Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. Мой собеседник в московской студии - Андрей Гаврилов. О культуре на два голоса. Здравствуйте, Андрей!
Сегодня в программе:
Чудовищен ли попугай Флобера – радиоэссе Бориса Парамонова.
С днем рождения, Вилли Токарев!
Культурная россыпь и новые музыкальные записи. Что вы нам, Андрей, сегодня приготовили?
Андрей Гаврилов: Сегодня мы будем слушать записи российско-финского пианиста Жени Гимера. У него пока вышел один единственный авторский диск, который называется «Хочешь - да, не хочешь - нет». И вот фрагмент его мы сегодня и послушаем.
Иван Толстой: Хотелось бы начать с того, как отражается мировой финансовый кризис в культуре. Картина русского мариниста XIX века Алексея Петровича Боголюбова "Вид Санкт-Петербурга", выставлявшаяся на минувших торгах аукциона Sotheby ' s , осталась не проданной, сообщает Associated Press . Устроители аукциона рассчитывали выручить за картину около 3 миллионов долларов. Но когда были объявлены лот и начальная цена, в зале не поднялось ни одной руки. Большинство других заявленных лотов были куплены за цену, немногим большую ожидаемой, или даже ниже ее. На последних торгах Sotheby ' s сложилась двойственная ситуация. С одной стороны - вырученная за полотна импрессионистов сумма составила 224 миллиона долларов, что является пятым результатом за всю историю торгов аукциона картинами периода от импрессионизма до современной живописи, с другой стороны - ожидаемая сумма колебалась от 337 до 475 миллионов долларов. Мировой финансовый кризис, как объясняют устроители Sotheby ' s , вынуждает коллекционеров более осмотрительно подходить к приобретению лотов. Причиной падения продаж русского искусства на аукционе устроители называют уменьшение количества покупателей из Европы, России и с Ближнего Востока. А вот основными покупателями на торгах теперь стали американцы, хотя совсем недавно все было наоборот. Есть ли у вас, Андрей, под рукой примеры того, как кризис отражается на тех или иных областях культуры?
Андрей Гаврилов: Наверное, нет. У меня сегодня все новости немного о другом и, честно говоря, я, как небольшой знаток мировой живописи, не знаю, не продажа или не покупка картины, с которой вы начали ваш скорбный рассказ, это проявление кризиса или, может быть, реальная оценка художника?
Иван Толстой: Трудно сказать. Я думаю, что практически и бесплатно не взял бы вид Петербурга работы Андрея Боголюбова, хотя картина совершенно полноценная, пусть простят меня искусствоведы за такой площадной жаргон и такую обывательскую оценку. Очень скучный, но классический вид петербургской воды и немножко зданий по краям. Картина, которая, безусловно, должна висеть над камином в немножко скучном и пресном доме, возможно, загородном, возможно, где-то в Лондоне или в Йоркшире, меня не привлекает, но известно статистически, что картины с морскими пейзажами, с видами городов, особенно с видами Петербурга, всегда привлекали покупателей и всегда оценивались достаточно высоко. Но вот, по-видимому, тут сошлись такие факторы, как некая скучность этого полотна, а, с другой стороны, осторожность покупателей. Так что, возможно, Андрей, вы правы и в одном своем предположении, и в другом.
Андрей Гаврилов: Иван, я прошу прощения, но вы забыли еще третий фактор. Насколько мне известно, я, конечно, могу ошибаться, но, по-моему, у вас нет скучного особняка с камином где-то там под Лондоном, поэтому просто для картины не нашлось места.
Иван Толстой: Но вот, что интересно: кризис не мешает кому-то успешно продвигать свои проекты. Например, знаменитый мюзикл 60-х годов «Волосы» (" Hair ") вернется на Бродвей. Этот рок мюзикл Джеймса Радо и Джерома Рагни в феврале 2009 года вновь появится на сцене одного из театров в Нью-Йорке. Официальные премьерные показы состоятся в марте. В последний раз знаменитый мюзикл шел на Бродвее в 1972 году. Продюсер будущего шоу Элизабет Айрленд Макканн полагает, что мюзикл как нельзя лучше подходит для новой эпохи, которая началась, по ее словам, с победы на президентских выборах Барака Обамы.
