Выход в свет книги, подводящей черту под всеобщей историей пишущей машинки, взволновал меня, как давно пишущего автора. Подумать только, что я еще застал металлические перья с расщепом и отвратительные чернильницы-непроливайки, которые, вопреки названию, пачкали все на свете. Процедура письма требовала неторопливости, расстановки, усердия, дисциплины, прилежания и прочих добродетелей, которые давно вышли из моды. По сравнению с простым пером авторучка, хоть она тоже текла, казалась взрослой роскошью, шариковая ручка была уже заграничной прихотью. Кто сейчас помнит, что пустые стержни не выбрасывались, а заправлялись заново в особых мастерских, отгадать назначение которых не смог бы никакой шпион.
Когда в мою, уже литераторскую, жизнь вошла пишущая машинка, я решил, что эволюция письма завершилась. Тем более, что на тридцатилетие друзья подарили мне, в складчину, роскошный электрический агрегат. Довлатов, помнится, говорил, что его доля составила три буквы. Не трудно догадаться — какие.
Но тут наступила эра компьютеров, и все смешалось. Компьютер радикально изменил отношения писателя с текстом. Главное отличие в том, что текст потерял окончательность, стал текучим. Слова, предложения, абзацы, главы, части, — все это так легко тасуется, что сама линейность письма — от первой страницы к последней — стала устаревшей условностью. Текст перестал напоминать свиток, разворачивающийся по мере сочинения от начала к концу.
Теперь, во всяком случае, с точки зрения автора, незаконченный текст больше напоминает картину в мастерской. Художник никогда не заполняет полотно в соответствии с сюжетом. Он выделяет полюса светлого и темного, постепенно сглаживает или выделяет контрасты, уравновешивает тона, старается сбалансировать цветовые массы, увязывает композицию, прорабатывает детали. Причем, все это делается сразу — одна перемена влечет за собой другие.
Примерно то же сейчас происходит и с литературным опусом. «Листая» его на экране, мы, даже не читая буквы, можем судить о том, насколько искусно распределены текстовые объемы — расстановка абзацев, чередование диалога с описаниями, длина глав, число пробелов — все это служит признаками, по которым видно, как «упакован» текст, насколько ловко он ляжет на книжную страницу.
Компьютер чисто технически упростил такую одновременность писательской работы. Я, конечно, вовсе не считаю, что техника письма улучшает или ухудшает его результат, но я уверен, что как-то она сказывается: то, что мы пишем, меняется от того — как, и на чем мы пишем. Именно поэтому сейчас самое время воспеть умирающую от недостатка внимания пишущую машинку.
Обозреватель Радио Свобода Марина Ефимова рассказывает о книге Даррена Уэршлера «Фрагментарная история пишущей машинки».
Darren Wershler-Henry. The Iron Whim: A Fragmented History of Typewriting
— Книга профессора Уэршлера «Фрагментарная история пишущей машинки» — не столько исторический экскурс, сколько трактат. Ностальгический трактат, написанный по поводу замечательного изобретения, которое на наших глазах из основных орудий труда превратилось в металлолом. У американцев пишущих машинок было больше, чем в любой другой стране (как и всего прочего), поэтому они и стали предметом ностальгии. В документальных фильмах о 1930-40-х годах можно увидеть гигантские корпоративные залы с бесконечными рядами столиков, за которыми стрекочут на «ундервудах» аккуратненькие машинистки. Другую (тоже привычную) картину описывает в своей книге Уэршлер:
Пишущая машинка стала символом эры, уже выцветшей, как старая фотография: десятки мужчин в белых рубашках сосредоточенно и страстно стучат по клавишам. Поздний час, резкий свет голых лампочек, рукава рубашек засучены, подтяжки спущены, в губах — забытые окурки сигарет. Не отрывая глаз от бумажных листов, торчащих из машинок, мужчины закуривают по новой сигарете, отхлебывают по глотку «бурбона» из бутылок, припрятанных в нижних ящиках столов, и продолжают колотить по клавишам.
Так выглядели — еще каких-нибудь 30 лет назад — репортерские залы газет. Интересно, что никто из изобретателей пишмашинки (а их было много) не предвидел ее популярности. Она была задумана в помощь слепым. А зачем она зрячим? У них есть перо!
