Москва — город будущего. Мерцающие хвосты черных комет, уходящие в небо — это знаменитые нефтяные фонтаны. По черным каналам плавают атомные субмарины и электрические гондолы. В небоскребы и тротуары вмонтированы настоящие бриллианты. Вместо Кремля — огромный бублик Большой Православной мечети. Так представляет себе Россию будущего Юлия Кисина. А перед вами ее книга о прошлом, которое агрессивно и хищно врезается в наше культурное тело, разрушая иллюзии о правдоподобии лучшей жизни.
Этот отрывок — из аннотации книги рассказов писателя и художника Юлии Кисиной «Улыбка топора». На вечере в книжном магазине «Фаланстер» Юлия читала рассказы, не вошедшие в книгу, но типологически похожие: их герои — потомки персонажей Михаила Зощенко, как если бы Зощенко любил Кафку, Камю и Сорокина. Часто эти простодушные герои сталкиваются с искусством в его музейном или современном варианте (а эти материи художник Кисина знает превосходно), и искусство производит на них неизгладимое впечатление вплоть до разрушительного, как в рассказах «Белая» или «Человек из железа».
Однако реакции их оказываются варварскими. Вот отрывок из рассказа «Венера». Первоклассник посещает районный музей с отцом и видит статую:
Женщина передо мной прекраснейшая, белая, как снег, будто из снега. Я только спросить у родителя хочу: «Но кто это?» И просто от прелестей красоты захлебываюсь и у папани спрашиваю: «Кто эта тетя распрекраснейшая?» А он стоит, будто словами подавился, красный весь, мой родитель, и в пол паркетный уткнулся, будто рухнет сейчас отчего-то. И на женщину чудесную смотреть не может, чтобы от красоты глаза его не лопнули. И только говорит на мой вопрос: «Пойдем, пойдем дальше». А я ему: «Папа, так это же и есть искусство! Вот здорово-то!» И это все в нашем районном музее. Я читаю под женщиной ослепительной, что там написано. Зовут ее «Копия». Я думаю: какое имя-то чудное — Копия. Это как мамины подруги на меня смотрят и маме говорят: «Сын твой ну просто копия, копия ты». Значит, копия — это все, что прекрасно. И я только шепчу и шепчу: «Копия…» Подходит к нам служительница музея и с гордостью говорит: «У нас в музее все копии. До войны, — говорит она, — у нас оригиналы были, теперь — только копии». Я думаю: да и черт с ними, с оригиналами, кому они нужны. Только и делают, что себя вперед тычут, как Вовка, который у нас во дворе оригиналом считается.
Абсурд этого типа логики, сознание обывателя, который «тоже любить умеет», передается прямой речью персонажей, которые становятся пугающе самостоятельными.
В эпиграфе к книге редакция предупреждает о том, что всякое сходство с реальными персонажами мерзко и отвратительно. Потому что это не сходство с каким-то одним персонажем, это такой человеческий бульон. В школе это называли собирательный образ.