Андрей Гаврилов: Иван, скажите, пожалуйста, а вы видели киноверсию этого мюзикла?
Иван Толстой: Снятую Милошем Форманом?
Андрей Гаврилов: Снятую, тем более, чехом Милошем Форманом.
Иван Толстой: Нет, но мне приятно отметить, сейчас как раз подобрался хороший повод сказать, что одну из первых пластинок, которые появились в Советском Союзе, с этим мюзиклом, я слушал на домашнем проигрывателе, но фанаты современной рок-музыки, которые приходили ко мне из школы, это был 1969 год, этого мюзикла не признали. Им нужны были «Роллинг Стоунз» и «Битлз». Так что пластинка «Волосы» долго оставалась у меня дома не запиленной, в отличие от упомянутых.
Андрей Гаврилов: Очень забавно, потому что пластинка «Волосы» долго незапиленной была и у меня, и в свое время мне даже было интересно, почему классические мюзиклы (я не беру «Иисуса Христа - суперзвезду», а вот такие как « Hair », « Godspell » и другие, почему они у нас были не очень популярны. И не так давно мне пришла в голову мысль, что у нас они были не столь популярны именно потому, что мюзикл все-таки предполагает какой-то видеоряд, будь то кино, будь то телевидение, будь то сцена театральная. Поскольку мы были этого лишены и слушали только половину произведений, вернее, знакомились с половиной произведений, слушая, может быть, даже целиком, но только звуковую дорожку, естественно, нам было трудно понять или «врубиться» в то, что авторы хотели сказать. Тем более, нужно помнить, что «Иисус Христос» создавался как музыкальное произведение для записи на пластинке, то есть о видеоряде вообще разговора не было, а вот такие произведения как « Hair », « Godspell » или моя любимая «О, Калькутта!», создавались, конечно, для того, чтобы зритель что-то получал еще глазами, а не только ушами. Может, поэтому трудно было это воспринять?
Иван Толстой: Да, Андрей, я думаю, что вы тут правы. Я только добавил бы еще, что мюзикл предполагает понимание текста: поются как бы баллады, все-таки в гораздо большей степени роли распределяются и исполняются с толком, со смыслом, с содержанием. Так что не только зрительное, но и просто содержательное должно быть понятно. Вспомните, в какую охотку, с какой страстью переписывались от руки в тетрадочки слова мюзикла «Иисус Христос - суперзвезда». Потому что было понятно, что, несмотря на гениальную музыку, потребность в словах была тоже очень высокая. Поскольку « Hair » не был такой знаменитый, может быть, он просто не был столь талантлив, то и этой жажды слов у слушателя не было, а, кроме того, еще и высочайшая недоступность этих слов тоже играла свою роль.
Андрей Гаврилов: Я думаю, что вы абсолютно правы, но здесь, наверное, есть еще одна составляющая. Все-таки какое-то общее настроение в обществе, которое делает его готовым к восприятию того или иного произведения. Я абсолютно уверен, что когда мюзикл «Волосы» появился на свет, наша публика не была готова к восприятию этого произведения. Потому что музыка была рассчитана вроде бы на молодежь, а тексты были такие, к которым молодежь, со своим комсомольским задором, не была подготовлена. Знаменитая ария из мюзикла «Волосы», где певец перечисляет все возможные непристойные, мы бы сказали, матерные слова, задавая в конце вопрос, почему они считаются неприличными, если они всего-навсего выражают любовь, или то, чем любят. Я не думаю, что в 1969 году наша молодежь, уже слушавшая рок-музыку, «Битлз» или «Роллинг Стоунз», была готова с восторгом воспринять такой текст.
Иван Толстой: Да, зато то, что в России с восторгом восприняли, идущее из Нью-Йорка, это была музыка, выступления и тексты Вилли Ивановича Токарева, русского эмигранта, который попал в начале 70-х годов в Нью-Йорк, там преуспел и был окружен огромной славой, которая перенеслась еще до перестройки, а в перестройку – особенно, через океан, назад, в Россию. Между прочим, в день выхода нашей программы Вилли Ивановичу Токареву исполняется 74 года. Он родился 11 ноября 1934 года, на хуторе Чернышов, в Краснодарском крае. Наш корреспондент Сергей Хазов взял у Вилли Токарева несколько лет назад интервью. Оно никогда не звучало в эфире, и никогда не было напечатано. Предлагаем его послушать. Вилли Токарев рассказывает о своей жизни, своей карьере и своей судьбе.
