурядные, героические и несчастные, думаю, советские шпионки достойны описания умными писателями в умных романах, а не этих топорных штампов…

Но я снова уступаю место у микрофона Владимиру Абаринову.

Владимир Абаринов: Личности почти всех советских шпионов – или людей, которые подозревались в шпионаже на Москву – удалось установить благодаря операции Венона. Операция эта началась еще до войны. Служба радиоразведки Вооруженных Сил США собирала послания, которыми обменивались Москва и советские дипломатические представительства за рубежом, начиная с 1939 года. Однако расшифровать их никто не пытался – все усилия были направлены на взлом немецких и японских шифров. Лишь в феврале 1943 года немногочисленная группа специалистов приступила к изучению этих радиограмм.

Задача оказалась исключительно сложной. Советские шифровальщики пользовались системой «одноразового блокнота»: шифр применялся в течение суток и больше никогда не повторялся. При этом каждое послание шифровалось дважды. Но зимой 1941-42 года, в самый отчаянный период войны, случился сбой: шифровальные блокноты были продублированы. Эта ошибка оказалась роковой. Именно она в итоге помогла американской разведке взломать шифр, пользуясь той же логикой, что и Шерлок Холмс при разгадывании тайны пляшущих человечков.

Первый удобочитаемый результат был получен лишь в июле 1946 года. Выдающийся криптоаналитик Мередит Гарднер прочел одну фразу послания об операциях НКВД в Латинской Америке. В декабре того же года он добрался до радиограммы исключительной важности: нью-йоркская резидентура передавала в Москву список ученых, занятых в проекте «Манхэттен» - проекте создания атомного оружия. Так американцы впервые узнали о том, что в Лос-Аламосе работал (или работает) агент (или агенты) советской разведки.

Судя по содержанию радиограмм, советскими агентами были буквально наводнены и многие другие оборонные предприятия и правительственные ведомства США. Однако установить их личность не представлялось возможным: в текстах донесений все реальные имена, географические названия и наименования учреждений фигурировали под псевдонимами.

В конечном счете советскую разведку подвела самонадеянность – она слишком свято верила в несокрушимость своего шифра. Именно так случилось с атомными шпионами: нью-йоркская резидентура в одном из донесений за неимением псевдонима назвала открытом текстом имя сестры Клауса Фукса. Отсюда и потянулась нить.

О советских шпионах в американском правительстве надо рассказывать отдельно. К началу войны советская военная разведка, Главное разведывательное управление Генштаба Красной армии, располагала в Вашингтоне хорошо организованной агентурной сетью, состоящей из молодых перспективных бюрократов. Одним из них был уже упоминавшийся Олджер Хисс, другим – выдающийся экономист Гарри Декстер-Уайт. Если первый создатель и первый секретарь ООН, то второй – родной отец Международного валютного фонда и Мирового банка. Резидентура НКВД такими успехами похвалиться не могла. Но в 38 году связник ГРУ Чамберс вышел из игры и сеть была передана в ведение НКВД. Слухи о том, что в федеральных ведомствах действует коммунистическая шпионская сеть, в Вашингтоне циркулировали с начала 30-х годов, но администрация и пресса склонялись к мнению, что их распускают противники президента Рузвельта. После заключения в августе 39 года советско-германского пакта о ненападении ситуация резко изменилась - советские агенты превратились в шпионов враждебного государства. В этот момент Уиттакер Чамберс, который смертельно боялся мести Москвы, решил, что пришло время сознаваться. Он добился встречи с одним из ближайших помощников президента. Но когда помощник стал докладывать президенту, тот не пожелал его слушать. Чамберс не успокоился и в 42 году представил директору Гуверу 8-страничную записку того же содержания. Но США и СССР были тогда союзниками, Гувер охотился за нацистскими шпионами и он оставил бумагу без последствий. Олджер Хисс продолжал беспрепятственно делать дипломатическую карьеру, не отставал от него и Гарри Декстер-Уайт, еще до войны ставший министром США. В мае 45 года Чамберс предпринял третью попытку явки с повинной. На сей раз обстановка в Вашингтоне была совершенно иной, Гувер вел яростную борьбу за ликвидацию разведки, управления стратегических служб генерала Доналана с тем, чтобы ее функции были переданы ФБР. Информация Чамберса совпала со сведениями, полученными от двух других источников - другого курьера той же агентурной сети Элизабет Бентли и бывшего шифровальщика советского посольства в Оттаве перебежчика Игоря Гузенко. Гувер направил президенту Трумэну совершенно секретный меморандум, изюминкой которого было сообщение о том, что из 12 советских агентов, окопавшихся в правительственных учреждениях, пятеро работают в конторе Доналана. Однако для предъявления официальных обвинений в суде доказательств не хватало.

