Владимир Тольц: 23 октября в Москве, в Институте российской истории РАН состоялся «круглый стол », посвященный обсуждению проблем, связанных с изучением Октябрьской революции, ее влияния на ход исторического развития России в ХХ веке, а также разгону большевиками Учредительного собрания. Устроители исходили из того, что «до сих пор место и суть» этих событий в истории России ХХ века «не раскрыты полностью».

Несомненно, это ученое собрание было приурочено к приближающемуся 90-летнему юбилею октябрьского переворота. Пышности подобных юбилейно-научных мероприятий прошлых лет в нем не было. Отчасти потому, что власть отменила празднование 7 ноября, перенеся «красный день календаря» на 4-е ноября, объявленное Днем народного единства. Вместо давно уже упраздненных казенных октябрьских парадов и демонстраций России в этот день предложат премьеру фильма Хотиненко «1612», разговоры об освобождении Москвы от поляков (в этом году в связи с недавней сменой политической власти в Польше они будут приглушены) да телерепортажи о «Русском марше» националистов. Ну, а 7-го те, кто постарше, привычно закусят огурчиком и чем бог послал, а коммунисты разных толков возложат дежурные венки к мавзолею.

Однако для историков вся эта политтехнологическая подмена одного нерабочего дня другим проблемы юбилея Октября 17-го не отменяет. Правда, сама проблема потускнела, банализировалась. А рассуждения специалистов по «истории Октября» ныне вызывают к себе куда меньший общественный интерес, нежели тематически соответствующая им «документалка» по ТВ, сработанная куда более артикулированными журналистами при минимализированном участии историков, которым обычно отводится роль «говорящих голов», подтверждающих истинность изображаемого.

Несколько изменились и сами «исследователи Октября». Многие из них раньше были членами КПСС, обязательно начинали свои выступления, диссертации и статьи цитатами из «вождя» и «основоположников», ну, а дальше по наезженной излагали «всемирно-историческое и прогрессивное значение» Великой Октябрьской. Теперь же отчасти наоборот – цитируются враги и жертвы Октября (а если уж из Ленина, то что-нибудь наиболее злобное), ну, а дальше обычно следует популяризация вековой почти давности идей русских философов (Бердяева, Франка, Новгородцева и несколько более поздних - Ильина, например), ссылки на пророчества православных святых, Достоевского и толкования тоже уже не новой публицистики Солженицына. Поскольку общественный резонанс всего этого заметно в последние годы сократился, «круглые столы» историков про Октябрь 17-го, так некогда, в начале горбачевской перестройки, волновавшие народ, превратились в некие междусобойчики для своих, к которым люди сторонние относятся как к общественно безвредным, а то и социально благотворительным мероприятиям (чему-то вроде клубов пенсионеров, отставников и встречам «по интересам»).

Насколько я понимаю, последний «круглый стол» в Институте российской истории РАН исключение из этого не оказался. Но оценить это вы можете сами, прослушав фрагменты записи, сделанной посетившей это мероприятие по моей просьбе Ольгой Эдельман. Отмечу, что началось оно с вступительного слова заместителя директора Института профессора Владимира Михайловича Лаврова, традиционно процитировавшего в нем «первое лицо», но так искусно соединившего эту цитату со словами другого автора, что один из участников «круглого стола» даже попросил уточнить, кто это сказал? – Кто, кто…- Ну, кто же еще? – Сам!

Владимир Лавров: «Мне вообще на Россию наплевать. Нам важно добиться мировой социалистической революции. Россию втянули в такую систему ценностей помимо ее воли, потому что народ России вообще этого не ожидал, его просто надули. Он ожидал совершенно другого. Он ожидал мира народам, земли крестьянам. Помните, лозунги коммунистов? Не дали никакой земли, да и мира не возникло. Гражданская война началась, землю отобрали, фабрики рабочим, как обещали, не дали». Таковы слова президента России, сказанные 14 сентября этого года перед участниками Валдайского клуба в Сочи.

Владимир Тольц: Ну, как сейчас может второй человек в казенном институте оценить высказывания первого человека в государстве? – Тут все предсказуемо:

Владимир Лавров: Вполне объективные слова, свидетельствующие о том, что политический лидер страны адекватно оценивает произошедшее 90 лет назад. И прежде всего слова президента побуждают вспомнить, что согласно Манифесту Коммунистической партии, для рабочих и их коммунистических вождей не существовало отечество, а существовал только социализм. Социализм превыше всего.

