Борис Парамонов: Нынешним летом в США сложилось очень напряженное положение на финансовом рынке. Правительству приходится выкупать из долгов три крупные банковские фирмы, имеющие отношение к торговле жильем. То, что произошло с ними, очень наглядно показывает структуру и правила игры капиталистической экономики, точнее, сферы финансового капитала. В подробности уходить нам незачем, но суть дела такова. Купить дом в Америке – если вы не Рокфеллер или не поп-звезда – можно только взяв ссуду в банке, при том, что вы сами внесли первый взнос, даун пэймент, как тут говорят, обычно десять процентов от продажной стоимости дома. Этот заем в Америке называется моргидж, а в старой России, сколько помнится, назывался закладная. Долг банку выплачивается ряд лет, понятно, что с процентами. Банку выгоднее давать долгосрочную ссуду (до 30 лет). В результате банк получит от вас куда больше денег, чем дал вам взаймы. Ваша выгода – рассрочка. Если же вы прекратили платежи, не выплатив полностью ссуду, то дом переходит в собственность банка.
Это элементарно, банковское дело на том и стоит, что ссужает деньги под проценты. Но вот что возможно в этом хитром бизнесе и что сейчас зашло слишком далеко. Долговые обязательства, вот эти самые моргиджи, банк может перепродать другому банку, а тот их пустит в дальнейший финансовый оборот, поскольку эти долговые обязательства обладают обеспечением (должник работает, имеет доход, он платежеспособен). Вообще банковское дело, финансовый рынок именно так орудует – делает деньги из денег же, путем их многократного оборачивания. Ясно, что банку выгоднее иметь как можно больше должников: он может большее число закладных перепродать с выгодой. Поэтому с недавнего (да не такого уж и недавнего) времени стали прибегать к такой практике: ссуды стали давать кому угодно, даже без «даун-пэймента» и без справок о финансовой состоятельности должника. Все эти многократно увеличившиеся в числе долговые обязательства, поступившие на финансовый рынок, многократно же увеличили его оборот. Обращающиеся на рынке долговые обязательства – которые, будем помнить, всё-таки не реальные деньги, не наличные! – создали искусственный бум на рынке жилья. Но вот стало выясняться, что эти новые банковские должники – народ несостоятельный, поддавшийся буму, немыслимо легким условиям займов, сплошь и рядом они стали отказываться от платежей, и вся эта схема если не рухнула, то зависла. Банки сами оказались в колоссальных долгах, которые необходимо выкупить государству. А что такое государственные деньги? Это деньги налогоплательщиков, наши с вами. Налоги для этих выплат так сразу не повысишь в демократической стране, вокруг налогов самые битвы разгораются в здешней политике. А коли так, то выкуп долговых обязательств банков государством означает просто-напросто рост государственного долга – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Например, таким: страна с высоким госдолгом, становится сама ненадежным плательщиком, кредиты ей дают неохотно. Сюда не лишне добавить, что колоссальные суммы американских государственных долговых обязательств (кажется, около полутора триллионов) выкуплены Китаем. Он, таким образом, выступает кредитором США; есть у них и другие кредиторы из стран не слишком дружественных. При желании эти кредиторы, сговорившись, могут обрушить американский финансовый рынок, предъявив долги к оплате; возможны и другие способы этого, так сказать, сведения счетов. В сущности, американская экономика висит на волоске.
Но тут начинается самое интересное. Никому не выгодно обрушивать Америку, потому что это колоссальный рынок, на котором тот же Китай делает свои деньги, наполняя его своими дешевыми товарами. Важно понять, что ничего по-настоящему непоправимого с Америкой не происходит в смысле финансового рынка и всей ее экономической системы. То, что происходит, - нормальный ход системы, в котором, конечно, случаются сбои. Конечно, всё это похоже на пресловутую «пирамиду», к которой прибегают жулики для одурачивания простаков и быстрого наживания легких денег. Но у капиталистической пирамиды есть оснвование, особенно в Америке: созданное веками реальное богатство, не только денежные суммы. Чего не было в постсоветской России, когда Мавроди построил свою пирамиду. Какое обеспечение чего бы то ни было имелось тогда в России? Сейчас ей везет – овес нынче дорог. Имя российской стабилизации – лошадиная фамилия.
Но всё до сих пор сказанное – эмпирия, хотя не грубая, а весьма тонкая. Хочется, однако, вокруг этого пофилософствовать. Что такое нынешний капитализм в культурфилософском плане и как в этом плане обстоит дело с Россией? Здесь, конечно, не найти лучшей ориентации, чем та, которую дает Освальд Шпенглер в своем «Закате Европы».
Как известно, Шпенглер отрицал понятие всемирной истории человечества, говорил, что история – это серия замкнутых циклов отдельных культур (таких он насчитывал восемь). Россия у него еще не создала своей культуры вообще, но попала под влияние Запада и отлилась в качестве так называемого псевдоморфозы (ложной формы). Далее нужно помнить, что Шпенглер во всех культурах обнаружил сходные ступени эволюции; самая последняя ступень – переход культуры в так называемую цивилизацию, когда прекращается органическое творчество и начинатся механическая экспансия; простой пример: Западная Европа – это Афины, а США – Рим. В самом античном мире так называемой аполлоновской культуры Афины переходят в Рим как свою цивилизационную стадию. И вот на этой стадии начинают играть колоссальную роль деньги.
