Александр Генис: Никогда еще не было в истории США такой пестрой президентской кампании. Впервые за место в Белом Доме сразу борются кандидат-женщина, кандидат-афро-американец, кандидат-мормон. Сам этот факт говорит о том, что порог терпимости в стране поднялся на небывалую раньше высоту. Но одно табу в Америке осталось. Опросы показывают, что больше половины американцев считает, что у атеиста никогда не будет шанса попасть в Белый Дом. И это значит, что подавляющему большинству избирателей далеко не безразличны религиозные убеждения их президента, или отсутствие таковых.
Надо сказать, что влияние религии на политику – та черта жизни Америки, которая постоянно поражает ее друзей и соседей. Скажем, англичане или даже канадцы никогда не станут расспрашивать своих лидеров о том, как и где они молятся. Но американские политики должны обсуждать свои отношения с Богом откровенно, часто и публично, не выходя при этом за рамки Конституции, которая предписывает власти безусловное безразличие к церкви. Алексис де Токвиль, наиболее проницательный из заграничных поклонников Америки, видел в этом секрет ее успеха: глубоко верующий народ в строго секулярном государстве.
Так или иначе, религиозно-политическая эквилибристика - непременная и оригинальная черта демократического процесса в Америке. Вот поэтому мы и попросили нашего вашингтонского корреспондента Владимира Абаринова рассказать о религиозных аспектах нынешней президентской кампании.
Владимир Абаринов: Согласно последним опросам, более половины взрослых американцев, 53 процента, молятся каждый или почти каждый день. Еще 15 процентов молятся несколько раз в неделю. И только каждый восьмой американец, или 12 процентов, не молятся никогда или редко.
Америка была и остается глубоко религиозной страной.
О роли религии в истории США говорит Джон Мичем – редактор еженедельника « Newsweek », автор книги «Американское Евангелие».
Джон Митчем: Наша страна основана как религиозное государство – это сделали, главным образом, люди, искавшие экономических возможностей и религиозной свободы. И во многих отношениях они считали эти две задачи взаимосвязанными. Религия была ключевым элементом американской истории, она была и благом, и злом. В Священном Писании находили оправдание рабству, расовой сегрегации, дискриминации женщин, захвату земель, принадлежавших индейцам. Но религия и сплотила страну в борьбе против рабства в движении за гражданские права и расширение свобод. Это часть нашей культуры; религия точно так же, как экономика или география, или политические убеждения, определяет ценности, которыми дорожит народ.
Владимир Абаринов: Еще один авторитетный знаток вопроса – протестантский проповедник Рик Уоррен. Его книга «Целеустремленная жизнь» издана общим тиражом 30 миллионов экземпляров на 56 языках, в том числе, на русском.
Рик Уоррен: Мэдисон однажды сказал: «Если в стране одна религия, то в этой стране тирания. Если в стране две религии, в ней гражданский конфликт. Если в стране много религий, в ней царит гражданский мир». И я уверен – это и есть причина, почему Америка процветает: потому что у нас есть свободный рынок не только в экономике, но и конкуренция религиозных идей. Я решительный противник теократии, я против государственной религии. Посмотрите, что произошло в Европе: государство погубило христианство.
Владимир Абаринов: Как религиозные убеждения американцев отражаются на результатах выборов?
Рик Уоррен: На восьми последних выборах Америка охотнее голосует за воцерковленных президентов, независимо от их политических убеждений. Можно пойти по списку и дойти до Картера, верно? Рейган, Буш-старший – он не говорит об этом много, но он очень набожный человек. Наконец, Клинтон и Буш-младший. Демократ или республиканец, правый или левый – Америка любит лидеров, у которых есть вера.
Владимир Абаринов: «На восьми последних выборах» - сказал Рик Уоррен. Это стоит подчеркнуть. Вопрос о вероисповедании президента отнюдь не всегда имел такое значение, какое имеет сегодня. Принадлежность к той или иной конфессии - личное дело гражданина, он не обязан это афишировать. Отцы-основатели принадлежали к разным церквям, многие были масонами. Бенджамин Франклин был квакером, Томас Джефферсон – деистом; он составил собственный вариант Евангелия, из которого исключил все чудеса – в нем нет ни непорочного зачатия, ни воскресения, а есть просто человек по имени Иисус Христос, который учил людей добру, а потом его казнили и похоронили.
О большинстве президентов 19-го века просто неизвестно, какую веру они исповедовали. Вполне возможно, что некоторые не исповедовали никакой. Джордж Вашингтон первым на инаугурации принес клятву на Библии и добавил к тексту присяги слова «Да поможет мне Бог». Но Конституция этого не требует, и не сохранилось сведений, применялась ли Библия в церемониях инаугурации вплоть до 1845 года. Точно известно, что 26-й президент Теодор Рузвельт на Библии не клялся.