Вилли Токарев: Мы пели для таких же обездоленных, как и мы, начинающих.
Сергей Хазов : Люди из Второй волны эмиграции, вы кого-то застали из ресторанных исполнителей?
Вилли Токарев: Дело в том, что они с нами не контачат. Та эмиграция, которая после войны, особенно, после революции, они ушли далеко друг от друга. И от нас, тем более. Мы просто живем в другом времени, а их поезд отстал.
Сергей Хазов: Вы видели кого-то из тех людей, застали кого-то? Алешу Дмитриевича?
Вилли Токарев: Дмитриевича я видел в Париже. У них очень поставлена работа, в таком цыганском стиле, настоящий цыганский стиль. Они очень хорошие музыканты, очень хорошо играли на гитарах и замечательно пели. У них дорогой ресторан очень. Там бутылка шампанского стоила 500 долларов. Но пойти туда и посмотреть было большим удовольствием.
Сергей Хазов: Публика заказывает музыку. Что просили в 70-е годы исполнить?
Вилли Токарев: Работа в ресторане, это работа, когда человек должен знать все: советскую музыку, немецкую… Музыкант, который откажет кому-то в песне… Поэтому приходилось все учить. И я, когда работал, у меня не было отказа. Я пел итальянские песни, должен был выучить греческие, еврейские, русские, украинские и, конечно, на английском языке. У меня был такой случай. Я пою, а человек танцует с дамой. Потом протягивает бумажку денег крупную и говорит: «Танго «Цокот копыт»!. Я это никогда не слышал, не видел и, вообще, не имею представление. Но, тем не менее, я посмотрел на купюру и думаю, что надо что-то сделать. Я сказал: «Ребята, вы играйте то, что вы не знаете, а я буду петь то, что я не знаю. Мы друг друга должны поддерживать». И я начал на ходу сочинять танго «Цокот копыт». Там такая тема: ты слышишь цокот копыт, ты уже открываешь окно, улыбаешься, я вижу твою улыбку, кони не скачут, а летят… Я спел это, потом еще раз. Очень понравилось. Он протягивает мне вторую бумажку, просит повторить. Это самое страшное, потому что я повторить не могу. Хорошо, что он был подвыпивший, и второй раз тоже прошло.
Сергей Хазов: А публика в 70-е годы?
Вилли Токарев: Это публика, которая уже могла ходить в ресторан, потому что она каким-то образом зарабатывала деньги. Без духовной пищи, без отдыха в Америке трудно жить. Поэтому это был как громоотвод для чувств. Любой кабачок, где собирались свои, где можно было поговорить, поделиться новостями, узнать что-то, излить душ. Вот это были такие ресторанчики. И, конечно, атмосфера царила очень радостная, потому что люди почувствовали, что они в стране, в которой им придется и трудно, но и интересно. Потом, с течением времени, все это развивалось, люди стали приходить в тройках, в золоте, в дорогих платьях. Люди стали зарабатывать и, соответственно, рестораны тоже стали улучшать свои качества - внешний вид, внутренний вид, еда стала супер, потому что русскую еду любили даже американцы. Это были скромно одетые люди, но, тем не менее, мы благодарны им, потому что они оставляли нам 10-20 долларов, это такой был ритуал, человек благодарил за полученное удовольствие, а для нас это была поддержка, потому что хозяин платил очень мало и этих денег, естественно, не хватило бы. Но я помню, платили и по 50 долларов в неделю, и по 100, и вообще не платили, просто играй за чай. Я - музыкант и моя работа, моя жизнь, мое благосостояние зависят от работы. Сегодня в России я зарабатываю больше, чем в Америке. Песни я написал, читая газеты, смотря телевизор, наблюдая своими глазами. «Обокрали Россию» - это звучит очень ласково, но такие песни у меня не принимают, они нигде не звучат. Я хочу сказать, что у меня вышла пластинка «Россия есть, была и будет». Вообще она запрещена была. Одна компания напечатала и сослалась, что это или не для продажи, или не для передачи. Я говорю: «Почему вы сделали такую надпись?». «Нам, - говорят, - дали рекомендации».