Дикие, но чувствительные персонажи Кисиной попадают в нелепые жизненные ситуации или же в обыденных ситуациях вдруг обнаруживают зону иррационального. Вот отрывок из рассказа «Самая позорная история в моей жизни». Только что закрылась дверь за красавицей, которая вызвала бурю чувств у выпивающих в кафе мужиков — ведь ее «ни съесть, ни выпить, ни поцеловать», совсем как статую из музея…
Смотрю я на дверь, куда ушла эта модель, но все на дверь смотрят, а дверь эта довольно обыкновенная, деревянная, с желтым стеклом. Хлоп — присутствующим ясно, сразу всем опять хорошо стало, когда она ушла, эта красавица. А потом уже такое пошло-поехало! Каждый рассказывал самую позорную историю своей жизни. Одна история была позорнее другой. Я не думал, что с такими ублюдками и говнюками за одним столом сижу. Мне даже стыдно было, что я с этими идиотами связался, и противно до жути. А потом вдруг кто-то дверь с той стороны опять тронул. И все замолчали. Дверь медленно так открывается, как в кино, скрипит. И вдруг старик какой-то входит, хромой и косой, желтый, очевидно, печеночник. Еще у него, сразу видно, глаз искусственный, вот-вот вывалится. На плечах — перхоть, как первая пороша. И непропорционально большой протез в черной перчатке. Все на него палятся, как в шоке. Молчание. Как с того света старик. А потом — радость! Ну, мы вот так прямо благодарны были. Просто ужас как благодарны за то, что он старый, отвратительный, вонючий мужик, а не какая-нибудь красавица. И так было нам потом хорошо, что мы этого старика одноглазого за наш стол пригласили и пили за его здоровье, и кормили его как на убой, и денег не жалели. И кто-то снял с себя по пьяни дорогущий пиджак и на старика нахлобучил. А потом уже до меня дошла очередь рассказывать позорную историю. И я им такое рассказал, такую позорную историю, самую позорную историю моей жизни. И они охренели и дико после этого меня зауважали.
Большинство рассказов написаны от имени не слишком образованных мужчин, целого класса позднесоветской породы, ушибленной жизнью: «Вообще поначалу то, что я сегодня читала, имело даже такое условное название «Рассказы очевидцев». И я как бы давала, скажем, истории каким-то разным голосам, которые действительно пересказывали свою жизнь. Вот как рассказ «Самая позорная история моей жизни», в принципе, это все такие позорные или еще какие-нибудь истории чьей-то жизни», — говорит Юлия Кисина.
Культурное варварство и глупость Юлия Кисина не считает родовой чертой России. Кисина живет в Берлине и видит немцев и русских без комплиментарности. В рассказе «Мария» в сновидениях, а затем и в убеждениях немецких женщин их мужья, служившие в вермахте и люфтваффе, рождаются в следующей жизни цыганскими и еврейскими детьми, а некоторые даже и рыбами, которых съедят на Рождество.
В кого только Вилли потом переселился? Не знаю. Вилли мне не снится, не хочет. Тут у нас у иностранцев соседских дети родились, они, черти, много рожают, уже пятого ребенка родили. Зачем пятого? Куда они с ним? У нас и так населения много. У меня в голове мысли, мысли… Я тут суп готовила, сижу и думаю: может, Вилли в девочку их переселился. На Святое Вознесение встретила их, поздоровалась. Наверное, удивились. Смотрю на коляску и про Вилли думаю. Нет, не похожа она на моего Вилли, нос другой, глаза тоже не такие. А не чужая, чувствую. Говорю: «Вилли, Вилли, слышишь меня?» А она глазами смотрит. Они удивились. Девочку тоже Вилли зовут, Виолетта. На всякий случай дала ребенку старые вещи от Вальтера, чтобы спокойно было».
— Почему фашисты реинкарнируют, перерождаются либо в евреев, либо в цыганских детей?
— Ну, они же не хотят этого. Во-первых, это такая бунюэлевская история. Во-вторых, мы, наверное, превратимся в противоположности себе.
— Куда бы ты хотела отправиться в путешествие, и реальное, и какое-то внутреннее путешествие? Куда дальше отправится художник и писатель Кисина?
— Реально я точно знаю, что я хочу в космос. Это абсолютно железно, это я очень хорошо знаю. Но просто меня никто не пошлет, это ясно. Я даже готова была бы заниматься спортом для этого и не есть… не знаю, чего там не едят космонавты, не пить кока-колу целый год или даже три года. А во внутренние путешествия, куда я отправляюсь — не знаю. Я себя назвала таким переводчиком, скажем, из европейское в русское и наоборот, из подсознательного в сознательное и так далее. Я такой переводчик. Он же — перевозчик из одного живого мира в другой живой мир.
Юлия Кисина «Улыбка топора», KOLONNA Publications, Тверь, 2007 г.