Между тем Олджер Хисс в декабре 46 года вышел в отставку и стал президентом одного из влиятельнейших вашингтонских аналитических центров – Фонда международного мира имени Эндрю Карнеги. Его дело всплыло на поверхность 3 августа 48 года, когда Уиттакер Чамберс дал показания постоянному комитету правительства по антиамериканской деятельности. Тот факт, что Хисс ездил вместе с Рузвельтом в Ялту на переговоры о послевоенном мироустройстве и стоял у колыбели ООН, стали небывалой сенсацией. Спустя два дня перед комитетом для дачи показания встал сам Олджер Хисс. Он напрочь отрицал, что когда-либо был членом компартии или имел друзей среди ее членов. По его словам, он ни разу в жизни не встречался с Чамберсом. Его невозмутимые ответы убедили некоторых членов комиссии. Тогда за дело взялся член комиссии Ричард Никсон. На белый свет была извлечена полая тыква, в которой Чамберс хранил свое шпионское досье. Документы отправили на экспертизу. Покуда возились с тыквой, истек десятилетний срок давности по делам о шпионаже. Все, что могло сделать правосудие – это предъявить Хиссу обвинения в лжесвидетельстве, что и было сделано. Однако суд присяжных не смог вынести вердикт, осудить Хисса удалось лишь на втором процессе, который завершился в январе 50-го года. «Отец» ООН отправился за решетку на три с лишним года, а ликующий Никсон отчитался перед конгрессом о проделанной работе. Для Гарри Трумэна осуждение Хисса было тяжелым ударом. Что касается Никсона, то он признавался, что если бы не тыква, принесшая ему известность, он вряд ли стал бы всенародным президентом. Олджер Хисс скончался в 96 году в возрасте 92 лет. До конца жизни он отрицал, что был советским шпионом. Судьба Гарри Уайта сложилась несколько иначе. В 46 году президент Трумэн назначил его управляющим Международного валютного фонда от США. Он сделал это, невзирая на возражения Гувера и правительства Канады, которое узнало о сотрудничестве Уайта с советской разведкой от Игоря Гузенко. Копию меморандума Гувера получил и генеральный секретарь Джеймс Бирнс. Он немедленно отправился к президенту и потребовал отозвать назначение Уайта. Трумэн ответил, что тоже шокирован запиской Гувера, однако выяснилось, что Уайт уже утвержден сенатом. В 47 году он сам неожиданно вышел в отставку по состоянию здоровья. Годом позже Уиттакер Чамберс и Элизабет Бентли назвали его в своих показаниях комитету по антиамериканской деятельности как одного из агентов Москвы. Бэнтли, которая помимо донесений собирала с агентов и членские взносы членов компартии, не смогла вспомнить, платил ли взносы Уайт. Сам Уайт в своих показаниях отрицал все обвинения. Они никогда не предъявлялись ему в судебном порядке. Уайт умер от сердечного приступа в своем доме в августе 48 года через три дня после допроса в Конгрессе. Спустя пять лет развернувший охоту на ведьм сенатор Джо Маккарти обвинил Гарри Трумэна в том, что он назначил Уайта в МВФ, зная о его шпионаже и потребовал явки бывшего президента для дачи показаний. Но бывший президент нашел легальную возможность уклониться от вызова.

Владимир Тольц: Тема сегодняшнего, часового выпуска нашей программы «Шпионаж и его роль в истории ХХ века». Вообще-то это тема давнего, но не прямого спора между разведчиками и политиками. Первые уверяют, что всегда добывают и представляют политическому руководству важный и первоклассный материал. Но а начальство, сами знаете, либо не может его оценить, либо не умеет использовать. Политики отвечают, что разведчики всегда склонны преувеличивать значение своей информации, а кроме того, им нельзя полностью доверять, потому что они шпионы и может быть не только наши. На симпозиуме в Вашингтоне, где обсуждались различные аспекты этой темы, присутствовал мой коллега Владимир Абаринов, который и подготовил для нас отчет, о развернувшейся там дискуссии. Вот с какими замечаниями по ходу ее выступил профессор Колумбийского университета Виктор Наваски.