Свобода религиозных убеждений, равно как и свобода от каких бы то ни было убеждений, гарантирована американцам Первой поправкой к Конституции.
Джон Митчем: Вера по принуждению – это не вера. Это тирания. Мэдисон, Джефферсон, Вашингтон, Франклин – все основные отцы-основатели были привержены идее свободного выбора. И если ты не можешь выбрать неверие, то ты лишен выбора. Я считаю, что атеисту принадлежит определенное место в общественной жизни, это важный ингредиент нашей закваски, нашей интеллектуальной территории в мире. И мне кажется, что отчасти это реакция на обвинения в том, что религия играет в нашем обществе слишком большую роль.
Владимир Абаринов: И все-таки, в самые напряженные моменты истории даже президенты, не отличавшиеся повышенной набожностью, обращались к религиозным чувствам своих сограждан. 6 июня 1944 года президент Франклин Рузвельт сообщил американцам о том, что в Нормандии началась высадка соединенных англо-американских сил. А потом сказал следующее:
Франклин Рузвельт: «В этот тяжкий час я прошу вас помолиться вместе со мной: Всемогущий Боже, наши дети, гордость нации, в этот день вступили в борьбу, дабы спасти и сохранить нашу республику, нашу веру, нашу цивилизацию и освободить страждущий род человеческий. Под Твоим покровительством мы одолеем нечестивую рать своего врага. Да будет воля Твоя, Всемогущий Боже. Аминь».
Владимир Абаринов: «Нечестивая рать», «да будет воля Твоя»... Никогда прежде американцы не слышали от Рузвельта ничего подобного.
В Америке политическая дискуссия всегда велась со ссылками на Библию, но сегодня христианское вероучение вторгается в жизнь светского государства так настойчиво, как никогда прежде. Эвтаназия, аборты, стволовые клетки, теория Дарвина, школьная молитва... Споры доходят до Верховного Суда, который должен примирить царство Кесаря с царством Бога. Повышенное внимание к религиозной этике связано с утратой моральных ценностей – многие американцы считают эту проблему важнейшей для Америки, а покойный Папа Иоанн Павел II говорил, что Америка сегодня стоит перед моральным выбором такого же масштаба, как перед Гражданской войной. На президентских выборах 2000 года Демократическая партия, впервые после Джона Кеннеди, выставила кандидата-католика. Католическая община самая многочисленная и быстрорастущая конфессия Америки. Но выяснилось, что католики голосовали в основном за протестанта Буша. Видимо, они решили, что Джон Керри – плохой католик.
Но не слишком ли уверены американцы в том, что Бог на их стороне?
Рик Уоррен: О, без сомнения. Я никогда не говорю: Господи, спаси Америку. Я говорю: Господи, спаси американцев. Иисус принял смерть не ради страны, он умер ради людей. Несколько лет назад я спорил с руководителями Китая. Был торжественный обед с участием членов правительства, мы беседовали, и я сказал: «Знаете, проблема Китая состоит в том, что вы хотите ввести экономическую свободу западного образца без морального фундамента под ней. У вас ничего не получится, потому что для того, чтобы добиться такого же успеха, какого добился Запад, вы должны ввести три вида свободы: свободу религии, свободу информации и свободу рынка. Третье не работает без первого и второго. Капитализм без моральной основы иудаизма или христианства – это просто алчность. И когда вы берете капитализм и насаждаете его в стране без моральных устоев, скажем, в России, вы получаете олигархов – просто-напросто шайку разбойников, которые грабят страну точно так же, как это делали коммунисты».
Владимир Абаринов: Два года назад в Атланте бежал прямо из здания суда опасный преступник, убийца Брайан Николс. Спасаясь от погони, он проник в квартиру молодой женщины Эшли Смит и решил там отсидеться, заодно по телевизору понаблюдать, как идет охота. Началась бессонная ночь. Эшли попросила разрешения почитать. Он позволил, но велел читать вслух. Это была книга Рика Уоррена «Целеустремленная жизнь» (или «Жизнь во имя цели»). О том, что произошло потом, рассказывает Эшли Смит.
Эшли Смит: Он показал мне фотографию агента, которого он убил. И я стала объяснять: смотри, ты убил человека, которому было 40 лет, он был кому-то отцом, мужем, другом. И он начал верить мне, начал чувствовать то же, что и я. Он попросил разрешения посмотреть фотографии моей семьи. Я не знаю, сколько времени прошло, для меня было главное – остаться в живых. Я не хотела умирать. И я не хотела, чтобы он причинил вред кому-нибудь еще или убил себя самого. Он натворил уже достаточно, хватит. Когда я смотрела на него, мне казалось, что он и сам не хочет больше никому причинять зла. Он спросил меня, что ему делать. И я сказала: «Я думаю, ты должен сдаться».