Не было крика «Эврика!», не было одинокого изобретателя в мастерской, освещенной оплывшей свечой. По подсчётам историков, пишущая машинка изобреталась 52 раза. Одна из ранних конструкций была похожа на свадебный пирог, другая — на игральный автомат, третья была высотой в 2,5 метра, четвертая (изобретенная в Тироле) была целиком сделана из дерева. До 30-х годов XIX-го века ни одна из них не имела клавиатуры, а когда она появилась, то повторяла клавиатуру рояля. Буквы покрывали чернилами валики. Копировальная лента появилась только в 1841 году.
Но поскольку людям очень хочется назвать кого-нибудь «отцом пишущей машинки», то в Америке им стали считать Кристофера Шолса, механика и чудака из Миллуоки. Модель, знаменитую своей точностью и эффективностью, создал человек полубезумный и неряшливый, ходивший по городу в драной шляпе и коротких клоунских брюках. И вообще он пытался изобрести не пишущую машинку, а «пагинатор», проставляющий на документах номера страниц. В его аккуратной конструкции не было особых новшеств, кроме одного, но важного — удобного расположения букв на клавиатуре — по принципу частоты их использования. В Америке ее называют «qwerty-клавиатура» — по шести первым буквам. Она-то как раз дожила до наших дней и перекочевала в компьютеры.
Следуя за судьбой пиш-машинки, автор книги делает особый акцент на роли женщин в ее истории:
Фирма «Ремингтон» — изготовитель первой рыночной модели Шолса — рассчитывала исключительно на женщин: на всех машинках были отштампованы цветочки. Расчет был верен: в 1910 году 81% машинисток составляли женщины. Социологи заволновались, что подобная служба лишит женщин сексапильности и приведет к развалу семей. Отчасти они были правы — насчет семьи, но не насчет сексапильности: в начале XX века девушка-машинистка стала главной темой порнографического искусства. В социальном же смысле служба машинистки стала скромным стартом феминизма XX века.
Среди машинисток нашлись такие, которые были глубоко преданы своему делу, особенно те, кто работал под диктовку писателей и ученых. Машинистка Генри Джеймса после его смерти долго утверждала, что его дух все еще посылает ей тексты. Кроме того, она уверяла, что с такими же посмертными заказами к ней обращались Томас Харди, Джордж Мередит и Джон Голсуорси.
«Собирая анекдоты из истории пишущих машинок, — замечает рецензент книги Джоан Акоселла, — Уэршлер даже одушевляет предмет своего исследования и слегка мистифицирует его, не очень заботясь о правдивости рассказов и доказательности идей. Да это и неважно. Главное, что его истории занятны».
Если обезьяну посадить за пишущую машинку, сколько времени уйдет на то, чтобы из-под ее лап появился текст Шекспира? Дэн Оливер из Аризоны в 2004 году доказал, что его виртуальные обезьяны после 42-х миллиардов лет работы написали одну строчку из «Ричарда Второго» и 19 букв из первой строки «Двух веронцев». А дочь Томаса Манна Элизабет целый год упражнялась со своим английским терьером. Ценой сотен гамбургеров она добилась того, что он носом печатал двадцать простейших слов.
Любопытно, что сказал бы об опытах дочери покойный Томас Манн? Автор книги о пишущей машинке не только мистифицирует её, но даже наделяет некой силой, способствовавшей творчеству. Пишущая машинка, по его мнению, создавала у писателя ощущение, что ему кто-то диктует, может, быть, даже кто-то свыше. Рецензент шутит по этому поводу:
К писателям, зачарованным своей пишущей машинкой и даже подпавшим под ее контроль, относились, например, Пол Остер и Уильям Бэрроуз. Что ж, это вполне современная версия древней поэтической идеи: Муза беседовала с Вергилием, соловей — с Китсом, пишущая машинка — с нами.
Интересно и замечание рецензента о разнице в психологическом ощущении писателя, работающего на машинке и на компьютере. Дело не только в беззвучности компьютера и в том, что (по красочному выражению рецензента) работа на нем физически отличается от работы на машинке, «как рукопожатие от кулачного боя». Главное отличие — в том, что на компьютере сокращать текст, менять его, переставлять абзацы стало слишком легко по сравнению с пишущей машинкой. «Компьютер, — пишет рецензент, — соблазняет нас писать короткими передвижными блоками, хотя мудрее было бы заколебаться перед тем, как переделывать органичный текст, первым пришедший в голову. Страница текста, правленого после пишущей машинки, выглядит, как свидетельство пыток, которым автор подвергал свою мысль. А текст, напечатанный на экране, не носит следов борьбы, словно то, что мы написали, является точным выражением того, что мы задумали».