Сергей Хазов: Во всех интервью про вас пишут, как про Токарева, который состоявшийся, который живет за границей, почетный гражданин Кольского полуострова. Расскажите об этом.
Вилли Токарев: Я работал тогда у Котляра, я был там музыкант, играл на виброфоне, на гитаре, пел вместе с Котляром, подпевал ему, и делал аранжировки ему. И вот меня попросили из Мурманска, чтобы я приехал туда и написал песни о городе. А я уже тогда был известный, мои песни исполняли. Это было в 70-е годы. Мои песни исполняли Пьеха, Мулерман, Горохов и многие певцы. И в ресторанах пели, и на эстраде. Я приехал в Мурманск, потолкался неделю, написал песни, вызвал Котляра, ребят, с которыми я играл, квартет - я на басу, барабанщик, гитарист и пианист. Очень способные ребята. Мы пришли, записали это на радио, нас засняли на пленку, и показали нас по телевидению. Знаете, за одну ночь мы стали героями Кольского полуострова. Нам сразу дали ресторан «Белые ночи», в который в течение четырех лет невозможно было попасть. Это было самое знаменитое место в Мурманске. А я никогда не пел в ресторане, я играл, а тут надо было петь. Ресторан это очень хорошая школа. Тем более, что петь для такой благодарной публики как моряки… Это надо видеть! Они очень добрые люди, они приходили после плавания и были такие моменты, когда вынимали пачку денег и бросали на сцену. Как конфетти, деньги надо было собирать. Когда мы работали там, мы увидели, что то, что мы получали в «Ленконцерте» это просто копейки. Потому что здесь мы зарабатывали очень хорошие деньги, нам еще полярные выдавали. Мурманск необыкновенно щедрый, добрый, красивый, там люди, которые собирались, они были очень человечно настроены, потому что суровая природа объединяла людей хороших, плохие люди там не выживали, их сразу видно было, они отметались там. Короче, я там около четырех лет побыл, и не жалею, потому что я сам многому научился там.
Расплатился с морем милями, возвращаюсь в край родной,
Здесь глаза увижу милые, и скажу лишь ей одной:
- Здравствуй, здравствуй, мурманчаночка, знаю, ты меня ждала,
И любовь твоя, как чаечка, по морям за мной прошла.
Чайки в гавань возвращаются, как привет от моряков,
Значит, верность не кончается, как сиянье маяков.
- Здравствуй, здравствуй, мурманчаночка, знаю, ты меня ждала,
И любовь твоя, как чаечка, по морям за мной прошла.
Я - человек послевоенный, довоенный. Помню, когда началась война, у нас был такой радиопродуктор черный, он хорошо звучал. Я все понимал, там чисто все звучало, и все время передавали музыку из «Щелкунчика». Я запомнил всю музыку оттуда и слушал патриотические песни. Мое творчество проходит через спектр народный, популярный, классический, джазовый и поп-музыки. Мне сказали, что я первый вообще в мире написал рэп. Я не знал даже этого. Это было в 1979 году, тогда еще так не пели. Это я сам, я этого не знал. Мне сказал один музыковед, он говорит: «Вы сами не знаете, можете подать апелляцию, и вас признают как первого исполнителя». Потому что у американцев рэп уже потом появился. Но зачем мне это нужно?
Сергей Хазов: Когда вы уезжали в 1973 году, вы надеялись вернуться?
Вилли Токарев: От природы я так устроен - я знаю, что будет потом. Я даже песню написал «Россия есть, была и будет», и я там предсказал все на 10-15 лет вперед, и те люди, которые сейчас слышали, вот как это можно, в 90 годах, сказать то, что сейчас есть? Когда я уезжал в Америку, то у меня все отобрали. С меня сняли крест, контрабас не разрешили провезти, даже рукописи мои музыкальные. Я туда не уезжал, у меня даже стихи такие есть:
Я только телом эмигрант, а не душою,
Я душу с сердцем здесь оставил навсегда.
В стране, что доброю зовется и большою,
В стране, какой нигде не будет никогда.