Владимир Тольц: Несколько странно, конечно, что вспоминать о прошлом историков побуждают именно слова президента. (Одни на это могут сказать, «вот такой у нас президент», другие – «вот такие у нас историки». Но не спешите судить.)

Вот одно из определений Октября 17-го, которое на круглом столе дал исследователь истории российской монархии Андрей Николаевич Медушевский.

Андрей Медушевский: Октябрьская революция – это государственный переворот, осуществленный вооруженным путем, направленный на ликвидацию демократической власти и установление однопартийной диктатуры. Суть переворота – не допустить созыва Учредительного собрания, способного установить прочную конституционную основу новой государственности. Можно даже дать более жесткое определение – это переворот, направленный на срыв Учредительного собрания и правовых форм социально-политической модернизации в стране.

Владимир Тольц: Надо отметить, что Андрей Медушевский – один из тех немногих участников «круглого стола», кто постарался четко соответствовать его теме «Октябрьская революция и разгон Учредительного собрания»

Андрей Медушевский: Я полагаю, что мы лучше поймем смысл и значение октябрьского переворота большевиков, если попытаемся рассмотреть в контексте Учредительного собрания. Смысл этого переворота и даже определение сроков его проведения, методы его осуществления связаны с предстоящим созывом учредительного собрания. Механизм этого замысла и его осуществления, я имею в виду переворота, видится мне следующим образом. Важнейший компонент переворота – осуществить подстановку, заменить один тип конституанты, а именно Учредительное собрание, другим – Съездом советов. Это первый элемент.

Второй элемент – фальсифицировать Съезд советов путем выборных и иных махинаций таким образом, чтобы он выражал интересы только одной партии, а именно большевиков. Третий элемент – поставить Съезд советов перед фактом совершения государственного переворота. Поэтому важен был момент совершения переворота. Вы знаете эту фразу: сегодня рано, завтра поздно, только ночью и только накануне или в период Съезда советов. И наконец, использовать систему советов для установления однопартийной диктатуры и обмана общественного мнения. Надо сказать, что не все люди в тот период были дезориентированы этими действиями. В отношении республики Советов мы имеем очень компетентное мнение иностранных наблюдателей, в частности, французских, которые уже в тот период говорили о том, что республика Советов – это нонсенс и точки зрения позиции самих большевиков, которые вначале поддерживали Учредительное собрание, затем отрицали его. С точки зрения крайнего традиционализма этих институтов. Это, конечно, неполноценные институты государственной власти, а феномен отсталой страны. С точки зрения сходства с другими мобилизационными институтами, например, якобинскими клубами или мексиканскими хунтами.

Владимир Тольц: Ну, а вот, - у другого оратора, - уже описанная мной отсылка к авторитетам-предсказателям Октября 17:

- Конечно, революция – органическое русское явление, предсказанное задолго даже до Чаадаева. Хотя Чаадаев революцию не предсказывал, он предсказывал торжество социализма, хотя, в общем-то, одно и то же. Серафим Саровский, митрополит Филарет, Феофан Затворник, Иоанн Кронштадтский, все русские апокалиптики и провидцы, они все предсказывали неизбежное торжество зла на русской земле. Историки наши светские не читают духовную литературу, они, конечно, этого не знают. Но они читают русскую литературу, которая дала образцы, предчувствования, предвидения. В этом смысле, конечно, существует роман Достоевского «Бесы». В 18-м году это воспринималось как осуществление сценария, который был написан Федором Михайловичем ровно за 50 лет. И когда его критиковали, что это критика прогрессивного революционного движения, вот как вдруг выяснилось, что это сбывшееся действительно пророчество великого русского писателя и мыслителя.

Владимир Тольц: И еще: рассуждения о последствиях Октября 17-го, свидетельствующие, что в изучении переворота и его значения точку ставить пока действительно рано:

- Революция, она ведь, в общем-то, никому ничего не дала. Потому что в конечном итоге, если подводить итоги, проиграли все. Во-первых, речь идет о колоссальных людских потерях. До сих пор цена этой революции в понятийных категориях, в численных, она не определена. Так и неизвестно, сколько точно было уничтожено напрямую, сколько оказалось в эмиграции. Тут существуют разные точки зрения, разные подсчеты. Сколько потерь было косвенных. Конечно, в итоге все пострадали и она затронула всех так или иначе. Конечно, это было такое вселенское катастрофическое явление. В русской истории вообще не было аналогов, потому что даже погром, который был в 13-14 веках, связанный с татаро-монгольским нашествием, он не может служить прецедентом. Этот погром, революционный погром был, конечно, более страшный, более категоричный и последствия его ощущаем сто лет и будем ощущать очень долго. Потому что революция, как Бердяев писал, она даже походку людей изменила, она геном человеческий, она архетип поменяла. И вот эти генетические трансформации, которые внесла революция в жизнь России, они будут очень долго, если не сказать, что всегда будут так или иначе отражаться на нашей действительности, на нашем настоящем и будущем.