Владимир Абаринов: Эшли уговорила его, как Соня Мармеладова Раскольникова. Только это не роман. Это произошло в сегодняшней Америке в марте 2005 года.
Александр Генис: Следующая, привычная нашим постоянным слушателям рубрика - «Музыкальное приношение» Соломона Волкова. Что в нем сегодня, Соломон? Что вы нам принесли?
Соломон Волков: Сначала я бы хотел отметить юбилей – Владимиру Ашкенази в июле исполнилось 70 лет. Ашкенази - знаменитый музыкант, лауреат нашей премии «Либерти». Мы о нем всегда вспоминаем с уважением и любовью.
Александр Генис: Кроме всего прочего, на меня он произвел замечательное впечатление при личном знакомстве - такой элегантный, миниатюрный, как шахматная фигурка.
Соломон Волков: Он ведь очень похож на Шопена в профиль, особенно, когда он был помоложе. Это всячески подчеркивалось на фотографиях и обложках его записей Шопена. Но, к сожалению, он объявил недавно о том, что прекращает свою карьеру как пианист. Насколько я понимаю, у него какие-то проблемы с руками, но это уже связано с возрастом. Он концентрируется сейчас на дирижерской деятельности, он будет главным дирижером Сиднейского симфонического оркестра. Но я хотел вспомнить, каким он был пианистом. Он ведь был потрясающим виртуозом. Мы ведь его помним в связи с Конкурсом Чайковского 1962 года, и тогда он всех поразил именно виртуозным свои мастерством. И вот он играет «Блуждающие огни», этюд Листа. Эти этюды называются «этюды трансцендентной сложности», а по-русски это называли «этюды высшего исполнительского мастерства», чтобы таких сложных слов не употреблять с философским оттенком. И действительно, я должен сказать, что Горовиц мне как раз говорил про этот этюд, что это смерть для пианиста. Это девять страниц текста, и когда ты на него смотришь, рябит в глазах – просто тьма, тьма и тьма. Мелкие эти нотки, просто гроздья свисают. Невероятно сложно.
Александр Генис: Лист это и написал, чтобы поразить всех своей виртуозностью.
Соломон Волков: И вот все эти девять страниц умещаются в минуту сорок с чем-то секунд блистательного исполнения Ашкенази.
Мне хотелось бы почтить память замечательного московского музыканта Юрия Юрова, альтиста, многолетнего концертмейстера ансамбля «Виртуозы Москвы», который умер некоторое время тому назад. Ему было 65 лет. Вот из таких музыкантов как Юров складывается музыкальный мир. Может быть, не все их знают, они не становятся суперзвездами, но они совершенно необходимы в камерном музицировании. И я хотел бы показать образец такого камерного музицирования с участием Юрия Юрова. Это струнный секстет Чайковского «Воспоминания о Флоренции», в котором Юров, вместе с другим музыкантом из «Виртуозов Москвы» Михаилом Мильманом, виолончелистом, как бы присоединяется к Квартету имени Бородина, известному коллективу. И вот этот струнный секстет, это бравурное, замечательное исполнение и волшебный ансамбль показывают, как необходимы нам музыканты класса Юрия Юрова.
Александр Генис: И, наконец, сравнительно новый раздел нашего «Музыкального приношения» - «Музыкальный антиквариат». Что в нем сегодня?
Соломон Волков: Я хотел вспомнить о замечательном мюзикле, который впервые был показан в Нью-Йорке в 1975 году, это « Chorus Line ».
Александр Генис: «Кордебалет»?
Соломон Волков: Совершенно верно. Когда Майкл Беннет, замечательный хореограф, который все это придумал, пришел с этим мюзиклом, никто не думал о том, что мюзикл этот станет легендарным. Это история 25 танцоров, которые приходят на отбор для какого-то нового мюзикла и вот они соревнуются за восемь мест.
Александр Генис: Очень похоже на реальное телевидение.
Соломон Волков: Те восемь танцоров, которые добиваются своего и участвуют в этом мюзикле, выходят с этим номером, который называется « One », и танцуют.
Александр Генис: Соломон, этот мюзикл обладает какой-то нью-йоркской привлекательностью. Во всяком случае, когда недавно ко мне приехали школьные друзья из Риги, и я их спросил, куда бы они хотели пойти, они сказали: «Кордебалет». Это такая визитная карточка города. Почему?
Соломон Волков: Во-первых, это легенда. Когда в 75-м году поставили этот мюзикл, он стал совершенно неожиданно грандиозным успехом, он прошел больше шести тысяч раз, он побил все бродвейские рекорды, и шел до 1990 года. А сейчас он пошел по-новому, и опять будет очень большой успех - этот номер всегда производит ошеломляющее впечатление. Люди уходят из театра с этой музыкой. Музыка Марвина Хэмлиша.
