Свою новую книгу «Цыганка» Дина Рубина называет «остановкой в пути между двумя романами». Один из них — «На солнечной стороне улицы» очень известный, вошедший в шорт-листы нескольких престижных премий и разошедшийся тиражом сто тысяч экземпляров. Другой — тот, о котором говорить пока не полагается, потому что он в работе и окружен неусыпной авторской любовью и заботой.

— Что же такое книга «Цыганка»?
— Это сборник рассказов, который вышел у меня как-то неожиданно. Когда я стала перебирать какие-то свои заначки, какие-то свои запасы перетряхивать в писательской кладовой, я вдруг поняла, что это ряд историй, каждая из которых находится на определенном пресечении оси координат. Условно говоря, одна ось координат между времен. Она такая вертикаль. То, что уходит вниз это история рода, история семьи, народа, жизни, а вверх она уходит в нашем продолжении, в наших муках. И горизонталь между земель, это то, что сейчас нам, слава богу, позволено передвигаться, смотреть мир, встречать разных людей, встречать наших современников, с ними общаться. Так вот это история души, история человека, который всегда между земель, между времен одновременно. И ряд рассказов этому посвящен. Это и семейные истории скелеты в шкафу, история о тетке убийце, история о прабабке цыганке.

— Это история вашего рода?
— Это история и моего рода, это и какие-то истории, которые мне пришлось встретить. Конечно же, совершенно переработанные писательским сознанием и писательской рукой. Тем не менее, это такая добыча жизни, назвала бы я, добыча писательского улова. Потому что писатель ведь всегда подсматривает, он всегда охотник, который держит на мушке саму жизнь.

— Вы сказали, что есть всего 36-ть сюжетов в литературе. Для вас есть важнейшие из этих 36-ти и для жизни, и для литературы?
— Я думаю, что все 36-ть важны, потому что каждый дает писателю свободу на этом конкретном сюжете построить необыкновенное что-то. Ну, «Гамлет», например. Ведь можно все что угодно придумать на этом сюжете. Многие детективы на этом придуманы, «Золушка», «Спящая красавица», «Отелло»…

— Вы сейчас сказали, что писатель это ловец жизни, расставляющий сети. Естественно, это так. Я очень люблю Клайва Стейплза Льюиса, у которого есть замечательное высказывание в одном из эссе о том, что хороший литератор получается из того человека, для которого есть в жизни что-то, что он любит больше, чем литературу. Вы согласны?
— Надо подумать над этим. Пожалуй, да. Но у меня эта моя любовь к путешествиям связана именно с литературой, поэтому я даже не могу их разделить. Как гончий пес я беру этот след, я не знаю почему. Я не знаю, почему мне вдруг этой весной ужасно хочется поехать в Португалию. Почему Португалия? Я никогда не была в Англии, например. Почему не Англия? Нет, Португалия. Значит, что-то мне оттуда, какие-то импульсы с этой земли. Может, я там кого-то найду, может, кого-то встречу. Или, например, сейчас мне ужасно хочется, по пути домой, тормознуть в Праге и поехать в Карловы Вары. Не на курорт Карловы Вары, а в тот город, где ходили Бетховен, Шиллер, Гёте…

— Путешествия, наверное, подсказывали вам идеи ваших книг?
— Конечно, очень много. У меня даже есть книга отдельная о пространстве «Холодная весна в Провансе» которая перемежается с картинами моего мужа на ту же тему.