Шпенглер показыает, как по-разному понимались деньги в аполлоновской культуре и западно-европейской, которую он называет фаустовской культурой. Прафеномен аполлоновской культуры – тело как ограниченная, вещная, измеряемая величина. Отсюда античная математика трактует основное понятие числа как величину. Фаустовский прафеномен – интуиция безграничного пространства. Поэтому число в фаустовской маатематике – не величина, а функция. И на этой основе принципиально разное понимание денег: в античности деньги – монета, в культуре Запада деньги – это чек и вексель.
Шпенглер пишет о Риме в цивилизационную эпоху:
Диктор: «Когда, начиная приблизительно с Ганнибала, этот мир вступил в эпоху безусловного господства денег … масса благородных металлов и ценных с точки зрения материалов произведений искусства … была уже далеко недостаточна для покрытия потребностей в наличных средствах, так что возник настоящий волчий голод на новые способы принести денежную отдачу тела. И тут взгляд упал на раба, который был еще одним видом тела, только не личностью, а вещью, и потому мог мыслиться в качестве денег… Ведение хозяйства в римских провинциях оказывалось общественной и частной хищнической эксплуатацией ресурсов, которой занимались сенаторы и богачи, нисколько не задумывясь о том, могут ли вывезенные ценности быть восполнены и как это могло бы произойти».
Борис Парамонов: Вот тут начинается охота за рабами – одна из целей войн, наряду с грабежом золота. Раньше рабы не были товаром, имеющим денежное выражение, - это было нечто вроде прислуги, по-русски – дворня. Рабов было столько, сколько требовалось для ведения личного хозяйства, без всякой ориентации на рынок. Сейчас раб сделался капиталом, и началась за ним охота. Раб сделался деньгами – при том, что он ценился не в качестве рабочей силы для ведения рыночного, расширенного производства, а только как некая валюта. То есть у римлян не было, говорит Шпенглер, понимания экономики как проекта, развернутого в будущее, как реализации хозяйственных потенций, не было никакого прогностического планирования.
Совсем другое дело – экономика Запада и характер денег на Западе, в фаустовской культуре. Это связано с самим характером западной математики, в основе которой, по Шпенглеру, не величина, а отношение, функция. В недрах математики высшего аанализа заключена сама идея и практика западных денег. Шпенглер пишет:
Диктор: «В этих трансцендентных пространственных мирах … действительность не сводится к чувственной деятельности; душевное, напротив, может осуществлять свою идею не в наглядных, а совершенно иных формах … (Поэтому) крайняя противоположность античным деньгам как телесной величине – символ фаустовских денег, деньги как функция, как сила, чья ценность заключается в ее действии, а не простом существовании».
Борис Парамонов: Шпенглер говорит в одном месте, что если деловой инициативный ппредприниматель или талантливый изобретатель напишет на клочке бумаги – один миллион, это и будет один миллион. Деньги на Западе – не телсно зримые и ощутимые реальности, вроде монет (или рабов, как в Риме), а проект, в основе, в обеспечении которого находится сам этот предприниматель или изобретатель. Деньги, в шпенглеровской по духу метафоре, - это не меч, вонзаемый в тело противника, а дальнобойное орудие.
Одна из тем «Заката Европы» - долгое духовное рабствование Запада у древних, ложное понимание античности как основы западноевропейской культуры. Собственную душевно-духовную жизнь переряжали в античные тоги. И в какой-то степени эта нетворческая зависимость продолжала действовать даже в 19-м веке. Интереснейший пример подобной аберрации, приводимый Шпенглером, – Карл Маркс, идущий вслед за Адамом Смитом и Рикардо в так называемой трудовой теории стоимости. Но меру задает паровая машина, а не кочегар, пишет Шпенглер.
Маркс, однако, это русское прошлое. Но что из Шпенглера можно извлечь интересного и полезного в русском смысле вообще, особенно в экономическом плане? У него был несомненный интерес к России и связанные с ней некоторые ожидания христианского характера, но в своих анализах и прогнозах он исходил из тогдашнего (начала 20 века) факта коллосального преобладания крестьянского населения в России. Шпенглер пишет о внеэкономическом характере мышления в христианской традиции:
Диктор: «Для настоящего святого грех – экономика как таковая, а не только ростовщиччесство и довольство богатством … Такие натууры ввсем центром тяжести своего существа пребывают вне экономики и политики, как и вне всех прочих факторов этого мира … Марксизм среди русских покоится на ревностом непонимании. Высшую экономическую жизнь петровской Руси здесь только терпели, но не создавали и не признавали. Русский не борется с капиталом – он его не постигает.
Борис Парамонов: Трудно так уж сразу со всем этим согласиться – даже в русском прошлом, особенно если вспомнить, на каком подъеме находилась Россия к 1913 году. Но шпенглеровские параллели возможны даже сегодня, когда мы вспоминаем его описание хозяйства позднего Рима как грубую эксплуатацию природных богатств без мысли о иных формах хозяйствования. Денежного мышления в смысле Шпенглера, в фаустовском смысле, здесь, действительно маловато.
Впрочем, как знать. Недавно в лондонском «Санди Таймс» я видел громадную статью с картинками о русском миллиардере Андрее Мельниченко. Картинка была – его яхта стоимостью 200 миллионов фунтов стерлингов, а по размерам превосходящая «лодку» Романа Абрамовича. В беседе с журналистом Мельниченко всячески подчеркивал, что он не нефтяник. Из статьи выяснилось, что он разбогател, открыв в Москве в 1993 году некий банк. Ну что ж, значит, этот человек умеет мыслить деньгами, а не только массами готового товара. Глядишь, с такими людьми Россия действительно сподобится настоящему – западному, шпенглеровскому капитализму. Ну, а там видно будет.