Александр Генис: Майкл Мур производит на меня странное впечатление. Чаще всего я разделяю его взгляды - скажем, на проблему оружия в США. Более того, я согласен почти со всем, что он говорит в своих интервью и публичных выступлениях. Мало этого, мне кажется важным политический «месседж», идеи его фильмов. Но сами они мне не нравится, точнее – бесят. И это значит, что все мои претензии следует отнести не к содержанию, а к форме этого предельно ангажированного кино.
Так, например, в последней картине «Сико» («Больной», или, как я бы перевел, «Хворый») есть дикая сцена, когда американских пациентов, пострадавших 11 сентября, везут лечить на Кубу, ибо больше негде. Этот фрагмент (центральный!) мне живо напомнил самые нелепые выдумки брежневской пропаганды, вроде того безумного эпизода, когда в начале 80-х нью-йоркских бездомных возили в Москву рассказывать об ужасах капитализма.
Однако надо отдать должное Муру – он заставил говорить о документальном кино так, как о нем никогда еще не говорили: до хрипоты. Мне кажется, что в этом виноваты не только и не столько социально острые вопросы - они были и будут всегда - сколько откровенно провокационная манера, захватившая неигровой кинематограф. Вот об этих формальных и этических новациях мы беседуем сегодня с ведущим нашего «Кинообозрения», режиссером-документалистом Андреем Загданским.
Андрей Загданский: Мне очень нравится, что недавно было сообщение, что Майкл Мур, боясь или предчувствуя, что власти могут конфисковать этот фильм, спрятал негатив картины в одном, только ему известном, месте.
Александр Генис: Интересно, как на наших глазах американский диссидент Майкл Мур становится все более видной фигурой мифологии, я бы сказал.
Андрей Загданский: Да, чистое построение паблисити на негативном фоне. Все эти неприятности каждый раз становятся так широко известны, не без помощи публицистов, которые работают на Майкла Мура, что, конечно же, об этом знает весь мир. Вы назвали фильм Майкла Мура «брежневской пропагандой». Вообще вопрос пропаганды и искусства в документальном кино это очень интересная проблема, вечная проблема: что является искусством, что не является искусством? С моей точки зрения, исключительно интересна картина «Мост» режиссера Эрика Стила. Что является предметом этого фильма? Известно, что мост «Золотые Ворота» в Сан-Франциско - это мост, который давно облюбовали самоубийцы. В среднем считается, что 30-40 человек прыгают в течение года с моста вниз. Эрик Стил нанял людей с кинокамерами с длиннофокусными объективами, которых он поставил с двух сторон моста, которые должны были снимать пешеходов, которые вызовут у оператора подозрение, и проследить, что же произойдет.
Александр Генис: Это значит, что они снимали и настоящих самоубийц, которые погибли?
Андрей Загданский: Да, они сняли, я не помню точно число, но они сняли значительное число людей, которые прыгают с моста.
Александр Генис: И не вмешались?
Андрей Загданский: Тут интересный момент. Дело вот в чем. Они договорились о том, что у каждого будет телефон, и в тот момент, когда у них будут какие-то подозрения, они могут мгновенно позвонить по этому телефону в службу, которая охраняет мост. И тогда кто-то подъедет и сможет вмешаться, поскольку сами они находятся очень далеко, они находятся на берегу, это огромный мост. И интересна та история, которую рассказывает сам Эрик Стил, а он тоже снимал, как он снял первого самоубийцу. Он снимал человека, снимал, снимал, тот человек говорил по телефону, один раз, другой, смеялся… Не было никаких оснований звонить в службу. Он поговорил по телефону один раз, другой, рассмеялся, положил телефон в карман, перелез через парапет и прыгнул в воду.
Александр Генис: Вам не напоминает это гладиаторские сражения, когда в документальном кино нам показывают, как люди умирают? Нет ли в этом самого вызывающего, развратного вуайеризма?
Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, все, что они сделали, они сделали корректно. Они нашли родственников, друзей и близких этих людей, эти люди рассказывают о депрессиях, о проблемах. Все это сделано для того, чтобы привлечь внимание общественности к психологическим проблемам.
Александр Генис: Но это и эксплуатация самого нездорового интереса к смерти.