Виктор Наваски: Я полагаю, мы просто по-разному оцениваем угрозу коммунизма, в этом все дело. Когда я только начинал работать в Nation, мне позвонил мой предшественник Керри Маквильямс. Он пригласил меня на ланч с его венгерским другом, который работал в венгерском представительстве при ООН, а потом стал одним из верховных комиссаров ООН. Я пошел на ланч, и этот венгр оказался очень толковым, остроумным и приятным собеседником. Не помню, кто заплатил по счету, но примерно через месяц мы встретились опять. За тем первым ланчем он сказал мне: «Вы были единственным, кто предсказал что Тедди Кеннеди проиграет партийную номинацию на президентских выборах Джимми Картеру и что он наберет всего 40 процентов». Я забыл, что я это предсказывал. На втором ланче он мне напомнил наш спор по поводу кэмп-дэвидских соглашений – я был за, он был против. После четвертого раза я понял – одно из двух: либо у него идеальная память, либо он после каждой нашей встречи записывает каждое слово, сказанное за столом. Я позвонил Маквильямсу и говорю: «Керри, мне кажется, что этот малый, с которым ты меня познакомил, он из венгерского КГБ». А Керри говорит: «Ну конечно. Они все оттуда». Иными словами – ну и что? Он умный парень, никаких государственных тайн ты ему не выдал, мы только излагал ему свое мнение по разным вопросам, которое ты излагаешь в журнале – так какая разница? Вот когда читаешь сочинения нового поколения американских историков, которые работали с недавно открытыми документами, видишь, что они используют такие встречи как доказательство того, что я или Стоун или кто-то другой были агентами влияния и помогали иностранным правительствам, а не просто общались, причем общение ведь может доставлять удовольствие и тогда, когда ты абсолютно ни в чем не согласен со своим собеседником. Я на своем веку был знаком со многими коммунистами. Одни из них были марксистами, которые верят в свободу слова. Другие – просто ужасными людьми, которые исполняли все, что приказывал американским коммунистам Советский Союз. Но факт состоит в том, что через членство в партии за эти годы прошел миллион человек, но не было момента, когда ее численность превышала бы 80 тысяч человек.

Рональд Радош: Виктор, дело не в количестве. Я согласен с тем, что многие вступали в партию из-за ложных идеалов. Я тоже верил в эти идеалы, когда был мальчишкой. Их волновали вопросы гражданских свобод и другие чисто американские проблемы. Но они исполняли указания Москвы. И тот, кто не спрыгнул с этого поезда, остался в партии, был готов делать все что прикажут. Они помогали Советскому Союзу по собственной воле. Докаументы показывают по всех деталях, как работали на Москву ключевые сотрудники администрации Франклина Рузвельта. Доказательства этой систематической работы неопровержимы. У нас в Советском Союзе не было ничего похожего на людей такого уровня, которые здесь служили советскому правительству вместо того, чтобы служить американскому. И у нас постоянно появляются все новые и новые доказательства этой службы. Возьмем, к примеру, биографию Анны Луизы Стронг, которая вышла в свет в прошлом году и осталась почти незамеченной. Книга написана женщиной, которая на протяжении четверти века работала на Анну Луизу Стронг и в конце концов написала: «Я вынуждена признать – все, что говорили об Анне Луизе, правда, но в действительности дело обстоит гораздо хуже. Она была шпионкой Сталина». И таких историй появляется все больше по мере изучения документов.

Герберт Ромерстайн: Договоримся о терминах. Шпион – некто, кто собирает разведывательную информацию в интересах разведывательной службы. Агент может быть шпионом, а может быть агентом влияния. В первом случае он находится в контакте с иностранной разведслужбой и собирает информацию для нее, во втором – стремится оказать влияние в первую очередь на людей, принимающих решения. Агент влияния – не шпион. Ай-Эф Стоун был агентом влияния. Поэтому зря Наварски кричит: «Ромерстейн обозвал журналиста шпионом!» Он не шпион. Он агент влияния. Как мы установили при изучении досье операции Венона, он встретился с сотрудником НКВД и сказал: «Я, ребята, не хочу работать на вас. Я боюсь на вас работать. Но я буду, если вы дадите мне денег». И сотрудник доложил об этом в Москву. Случай Стоуна отличается от обычной вербовки других американских коммунистов. Они восприняли бы предложение заплатить им как оскорбление. Они были советскими патриотами. Кем бы ни был Ай-Эф Стоун, он хотел, чтобы ему платили. Так что нужно сперва договориться о терминах.