Когда я разговариваю с русскими литераторами, живущими в Израиле, да и в других странах, я часто слышу слова о культурной изоляции. Дина Рубина писатель очень известный, и все-таки она говорит о том же: «В любой стране, где существует мощная местная литература, любой другой писатель, даже если он объединен… Скажем, в Израиле есть Конфедерация писателей, где есть и русскоязычные писатели, и румыно-язычные писатели, и те, кто пишут на чешском языке, на арабском языке, на английском, на французском, на немецком… Тем не менее, самое мощное отделение иврито-язычное, а все остальные начинают добиваться каких-то своих прав, им кажется, что их ущемляют. Это нормально. И странно было бы себе представить тот же Израиль или ту же Америку, где бы себя самым уютным образом чувствовали русские писатели, а не английские или не ивритские. Путь эмиграции всегда трудный, но я никогда не делала никаких литературных шагов в Израиле, и не собиралась их предпринимать. То, что меня наградили двумя литературными премиями, то, что перевели мою книгу, это такой факт, но в то же время я существую в русском пространстве. Слава богу, есть интернет, и даже когда его не было, в конце концов, книга посылалась рукописью. Нет, я считаю, что все нормально. Я в этом смысле оптимист. Сейчас, в наше время, когда нет никаких в этом смысле драм, когда человек, талантливо пишущий может жить в Ганновере, как Леня Ершович, например, или как тот же самый Довлатов, который вернулся, как только это было возможно политически. Он немедленно вернулся, потому что он талантливый и любимый писатель в России».

— То есть вы действительно ощущаете, что реальных границ нет?
— Нет, это только внутренние границы. Сейчас счастливая пора для писателей. Она в каком-то смысле счастливая и в каком-то смысле несчастная. Потому что появился интернет. Это очень удобно, но в то же время это дьяволова дыра, в которую проваливается литература, безусловно. То есть оттуда выскакивают такие дьяволовы отребья, которые, конечно, могут быть и талантливыми людьми, но это нечто другое. Я человек исключительно бумажный, книжный. Но, в принципе, писатель может делать что угодно, писатель вообще счастливый человек. Вот мне друг режиссер говорит: «Тебе повезло, ты зарабатываешь на жизнь одиночеством». Писатель одинокий человек. Вот моя ручка, вот мой блокнот…

— Как ваши дети смотрят на ваше писательство, вообще на русскую маму?
— Двое детей. Сын уже совсем взрослый, дочь археологией занимается. Они все равно до известной степени русские, потому что дома-то говорят на русском языке, и они себя, безусловно, причисляют к русской общине

— Нет этой трагедии, как, помните, многие, особенно уехавшие в Америку, писали такие трагические письма, что дети их стесняются?
— Я не допускаю никаких трагедий. Я помню, что когда у меня вышла книга на иврите, я вдруг обнаружила, что она исчезла с полки. Моя дочь-второклассница, когда я вечером вытряхивала ее рюкзачок, увидела эту книгу, перемазанную помидорами из школьного завтрака. Я ужасно была довольна. Я сказала: «Доча, что ты взяла книжку показать учительнице, похвастаться в классе, что вышла на иврите книжка мамы?» Она сказала: «Нет, я просто хотела показать учительнице, что ты тоже человек». Я посмеялась этому, потому что сейчас моя дочь говорит: «Надо повезти его (то есть ее мужа) в Питер и в Москву, надо показать». Значит, понимает, что это будет серьезное впечатление.

— Литературное пространство здешнее, оно для вас существует и что-то значит? Как вы смотрите на современную российскую литературу?
— Я замечательно смотрю на современную российскую литературу. Я принадлежу к тем людям, которые считают, что земля не устает рожать таланты. Такого не бывает, что вдруг кончилась литература. Не бывает. Все эти разговоры были в 70-х годах, да когда угодно. Так не бывает. В настоящее время работает очень много талантливых писателей в литературе. Господи, в Питере живет Валерий Попов, Александр Мелихов, поэты очень серьезные, детская литература… Все в порядке. Просто сейчас писатель очень зависит от книжного рынка. Есть замечательные писатели, прекрасные стилисты, которые плохо читабельны, а есть писатели, которые читабельны. От этого часто зависит, если есть наличие в стиле этого элемента, то он продается, условно говоря. Я уже позволяю себе не смотреть, не заискивать с читателем. Читателя я люблю и уважаю, но он сам по себе, у него своя должность, а у меня своя должность.