Андрей Загданский: Во всяком случае, я не могу забыть эти образы, которые были на экране, это забыть совершенно невозможно, это не вымысел. Вместе с тем, я категорически не могу отнести подобную картину к искусству. Мне кажется, что пусть соблюдены все этически нормы, пусть тогда, когда они могли, они звонили и кого-то, вероятно, остановили. Более того, они сняли парня, который увидел, что девочка собирается прыгнуть с моста, он увидел ее, перехватил ее за ворот и затащил обратно на мост. От этого глаз нельзя оторвать, это реальная драма. И меня не покидает ощущение, что это еще одна форма эксплуатации человеческой драмы.
Александр Генис: Чтобы отойти от этой мрачной темы, я хочу задать напоследок такой вопрос: какую роль во всей этой драме играет мост? Я знаю, как вы любите снимать мосты.
Андрей Загданский: Это правда. И в Сан-Франциско мост нечеловеческой красоты. Я думаю, что это одно из самых потрясающих, дух захватывающих сооружений когда-либо построенных человеком, во всяком случае, в современном мире. Мост играет главную роль в фильме. Фильм называется «Мост». Мост является объектом исключительной красоты. Мост влечет, мост доминирует, это есть знак победы человека над природой, он с этим гармонирует и, одновременно, он такой хрупкий в этом заливе, где скалы такие настоящие, большие, а мост кажется таким игрушечным.
Александр Генис: Когда туман, он только частями виден, он исчезает, как на китайской живописи. Это совершенно дивное зрелище. В этом действительно есть что-то восточное, это как харакири, этот мост.
Андрей Загданский: Моста в фильме очень много, режиссер прекрасно понимает, что это и есть главное в картине. Вы, Саша, конечно, помните картину Брейгеля «Падение Икара»?
Александр Генис: Еще бы!
Андрей Загданский: Когда мы видим такой классический, очень характерный для Брейгеля пейзаж - холм на переднем левом углу картины, перспектива, река и дальше, где-то в глубине реки, торчит немножко ножка Икара. Я все время вспоминал эту картину, когда смотрел «Мост» Эрика Стила. Каждый раз, когда кто-то прыгает с моста, мир реагирует приблизительно так же, как мир реагирует на «Падение Икара».
Александр Генис: На картину «Падение Икара» Брейгеля мир не реагирует никак.
Андрей Загданский: Совершенно верно. Точно так же не реагирует никто. Жизнь ушла. Мост остался.
Александр Генис: В августе 91-го, мы, в Нью-Йорке, делали, что могли, то есть, не отрывались от телевизора. На второй день путча, когда даже самый интеллигентный - 13-й - канал устал от непроизносимых названий и фамилий, в студию позвали экспертов – двух дам. Одну - американскую, вторую – нашу. Последняя начала издалека, изготовившись к пространной речи: «Прямо не знаю, что и сказать…». «Спасибо, что признались», - быстро сказал ведущий и повернулся к американке. «Две моторизованные дивизии направляются в Москву с северо-запада, - затараторила молодая афро-американка с непривычным именем Кондолиза».
C тех пор Кондолиза Райс редко исчезала из поля общественного внимания. Сейчас находиться в нем ей очень непросто, но Райс последовательно защищает политику демократизации на исламском Востоке, ссылаясь на свой опыт советолога. «Вспомним мрачный 1984-й год, - говорит она нетерпеливым критикам, - кто мог тогда представить, что советский режим доживает последние дни, и что Холодная война вот-вот кончится победой свободного мира?». Конечно, такая аналогия – обоюдоострое оружие, она очень эффектна, но и очень рискованна, в том числе, для карьеры Кондолизы Райс, которая больше всего на свете не любит проигрывать.
Об этом, среди прочего, свидетельствует биография Кондолизы Райс, которую представит нашим слушателям ведущая «Книжного обозрения» «Американского часа» Марина Ефимова.
Marcus Mabry.
“Twice as Good. Condoleezza Rice and Her Path to Power”
Маркус Мабри.
«Вдвое лучше. Кондолиза Райс и ее путь к власти»
Марина Ефимова: «Мадам Секретарь» - Кондолиза Райс, госсекретарь Соединенных Штатов (и 2-я женщина на этом посту) – чрезвычайно популярный политик. Уровень её популярности на 20 процентов выше, чем у президента, которому она служит. Многое способствует этому: восхищение перед женщиной, тем более афро-американкой, дошедшей до такого поста, восхищение ее умением себя преподнести, ее спокойной уверенностью и хладнокровием в соединении с безусловной женственностью. Словом, в 2006 году опрос, проведенный мужским журналом «Эсквайр», показал, что по числу поклонников Кондолиза Райс обогнала Аджелину Джоли, Джулию Робертс и Опру.