Владимир Тольц: Мы рассказываем вам сегодня о состоявшемся недавно в Институте российской истории РАН круглом столе, посвященном изучению Октября 17-го и разгона Учредительного собрания. Речь там порой заходила не только об истории этих событий, но и об истории изменения взглядов бывших советских историков на эти вопросы. Говорит историк «антоновщины» профессор Лев Протасов.

Лев Протасов: Прежде, чем разобраться в революции, мне бы хотелось разобраться в самом себе и в своем отношении к ней, потому что оно за несколько десятилетий моей научной карьеры очень и очень существенно изменилось. Я напомню те оценки, которые у нас были исходными в советское время. Их было две, по-моему. Одна итоговая, то, что Октябрьская революция, Октябрь – это главное событие 20-го века. А другая была прогностической, что это революция, открывшая новую эру. История все расставила по своим местам и сейчас нет, вероятно, необходимости к этому возвращаться, оценивать как все это было в действительности. Для меня революция – это естественный единый процесс, захватывающий может быть не только 17, но и 18 год. И февраль в этом смысле был не только прологом, но в определенном смысле и заложником того, что произошло в дальнейшем. Я имею в виду хотя бы обвал власти. Все-таки власть в России, эта тысячелетняя власть, носила сакральный характер, она опиралась на определенное сознание людей. И всякая последующая власть, которая пришла на смену ей, как бы она ни называлась, она уже не могла так быстро приобрести привычность. Характерно, что, например, крестьяне знали всего две формы к этой паре. Они знали монархию и знали Временное правительство. Когда, например, голосовали за большевиков в Учредительное собрание, они могли писать – голосую за Михаила Романова. То есть они полагали, что возвращаются к прежней парадигме власти.

Владимир Тольц: А еще в выступлении Льва Протасова мне показалось интересным, то есть новым и причудливо увязанным с политическими процессами, происходящими в наши дни – через 9 десятилетий после событий, изучаемых этим историком, его рассуждения об Учредительном собрании, его генезисе и судьбе.

Лев Протасов: Мне представляется, что Учредительное собрание – это не эпизод, а это все-таки весь образ русской революции. Здесь выразился и миссионизм революции, здесь и то, о чем я говорил прежде, то есть социокультурный раскол. Вот один эпизод из Бунина, из его «Окаянных дней»: по Тверской идут два господина, разговаривают между собой оживленно. «Нет, что ни говорите, наш долг был и есть довести страну до Учредительного собрания». Дворник сидит, слушает эти разговоры: «До чего в самом деле довели, сукины дети». Мне представляется, что идея Учредительного собрания, она была все-таки, по-моему, навязана интеллигенцией обычному народу, даже словом «электорат» я не могу называть. Как идея Учредительного собрания зародилась на Западе, так она и умерла на Западе. Она умерла вместе с эмигрантами. В России, в Советском Союзе и даже уже, как вы говорите, в демократической революции 80-х годов, практически этот лозунг уже не звучал. Правда, где-то в Екатеринбурге я видел такой призыв у студентов - Учредительное собрание, но, по-моему, больше этого не было. У меня тоже было раньше предположение такое, что это цветок – народовластие, который был растоптан безжалостным Франкенштейном. Но присмотреться даже к стенограмме Учредительного собрания, а тем более к судьбам эти 800 человек, и видишь, что они были носителями конфронтационной культуры. И из 500 с лишним депутатов Учредительного собрания, которых есть конечные даты (как ни странно, итоговые данные, постоктябрьские выявить гораздо сложнее, чем дооктябрьские), так вот из 500 с лишним человек 60% погибли насильственной смертью. То есть идея самоубийства в определенной степени была заложена и в составе Учредительного собрания. Далее Учредительное собрание представляется уже институционально, играло может быть даже и негативную роль.