Тимоти Нафтали: Я думаю, на проблему можно смотреть в трех плоскостях. Одна плоскость – это когда мы рассуждаем о патриотизме, идентичности и действиях конкретного лица. В этой плоскости в силу целого ряда причин дискуссия в основном закончена, особенно относительно конкретных лиц. Есть другой аспект, затронутый Виктором, – почему мы, американцы, склонны преувеличивать угрозы? Поначалу мы их недооцениваем. Когда мы вдруг узнаем, что угроза существует, мы раздуваем ее до колоссальных размеров. Мы недооценивали степень проникновения советской агентуры в наши правительственные учреждения при Рузвельте. Проблема заключается в том, что, когда мы осознали степень этого проникновения, Советы демонтировали свою шпионскую сеть. Таким образом, мы устроили панику как раз в тот момент, когда угроза миновала. Сегодня мы ведем себя точно так же. Мы делаем это постоянно. Угроза застает нас врасплох, мы начинаем суетиться и раздувать ее и в итоге задыхаемся в зловонных миазмах обвинений и страхов. Но мы не единственное общество, склонное к такому поведению. Мы, американцы, обычно увиливаем от сравнения себя с другими странами. Но в данном случае это полезно. Третья плоскость разговора – это область международной политики. Я был бы рад утверждать обратное, но за немногими исключениями, о которых я уже сказал, я нашел очень мало свидетельств того, что шпионаж играл роль в решении вопросов войны и мира на высшем политическом уровне. Он имел значение на уровне общественных настроений, страхов и предрассудков. В том-то и дело, что иллюзия, создаваемая шпионажем, зачастую играла такую же заметную роль в истории международных отношений, какую играла бы реальность.

Владимир Абаринов: Но Герберт Ромерстайн не сдает позиции.

Герберт Ромерстайн: Тим неправильно сказал, что русские демонтировали свою сеть. Они этого не делали. Многие агенты были заморожены – из-за репрессий в Советском Союзе, а также потому, что в странах Запада к коммунистам стали относиться с подозрением. Но другие продолжали работать – например, Морис и Лона Коэны. Они занимались атомным шпионажем, затем перешли под контроль Рудольфа Абеля. Когда был арестован Клаус Фукмс, они перешли на нелегальное положение, бежали в Советский Союз, прошли там дополнительную подготовку и были направлены в Англию под именем Крогеров.

Владимир Абаринов: Спор завершает тот, кто его начал – Виктор Наваски.

Виктор Наваски: Я считаю, было бы неплохо пройтись по всему списку, в котором нет никакого различия между Уолтером Бернстином и Коэном и Розенбергом. Это важно не только для академической ясности, но и для понимания нашей собственной истории. По сей день существует большой вопрос относительно Гарри Декстер-Уайта и относительно человека, который считается главарем этой шпионской сети – я говорю о Викторе Перлό. Я знал Виктора Перло и уговаривал его написать о том, что он делал в этой подпольной группе. Ведь он настаивал, что это не шпионская, а исследовательская группа, что они были вынуждены работать в подполье, потому что среди них были члены коммунистической партии, а в то время с этим были проблемы. То есть это было следствие мистификации и демонизации коммунистической партии. Перло был гораздо более сложной фигурой, чем его изображают историки Холодной войны. Это ошибка сваливать их всех в кучу, если мы действительно стремимся понять, была ли преувеличена угроза, лишились ли мы части своих свобод в обмен на спасение от этой мнимой угрозы и во что обошлась нам чистка в нашем обществе – одному Богу известно, сколько и каких книг осталось не написано и каких дипломатов мы не досчитались из-за страха, который внушили обществу.

Владимир Абаринов: Так считает выступавший в Вашингтоне на недавнем симпозиуме по истории шпионажа профессор Колумбийского университета Виктор Наваски. Что ж, у историков, как я сказал в начале передачи, еще есть время подсчитать все потери Холодной войны, о которых он говорил. – В их распоряжении весь нынешний век….