Но она всё еще остается для публики довольно загадочной фигурой. И автор книги «Вдвое лучше», один из ведущих корреспондентов журнала «Ньюсуик» Маркус Мабри, пытается разгадать ее загадку. Сначала он прослеживает историю её семьи – от рабов на плантациях Джорджии до чрезвычайно влиятельного проповедника Джона Райса – отца Кондолизы. Затем подробно описывает ее детство:
Диктор: «Кондолизу (единственного ребенка в семье) с раннего детства настраивали на великое будущее. Ее учили дома, и уроки по основным дисциплинам перемежались с серьезными занятиями музыки. Она умела читать ноты еще до того, как научилась читать слова. Ее работоспособность и усидчивость были настолько экстраординарными для ребенка, что обеспокоенные учителя иногда спрашивали, не стесняется ли она попроситься в уборную. Мать всегда была с ней. Она разрешала девочке поиграть недолго с соседскими детьми на улице, но при условии, чтобы дверь дома была открыта, и она бы видела дочь каждую минуту. Мать говорила, что не завела других детей потому, что не хотела отнимать у Конди ни единой капли своей любви.
Марина Ефимова: Юность Кондолизы Райс остается в тумане, хотя Мабри и описывает её пристрастие к спортсменам, причем к тем, которые никак не могли считаться «пай-мальчиками». Но на этом интимные подробности кончаются. Кондолиза Райс твердо дала понять, что считает свою частную жизнь сугубо частным делом. Что касается карьеры, то тут есть одна интересная и, возможно, характерная деталь:
Диктор: «Потратив все детство на подготовку себя к карьере концертного пианиста, Кондолиза в 17 лет решительно от этой карьеры отказалась. Ее решение базировалось на вердикте ее учителя, сказавшего, что у нее прекрасная техника, но что «эмоционально она не способна целиком отдаться музыке, и поэтому никогда не станет великой пианисткой».
Марина Ефимова: Интересно и то, что, приняв решение оставить музыку, Кондолиза не казалась ни разочарованной, ни особенно огорчённой такой неудачей. Она просто повернулась и пошла другой дорогой. Она начала академическую карьеру, и в 38 лет стала деканом в Стэнфорде – самым молодым за всю историю университета. Будучи по образованию советологом, Райс попала в качестве консультанта в Совет Национальной Безопасности при президенте Джордже Буше старшем. Но все это – лишь внешняя канва, во всяком случае, по мнению рецензента книги Джонатана Фридланда:
Диктор: «Глубже Мабри копнуть не может – не потому, что биограф плохо старается, а потому, что где ни копнёт, натыкается на сталь. Он ищет слабости и сомнения, а находит лишь холодную, несокрушимую самодисциплину. Стальная воля Кондолизы Райс отчасти объясняется, я думаю, отношением ее отца к расовым проблемам в Америке. Он говорил: «Не отрицай их, но не разрешай им формировать твой характер». Он не одобрял деятельности Мартина Лютера Кинга, считая, что черным американцам нужно делать ставку на индивидуальное усилие, а не на коллективные акции. «Будь вдвое лучше остальных, тогда добьешься своего». Кондолиза Райс поверила в силу воли и она, безусловно, поверила в силу власти».
Марина Ефимова: Кстати, с отношением Кондолизы к расовой идентификации связана одна из самых скверных ошибок, которые она допустила в отношениях с публикой. Во время урагана Катрина, когда по затопленному Новому Орлеану еще буквально плавали трупы, Кондолизу Райс застали за покупкой новых туфель. На вопрос, как она может заниматься покупками, когда ее собратья по расе страдают и умирают, она ответила: «Я не думаю, что моя роль сводится к роли главной представительницы афро-американского населения страны». «Психологически это понятно, - пишет рецензент Фридланд, - но говорит о ее политической глухоте к народному мнению».
Еще одно чрезвычайно интересное наблюдение (на этот раз биографа), связанное с расовой принадлежностью Кондолизы Райс:
Диктор: «Учась на горьком опыте сегрегированного Юга, Райс пришла к убеждению: важно только то, во что верит твоя семья, твое ближайшее окружение, общество, к которому ты принадлежишь. Когда-то таким коконом был круг ее родителей, потом им стало окружение президента Буша. И в обоих случаях Конди не желала слушать ничего, что не соответствовало взглядам и убеждениям её круга. Преданность Кондолизы Райс лично президенту Бушу безгранична. Даже ее друзья говорят, что трезвость взгляда изменяет Кондолизе, когда дело касается Буша. «Этому человеку она не может сказать «нет»».
Марина Ефимова: Автор, естественно, напоминает и о скандальном случае, когда Райс в случайной оговорке во время официального выступления назвала (или почти назвала) Буша своим мужем: она сказала « my hasb ...» и запнулась...