Владимир Тольц: Вообще на «круглом столе» в Институте российской истории об Октябре 17-го сказано было немало и разумного, и банального, и занимательного (для людей, интересующихся, разумеется). Отмечу попутно общую, на мой взгляд, беду многих нынешних российских историков, нередко изрекающих очень умные, глубокие слова и мысли, и тут же затаптывающих их банальностью, посторонними рассуждениями, сами себя перебивающих пустяшными, второстепенными деталями, и в результате просто теряющих порой и забывающих главное. Их выступления на круг гораздо хуже выстроены и структурированы, чем скажем, написанные профессиональными спичрайтерами выступления российских политиков. Им никогда не хватает отведенного времени, потому важное часто произносится под занавес скороговоркой и уже не воспринимается утомленным слушателем. Понятно, что все эти особенности речей историков легко объяснимы нынешней пониженной социальной востребованностью их выступлений. (Они привыкли выступать перед студенческой аудиторией, которая обязана их слушать, и не умеют заинтересовать необязанных.) Запись выступлений на круглом столе в Институте российской истории я был обязан внимательно прослушать по должности. Отмеченные особенности речей некоторых исследователей Октября это занятие порой отягощали. Зато все необычное или занимательное или даже смешное немедля повышало внимание. Ну, вот, к примеру, выступление частого участника наших передач Владимира Прохоровича Булдакова, осознанно или случайно – не знаю) спародировавшего давнее высказывание Чжоу Эньлая о Французской революции

Владимир Булдаков: Строго говоря, о месте Октябрьской революции в истории России и всего человечества говорить еще рано, хотя говорить будут. Я имею в виду, говорить строго научно. По сути дела то, что мы сегодня имеем – это чисто комменаративная историография революции. То есть это реакция по преимуществу эмоциональная на определенные исторические даты. То есть это общий процесс. И страсти продолжают кипеть, особенно у нас, когда в создании революционного и контрреволюционного мифа активно участвует власть. И здесь, конечно, академической точки зрения, независимой, такой объективной придерживаться чрезвычайно трудно. Совершенно очевидно, скажем, что современной власти революция любая никак она не нужна. Совершенно очевидно, что «да здравствует Учредительное собрание» с удовольствием мы бы кричали. Но вряд ли из этого что-то получится. То есть мы реагируем совсем по-другому, как хотелось бы власти, мы реагируем по законам исторической памяти, которая очень основательно корректировалась и корректируется властью.

Владимир Тольц: Спорить с Булдаковым никто не стал. Никто не спросил его, если о месте Октября-17 «говорить еще рано» почему же он об этом все время рассуждает и пишет. И про «давление власти» никто не попросил уточнить и разъяснить. Деликатные все же люди, эти «историки Октября»! Однако выступление Булдакова отклик все же получило. Говорит Владимир Шестаков:

Владимир Шестаков: Мне лично проблема Октябрьской революции интересна исключительно с точки зрения судьбы всей советской системы, я об этом честно говорю. То есть если, мы, Владимир Прохорович, смотрим не из идеального демократического мира, мы смотрим из развала после очередной революции. Ведь опять же вопрос, Андрей Константинович сказал, что надо посмотреть ментальность, многие вещи, которые сопутствуют революционному времени. Только что произошла революция, много ли из нас ее идентифицируют как революцию? Ни в одном учебнике за редким исключением она так не идентифицируется. Хотя, на мой взгляд, это революция и она имеет многие типологические черты, присущие другим революциям, в том числе и революции 17-го года. Поэтому, я думаю, здесь много чего правильного и интересного сказано, но соединение разных вещей у нас по-разному воспринимается. Мы воспринимаем одну вещь как истину, другую нет. Можно критиковать, на мой взгляд, деятелей Февраля за все их ошибки, глупости, нерешительность. Но, очевидно, мы должны признать, что они сняли главный, цивилизационный ограничитель предыдущего развития России – это они сделали Россию свободной. Что делает, собственно говоря, Октябрь? Вот цели, вот попытка осчастливить мир, но всего-навсего положено начало создания тоталитарного государства. Как бы мы ни хотели разделять цели и результат, результат налицо.

Владимир Тольц: Октябрь 17-го и его исследователи. В передаче использована сделанная Ольгой Эдельман запись выступлений на состоявшемся 23 ноября в Институте российской истории РАН «круглом столе» историков, изучающих Октябрьскую революцию.