Когда я уезжал, я верил, что вернусь в Россию, хотя даже подумать тогда об этом было невозможно.
Андрей Гаврилов: Я больше всего боюсь, Иван, что следующая моя фраза прозвучит так, как звучит хрестоматийная фраза советского диктора, по-моему, из всех учебников радиожурналистики: «Вы слушали песни советских композиторов, а теперь послушаем музыку». Я ни в коем случае не преумаляю достоинств Вилли Токарева, хочу, тем не менее, все-таки напомнить нашим слушателям, что кроме этого мы слушаем еще и музыку. Сегодня мы слушаем музыку пианиста Евгения Гимера или Жени Гимера, как он теперь известен всему миру, который начал свою музыкальную карьеру в Новосибирске и с успехом, уже почти 15 лет, продолжает ее в Финляндии.
Иван Толстой: Чудовищен ли попугай Флобера? Радиоэссе нашего нью-йоркского автора Бориса Парамонова.
Борис Парамонов: Есть два современных английских писателя, которых я читаю – и другим советую. Это Дэвид Лодж и Иан Макюин. Первый повеселее, второй помрачнее. Сейчас я присоединил к ним еще одного англичанина – Джулиана Барнса. Как-то раньше он мне не попадался на глаза, но вот встретился русский перевод его романа «Англия, Англия» - и привел в восторг. А совсем на днях обнаружил – в американском издании – его постмодернистский шедевр – другого слова не найти, и не нужно искать, - «Попугай Флобера». Наведя справки в интернете, я обнаружил, что Барнса издают в России с начала 90-х годов, но «Попугай Флобера» в русском переводе не встретился. И если такового нет, то тем более следует поговорить об этом выдающемся произведении. Даже если и есть – всё равно лишний раз не помешает, причем не только о Джулиане Барнсе, но и Флобере, попугай которого стал героем этого сочинения.
Как принято в американских изданиях, на обложке книги даются краткие отзывы о ней авторитетных читателей и рецензентов. Один из таких отзывов – рецензента газеты «Бостон Глоб»:
«Захватывающая и одновременно веселящая книга. Возможно, самый остроумный анти-роман со времени «Бледного огня» Набокова. Барнса недаром сравнивают с такими писателями, как Джойс и Кальвино».
О Кальвино ничего говорить не буду, но сравнение с Джойсом – это, конечно, высшая степень отличия для современного писателя. Но самое интересное здесь – упоминание о Набокове, о его «Бледном огне». Напомню, что эта книга построена как некое собрание сносок и справок к книге, над которой работает рассказчик, но получается, в результате, что это и есть основной текст. Так что это не роман, а некий анти-роман, как и говорят критики. Набоков, несомненно, натолкнулся на этот прием, когда работал над комментарием к своему переводу «Евгения Онегина». Джулиан Барнс проделывает сходную процедуру с Флобером. Он выбирает всякие бытовые подробности из жизни Флобера, и располагает их так, что получается не только биографический роман о великом писателе, но и эстетический трактат, и картина провинциальной французской жизни как в его, так и в наше время, и собрание всяких забавных мелочей – то, что американцы называют «тривиа», и своего рода пародия – не на Флобера, а на литературу вообще – с одновременным апофеозом литературы, искусства как чего-то высшего жизни. И тут же – разоблачение литературы, деконструкция, и новое ее вознесение в этом ироническом принижении. Камертон всего это построения, если угодно, - не раз цитируемые слова из письма Флобера:
Диктор: «Произведение искусства подобно пирамиде среди пустыни: на ее подножие мочатся шакалы, а на вершину карабкаются буржуа».