Главной претензией, предъявляемой Кондолизе Райс рецензентом ее биографии, - является то, что она, будучи главой Совета Национальной Безопасности, игнорировала многочисленные предупреждения и об опасности Аль-Кайды и о риске оккупации Ирака. По словам Дэвида Кэя - главы группы инспекторов, занимавшихся поисками оружия массового уничтожения в Ираке - Кондолиза Райс была худшим советником по вопросам безопасности с тех пор, как эта служба была создана. Но вот что, по мнению рецензента книги, особенно пугает в портрете Райс, нарисованном Мабри:
Диктор: «Уже фотография на обложке, где 9-летняя Кондолиза снята на фоне Белого Дома, говорит о том, что книга написана о женщине, которая может стать президентом. По своему политическому профилю она вполне подходит: она допускает аборты, признает права гомосексуалистов, тверда в позиции ограничения оружия, оставаясь при этом консерватором в вопросах экономики и внешней политики. Она далеко пошла, и нет сомнения, что у нее хватит воли и уверенности пойти еще дальше».
Александр Генис: Сегодняшний «Американский час» завершит второй выпуск нашей новой рубрики «Необыкновенный американец». Для нее наш старый автор Владимир Морозов собирает галерею колоритных личностей, каждая из которых размывает массив тех ложных и нелепых обобщений, которые складываются в банальные стереотипы. Считая «арифметику индивидуальности» лекарством от «алгебры типов», мы предлагаем слушателям радио-портрет продавщицы гитар Беверли Малер.
(Звучит песня)
Владимир Морозов: «Последние 20 лет я не в голосе», - говорит Беверли, недопев песню. Чем там дело кончается, я и сам знаю: русская душа, водка, вселенская тоска. Сама Беверли Малер далека от этой тематики, просто песня осталась в памяти со времен ее концертной молодости.
Беверли Малер: Это тяжелая жизнь - петь по ночным клубам. Хотя работы в Нью-Йорке всегда навалом, но ты не спишь, чуть ли не до утра. Все тебе подносят по рюмке. Откажешь – обидятся. А потом голова болит. Да, чаевые были приличные, но сейчас мой бизнес не хуже. И я свободна. Люди звонят и назначают встречу, когда мне удобно.
Владимир Морозов: Беверли Малер продает гитары. Иногда устраивает в своей квартире концерты хороших музыкантов. Это не квартира, а музыкальный салон и музей. Беверли, извини меня за невежество, но что это за инструмент такой? Похоже на распиленное вдоль бревно со струнами.
Беверли Малер: Это японский инструмент кото. На нем играют, дергая за струны. Друзья привезли мне из Японии. Я здесь, в Нью-Йорке, видела, как на этом «бревне» играли на концерте.
Владимир Морозов: На стене несколько снимков, где рядом с Беверли стоит не кто-нибудь, а сам Андрес Сеговиа. Повыше фотографий висит лютня. Рядом - нечто незнакомое, оказывается - старинный предок лютни – «фиорбо». Но, в основном, все заставлено и завешано гитарами. Беверли, откуда их столько?
Беверли Малер: Вот эта из Аргентины, эти из Франции и Италии. Ну, и со всей Америки. Я в переписке с изготовителями. Часто продаю по поручению владельцев старые гитары и получаю комиссионные. Какие самые дорогие инструменты? Вот эта гитара - самая дешевая, около 4 тысяч долларов. А самая дорогая вон в том футляре - 30 тысяч.
Владимир Морозов: Живет Беверли на первом этаже. Но от возможного грабежа ее оберегает не высокий цоколь дома, а сигнализация. Чуть что в квартире не так, сразу же раздается звонок в полицейском участке и в отделении пожарной охраны. Все инструменты застрахованы. Выплата за полис – 10 тысяч долларов в год. А заработки?
Беверли Малер: В хороший год бывает и 80 тысяч, в плохой - 20. Зато, какие покупатели! На моей гитаре играет Киф Ричардз из группы «Ролинг Стоунз». Он купил у меня классическую гитару. Другую взял Пол Саймон, певец в стиле фолк. Да, обычно эти ребята играют на электроинструментах, но Киф Ричардз именно с моей гитарой записал свой диск «Стил Уиллз».
(Играет Киф Ричардз)
Владимир Морозов: Мы с Беверли идем по ее улице Гроу. Это центр района Гринич-Вилледж или, сокращенно, Вилледж – деревня. Пару столетий назад тут и была деревня. Соседняя улица и парк рядом называются Кристофер. Это не бог весть какая знаменитость. Но именно тут располагалась табачная ферма, которой владел Чарлз Кристофер. Крошечный треугольный парк его имени зажат между улицами Четвертой и Гроу и знаменитым переулком Стоун Уолл (Каменная стена). Табличка на стене одноименного бара сообщает вам, что движение геев и лесбиянок за свои права началось побоищем с полицейскими в июне 1969 года вот у этой каменной стены. Беверли, когда ты поняла, что ты лесбиянка?
Беверли Малер: Я собиралась выйти замуж за одного парня, мы были обручены. Я по-настоящему любила его. И вдруг мне встретилась женщина, которая все перевернула. Я безумно влюбилась в нее. С тех пор я - лесбиянка. Это случилось, когда мне было 30 с небольшим.
Владимир Морозов: Беверли, меня никогда не тянуло к мужчинам. Скажи, в чем разница – однополая любовь и двуполая?
Беверли Малер: Чувства те же. То же легкое безумие, состояние полета. Смешно, но когда я влюблена, я выбираю тот же психологический тип личности. Например, я выбирала недоступных мужчин, а теперь – таких же недоступных, но женщин.
Владимир Морозов: Как-то мы с женой приехали к Беверли и ее партнерше на дачу. Целый день лил дождь, и почти все время пришлось сидеть в четырех стенах. Гоняли чаи, играли в карты, я ворчал, что жена не готовит, она отбивалась, что я не убираю в квартире. С нашей подачи такая же легкая перебранка началась и у Беверли с ее подругой. Передо мной была тоже семья. Та самая, про которую сказано - «милые бранятся – только тешатся»!
Беверли, а как твои родители восприняли сообщение, что ты, так сказать, сексуальное меньшинство?
Беверли Малер: Когда я сказала об этом матери по телефону, она передала трубку отцу с криком: «Сэм, твоя дочь лесбиянка!» Отец ответил: «Ну и что, она никого не убила!» Я ревела, отец меня утешал. Потом он приехал ко мне в гости в Нью-Йорк из Калифорнии. А мама со мной долго не разговаривала. Отец нас понемногу помирил. И больше мы об этом не говорили.
Владимир Морозов: Вокруг нас в парке Кристофер воркуют голуби и парочки. Голуби - не знаю, а парочки - однополые. И люди, и скульптуры. Две белоснежные женщины на лавочке. Я стучу по их головам – раздается гул полого металла. Рядом - двое мужчин. На них, из-за кустов сирени, со своего пьедестала мрачно взирает генерал Филипп Шеридан. Видимо, не одобряет. Но, руки коротки. Это тебе не 19-й век, когда на гражданской войне против южан Шеридан одним из первых использовал «тактику выжженной земли», так хорошо описанную в романе «Унесенные ветром». Беверли, у тебя о детстве хорошая память?
Беверли Малер: Мама была католичкой, отец - еврей. Оба родились в Америке. Предки матери из Германии, отца - из России. Добрые люди. Водили меня и в церковь, и в синагогу. В церкви было тихо и страшно. В синагоге - весело и шумно. Родители хотели, чтобы я сама выбрала религию. Я и выбрала. Не верю ни в религию, ни в Бога. Мне это не нужно.
Владимир Морозов: Но, Беверли, мы уже немолодые люди. Пора застолбить себе тепленькое местечко в Раю, если такой есть.
Беверли Малер: Если мне суждено попасть в Рай, то я туда и попаду. Но мне не надо, чтобы за меня Бог хлопотал. Ты знаешь, что я люблю делать добрые дела. Не для Бога, а потому, что мне от этого хорошо. Подруга с мужем потеряли работу, нечем платить за квартиру. Я дала им тысячу долларов. А помнишь ребят-студентов, которые у меня выступали? Я подарила им гитары. Деньги у них появятся не скоро, если вообще когда-нибудь появятся. Верующие жертвуют десятину на церковь. А я отдаю свою десятину тем, кто нуждается.
Владимир Морозов: Мы идем вверх по Седьмой авеню. В нее острым углом упирается цветочный магазин, зажатый между Одиннадцатой улицей и Гринвич-авеню. В горбачевские времена тут было кафе «PERESTROIKA» (слово, которое тогда мало кто понимал, но все повторяли). Мы компанией протискивались в помещение мимо большого фанерного генсека. Потом его убрали… и отсюда. Я напоминаю ей про кафе и спрашиваю: Беверли, а ты по-прежнему за красных?
Беверли Малер: Я, конечно, не социалистка, но всегда участвую в демонстрациях. Против таких вот, как ты, твердолобых консерваторов. Смейся на здоровье, но мы, либералы, будем продолжать борьбу против всех несправедливостей мира. Против войны в Ираке, которой не видно конца, и люди погибают ни за что…
Владимир Морозов: Потом она машет рукой и говорит, да брось ты про политику. Посмотри на афишу. Темный ты, темный репортер. Не знаешь такого имени - Мерседес Соса.
Беверли Малер: Недавно я слушала ее на концерте. Это певица из Аргентины. Грузная дама. Поет только по-испански. Но слов понимать и не надо. Там столько любви, что я расплакалась.
(Поет Мерседес Сосо)