Борис Парамонов: По тексту Барнса рассыпаны десятки высказываний Флобера, они, если угодно, и двигают текст; и еще раз убеждаешься, каким мастером эпистолярного жанра был Флобер – помимо того, что он был гениальным писателем. С письмами Флобера можно сравнить только письма другого, родственного ему писателя – Чехова. Кстати сказать, Чехов – писатель флоберовской школы, в России как-то забыли об этом, но в свое время писалось – есть работа Леонида Гроссмана 20-х годов на эту тему: Чехов как ученик французского натурализма (Флобера и Золя). Надо восстановить подлинное значение этого термина: натурализмом в свое время назвали литературу, ориентирующуюся на методы естественных наук, то есть на описание и объяснение феноменов жизни вне всякой их оценки или, как говорили на языке старинных эстетик, вне какой-либо идеализации. Термин, надо сказать, неудачный, он не объясняет того, что надо: какого рода революцию в литературе произвел Флобер – а в России Чехов. Парадоксально, но этот натурализм можно в то же время назвать эстетизмом, искусством для искусства: произведение искусства, и литературы в том числе, должно держаться само по себе, внутренним своим строением, не опираясь на какие-либо внеположные искусству идеи или эмоции. Если это натурализм, то в том смысле как натурален каждый объект природы, натуры: он, прежде всего, есть, он бытиен, самодовлеющ, к нему нельзя ничего прибавить, ни убавить от него. Все знают слова о равнодушной природе; но точно так же равнодушно искусство. Ибо подлинное искусство внеэмоционально. Томас Элиот сказал: «Стихи пишутся не для того, чтобы выразить чувства, а чтобы избавиться от них». У Чехова сходные слова в одном письме к начинающей писательнице: «Когда пишите о печальном, о горе, сдерживайте чувства, будьте холодны – тогда появится нужный фон, нельзя описание разбавлять собственными ламентациями». «Настоящее искусство леденит, сказал другой мастер» – Стефан Малларме.
Флобер вспоминал страшный град, обрушившийся на Круазе в 1853 году: он побил всё – и окна в домах, и стекла садовых теплиц. Флобер, ненавистник машинной цивилизации и всяческого прогресса, выразил удовлетворение по этому поводу: люди, написал он, слишком быстро поверили, что солнце существует для того, чтобы лучше росла капуста. Это напоминает то, что сказал Блок, узнав о гибели «Титаника»: «Есть еще океан».
Известен факт из жизни Флобера: в возрасте четырнадцати лет он полюбил богатую парижанку госпожу Шлезинжер, которой было тогда тридцать пять лет. Никакого романа быть не могло, но считается, что Флобер сохранил любовь к ней на всю жизнь и что история Фредерика Моро и госпожи Арну из «Воспитания чувств» воспроизводит эту биографическую ситуацию Флобера. Но вот что он сам однажды написал об этом (в письме к Луизе Коле):
Диктор: «Вы уверяете меня, что я по-настоящему любил эту женщину. Нет, это неверно. Только когда я писал к ней, когда я овладевал своими чувствами с помощью пера, - только тогда я относился к этому серьезно: только тогда, когда я писал. Многие вещи, оставляющие меня холодным, когда я вижу или слышу о них, тем не менее, вызывают во мне сильные чувства – будь то восторг, или раздражение, или боль, - если я сам говорю о них или особенно если я пишу о них».
Борис Парамонов: Художник – своего рода чудовище, вот что не могут понять слезливые поклонники прекрасного и возвышенного – если, конечно, в нынешнем мире еще остались эти старые девы. Но этим нужно не возмущаться, а принимать как есть, как явление равнодушной природы, как океан, потопивший «Титаник» и много других титанических проектов самонадеянного человека. Но можно еще один вариант отношения и интерпретации попробовать: ироническое приятие или даже осмеивание. Вот это и сделал Джулиан Барнс в своем «Попугае Флобера». Почему попугай? Чучело попугая Флобер держал у себя на столе три недели, пока он писал рассказ «Простая душа» - о крестьянке Фелиситэ, всю жизнь работавшей на других и ничем своим не обладавшей, кроме попугая, из которого она сделала чучело, когда он умер. А когда умирала сама Фелиситэ, она увидела, как попугай простер над ней огромные крылья, и под этим покровом она вознеслась на небо. Попугай в простой душе Фелиситэ заменил голубя – эмблему Святого Духа. Так вот попугай Флобера, говорит нам Джулиан Барнс, - это сам Флобер. Художник - как попугай: пародия на человека, экзотическая птица, способная к произнесению человеческих слов. А если хотите – и Святой Дух.
С попугаем всё было ясно с самого начала. Неясно было, для чего Барнс сделал своего повествователя – самодеятельного исследователя Флобера врачом. И тут в конце романа – или анти-романа – он сделал головокружительный трюк: герой перестал говорить о Флобере и рассказал о своей покойной жене, которая всю жизнь ему изменяла. И мы тогда поняли, что рассказчик, первое лицо этого сочинения – Шарль Бовари. Это, конечно, апофеоз Флобера: другой писатель не может пожелать для себя ничего лучшего, чем стать его персонажем. Это настоящий монумент, нерукотворный памятник Флоберу – а не тот рукотворный, что стоит в Руане и периодически требует ремонта.
Иван Толстой: Андрей, не забыл ли я вам дать возможность рассказать о какой-то культурной россыпи, о культурных новостях последних дней?
Андрей Гаврилов: Здесь хочется радостно закричать: забыли, забыли, Иван! На самом деле радостно закричать не получится, потому что за последнюю неделю нас покинули две великие певицы. Это очень грустно, и хотя в последнее время о них не очень много чего было слышно, тем не менее, их вклад в современную мировую музыку был столь велик, что мы не можем о них не упомянуть. В Италии умерла знаменитая южноамериканская певица Мириам Макеба, пропагандистка стиля мараби. Если просто, это американский джаз, переработанный в Южной Африке, насыщенный южноафриканскими ритмами, южноафриканскими молодями. Вот эта смесь, вот этот стиль и получил название мараби. Мириам Макеба скончалась в возрасте 76 лет в Италии, где она принимала участие в концерте в поддержку итальянского писателя Роберто Савиано, который, после публикации книги о мафии, был фактически приговорен к смерти главарями преступного клана. Вторая певица, которая нас покинула, старше Мириам Макеба на 10 лет - это великая и легендарная Има Сумак, которая получила при жизни прозвище «перуанская певчая птица». Она обладательница уникального голоса в пять октав. В свое время, когда мы жили за железным занавесом культуры, что было особенно больно, Има Сумак была одной из немногих, кого пропустили к нам. Очевидно потому, что она была не совсем американка, а, скорее, латиноамериканка. А с точки зрения кремлевских идеологов это уже была индульгенция. Понятно было, что Латинская Америка находится под пятой американского империализма, значит, все те, кто оттуда к нам приезжали, несли это знамя борьбы и порабощения. Полный бред, конечно, но Има Сумак, тем не менее, смогла приехать в СССР, мы смогли ее послушать, у нас выходили ее пластинки и единственное, что можно сказать, что жаль, что мы ничего ее больше не услышим. Если у нас есть возможность, то я бы хотел, чтобы мы послушали хотя бы фрагмент из одной из самых известных ее песен, которая получила название «Высокие Анды». Новое поколение слушателей, наверное, узнает мелодию из фильма «Большой Либовский» - там как раз эта песня и звучит.
Иван Толстой: На это, Андрей, я вам могу ответить такой новостью. Любовный роман Наполеона Бонапарта впервые выходит в России
Он называется «Клиссон и Евгения», и до недавнего времени хранился в закрытом архиве во Франции. В прошлом году он вышел в Париже, а сейчас выйдет в издательстве «Гелеос».
«Это роман о любви офицера. Наполеон написал его в раннем юном возрасте, - поясняет директор издательства Леон Григорян. - Познавая мир, открывая его для себя, автор фантазирует в этом произведении о том, что может произойти с ним на самом деле, стремится выстроить какой-то вектор поведения влюбленного человека». Григорян подчеркнул, что с точки зрения большой литературы, это произведение не представляет особой ценности. Но, безусловно, является бесценным документом с точки зрения исследования личности самого Наполеона. Против этого трудно возразить, потому что, конечно, если бы нашлась драма Бисмарка или стихи Монтесумы это было бы интересно, прежде всего, с какой-то историко-биографической, этнографической даже точки зрения.
Андрей Гаврилов: Иван, абсолютно не сравнивая людей, и уж тем более их вклад, положительный или отрицательный, в историю, я могу вам напомнить стихи Мао Цзэдуна, я могу вам напомнить стихи Лукьянова, идеолога ГКЧП, я могу вам напомнить акварели Гитлера и не так давно обнаруженную тетрадь с зарисовками Сталина.
Иван Толстой: Знаете ли вы единственную поэтическую строчку, сочиненную Владимиром Ильичом? Строчка звучит так: «В Шуше у подножия Саяна». Все. Перо выпало из рук вождя.
Андрей Гаврилов: Вы представляете, как повезло, например, моему поколению, что у него выпало перо. Иначе бы мы все это учили в школе наизусть. А советские композиторы бы писали на это песни, а советские певцы их бы пели. Боже мой, как хорошо, что выпало перо!
Иван Толстой: Еще две короткие литературные новости последних дней. Атик Рахими, уроженец Афганистана, назван лауреатом Гонкуровской премии за 2008 год. Этой награды он удостоен за роман «Камень терпения». Понятие "камень терпения" взято из персидской мифологии: такому камню доверяют такие горести и печали, какие нельзя рассказать другим людям. Когда волшебный камень взрывается, все несчастья оставляют человека. Героиня романа, чей муж полностью парализован из-за застрявшей в шее пули, рассказывает о своих скорбях. Денежный эквивалент у "Гонкура" - символический: он составляет всего десять евро.
Для 46-летнего Рахими эта книга стала первой, написанной по-французски. До сих пор он писал на фарси. На французский язык ранее переводились его романы "Тысяча комнат снов и страхов" и "Земля и пепел". Последний был экранизирован самим Рахими в 2004 году и получил премию на Каннском кинофестивале, гран-при фестиваля в Братиславе и еще ряд наград.
Другую премию, премию имени Дилана Томаса, присуждаемую университетом Уэльса молодым авторам за лучшее прозаическое, поэтическое или драматическое произведение, в 2008 году получил Нам Ле, автор сборника рассказов "Лодка". Он родился во Вьетнаме, вырос в Австралии, в настоящее время живет в Нью-Йорке. Его дебютный сборник состоит из семи рассказов. Книга получила очень лестные оценки критиков. Размер премии составляет 60 тысяч фунтов стерлингов.
Премию имени Дилана Томаса, предназначенную писателям, которым еще не исполнилось 30 лет, университет Уэльса присуждает раз в два года.
Иван Толстой: Андрей, а теперь время перейти к вашей персональной рубрике. Расскажите поподробнее о той музыке, которую мы сегодня слушаем.
Андрей Гаврилов: Сегодня мы слушали фрагменты пьесы «Парень с красной улицы» в исполнении трио Жени Гимера. Сейчас, я надеюсь, мы послушаем одну из его пьес целиком, я думаю, что это будет пьеса, которая дала называние всему альбому « Take it or leave it » - «Хочешь - да, не хочешь - нет». Этот альбом вышел в Финляндии, где Женя Гимер живет поселение 15 лет. Пластинок с записями Жени Гимера немного. Можно найти несколько дисков сибирских музыкантов, начиная от развеселого «Сибирского Диксиленда», на первом диске которого Женя Гимер себя тоже проявил как пианист, до намного более интересных записей ансамбля, который называется "Евросиб Интернэйшл джаз оркестра" . Но эти диски вышли в Сибири, найти их за пределами Сибири проблематично, намного проще оказалось найти диск Гимера, выпущенный в Финляндии. Работая в Новосибирские, Гимер проявил себя не только как пианист, но еще и как очень талантливый саксофонист и кларнетист. В 1991 году, в составе новосибирского ансамбля «Сибирский экспресс», Женя выступил на фестивале Russian River Jazz Festival в Калифорнии, где попался на глаза не кому-нибудь, а Дэйву Брубеку. Дэйв Брубек даже пригласил весь «Сибирский экспресс», в полном составе, на свой собственный концерт, каковой сибирские и калифорнийские пианисты завершили, играя вместе, в четыре руки, вызвав непрерывную овацию аудитории. Как я уже сказал, впоследствии Гиммер осел в Финляндии, он активно участвует в ежегодном джазовом фестивале в Пори, он играет и записывается с Ричи Колуом, Тедом Керсоном, Джеймсом Муди, а также с биг-бендом имени Каунта Бейси. Но диск «Хочешь - да, не хочешь - нет» до сих пор единственный авторский альбом музыканта. Пьесу с него, это заглавная пьеса, которая дала название всему альбому, мы сейчас и послушаем. Песня написана самим Женей Гимером.
