Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре на два голоса. Мой собеседник в московской студии Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей.

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: В нашей программе:

Память и перспективы: эссе Бориса Парамонова к 90-летию окончания Первой мировой войны,

Имена и темы крупнейшего мирового фестиваля документального кино в Амстердаме,

И, конечно, новые музыкальные записи, которые вы, Андрей, нам принесли. Что это сегодня?

Андрей Гаврилов: Сегодня это компакт диск Евгения Борца, московского пианиста и его Трио. Диск называется « Uncommunicado ». Потом мы о нем поговорим чуть подробнее.

Иван Толстой: Андрей, с чего начнем – с культурных новостей или с эссе Бориса Парамонова?

Андрей Гаврилов: Ну, давайте начнем с эссе Бориса Парамонова, чтобы Первая мировая война у нас осталась в прошлом.

Иван Толстой: Она, действительно, в прошлом - уже в прошлом месяце. 11 ноября исполнилось 90 лет со дня ее окончания. Эссе Бориса Парамонова названо «Память и перспективы».

Борис Парамонов: На Западе – в европейских странах и в Соединенных Штатах - дата окончания первой мировой войны – 11 ноября - до сих пор значима и отмечается в календарях. Она называется «годовщина перемирия». Эту войну в свое время назвали Великой или по-другому – войной для уничтожения всех войн. Так считалось после 1918 года – как помним, недолго, никак не более пятнадцати лет. В 1933 Гитлер пришел к власти в Германии, и европейский мир затрещал. Произошло много других событий, например, случилась Вторая мировая война, но Запад по-прежнему отмечает ту годовщину. Это, конечно, не случайно. Европейские победители той войны - главным образом, Франция и Англия - куда большие сделали усилия в 1914-18 годах, чем в 1939-45-м. Оставляя в стороне участие Америки в обеих войнах, следует помнить, что во второй войне колоссально значимым было участие Советского Союза, а в 1917 году, как известно, Россия вышла из войны, что справедливо рассматривалось ее союзниками как предательство.

Вообще-то, говоря о Первой мировой войне, надо помнить не столько ее окончание, сколько начало. 1914-й год – подлинный рубеж в истории Запада, европейской культуры как таковой. Можно сказать, что в этом году она кончилась. Понятно, что даты условны, и в истории значимы не дни и даже не годы, а десятилетия. Конечно, Запад и сейчас не кончился. Кончилось, исчезло другое: представление о европоцентричности истории, самоуверенность европейского, западного ума.

У Шкловского есть статья на смерть Ларисы Рейснер – выдающейся журналистке начала двадцатых годов и вообще выдающейся женщине. Он вспоминает ее рассказы о том, как на Востоке восприняли кино – фильмы Чаплина, да и самые заурядные мелодрамы:

Диктор: «Оказывается, белого человека бьют, оказывается, белому человеку изменяет жена. Миф о белых господах рушился. Трудно переоценить революционизирующее влияние кино на Востоке».

Борис Парамонов: Да что говорить о кино, когда весь неевропейский мир мог наблюдать войну, названную мировой, но которая была на самом деле европейской. Белые господа дерутся между собой – а, значит, единства у них нет, а, значит, их побить можем и мы.

Интересно, что восточная страна, в которой побывала Лариса Рейснер и о которой она написала книгу, - это Афганистан.

То, что к 1918 году Запад изменился более, чем к 1945-му, оспаривать не приходится. Это был действительный рубеж, а не просто конец очередного акта. Дело ведь даже и не в том, что чья-то государственная мощь оказалась подорванной – хоть Франции, хоть Британской Империи. Исчезла, повторяю, культурная самоуверенность – то есть вера в правильность пути, по которому шел прогрессирующий Запад. Все эти научные триумфы привели к техногенной и человекоубийственной, в небывалых ранее масштабах, войне. Гордость викторианцев сменилась цинизмом «потерянного поколения». Самые значительные книги, появившиеся после Первой мировой войны, - не о самой войне, а о последовавшем мирном времени. «Прощай, оружие!» или «На Западном фронте без перемен» - не столь поучительные книги, как, скажем, «Контрапункт» Олдоса Хаксли или «Мерзкая плоть» Ивлина Во.

Фашизм смешал карты, изменил и, отчасти, исказил перспективу, в которой начала просматриваться западная история. Это было настолько несравнимое ни с чем зло, что победа над ним воспринималась как реабилитация того мира, который с ним воевал. Даже сталинский СССР приобрел на Западе некий кредит. И, конечно, последующие годы в сильнейшей степени были окрашены влиянием Соединенных Штатов – молодой и мощной демократии, страны номер один, как бы ни пытался оспаривать ее геополитическое первенство Советский Союз.

Новейшее время наступило не с крахом коммунизма в России, а с 11 сентября. Можно сказать, что ожила и выступила на первый план та тема, которую впервые почувствовали после первой мировой войны наблюдатели Востока. Теперь речь идет уже не о возможности для неевропейских стран освободиться от колониального господства, а о прямой конфронтации всяческого фундаментализма с силами какого ни на есть, но продвинутого и цивилизованного мира. И с какими же резервами подходит этот мир к новой конфронтации?

Тут-то и уместно вспомнить опыт Первой мировой и нынешнее его восприятие. Читаю «Нью-Йорк Таймс» от 26 ноября – статью о реабилитации дезертиров в Бельгии. Речь идет о людях, расстрелянных в те годы за попытку избежать войны, то есть попросту - дезертировать. В Англии таких было 320 человек, во Франции - 700, в Германии - 50. Конкретно в статье речь идет о том, как в окрестностях бельгийского города Ипр поставили памятник расстрелянным бельгийским дезертирам.

Диктор: «Приближается столетие начала войны, и памятник в Ипре отражает изменение в отношении европейских стран к этой войне, принесшей столько человеческих жертв – причем не к тем, кто погиб сражаясь, но к тем, кто был казнен, протестуя против войны, отказываясь сражаться или убегая с фронта. Эта война воспринимается ныне в ее античеловеческом облике скорее, чем в качестве свидетельства героических усилий и победы. В Британии поворот произошел в 2006 году, когда парламент объявил посмертную амнистию дезертирам, и возведения в 2001 году памятника расстрелянным. Во Франции, после долгих воздержаний, президент Саркози сделал публичное заявление, в котором сказал, что казненные также достойны жалости. Они не были негодяями или трусами, сказал Саркози, но просто не нашли в себе дальнейших сил для войны».

Борис Парамонов: Тут можно и Россию вспомнить – вернее, русскую литературу: повесть Валентина Распутина о дезертире «Живи и помни». Что ж говорить о Западе: нынешняя позиция западных стран в отношении своих дезертиров, куда для него характернее, чем практика военных трибуналов. Вспомним, какую широкую критику встретило в Америке содержание заподозренных в терроризме в тюрьме Гуантанамо. Права человека и их защита – не пустые слова на Западе. А правами человек обладает, прежде всего, как автономная личность – эта автономность и есть его главное право. Война, прежде всего, нарушает как раз эту личную автономию. Война, современная война – действие по определению массовое. И никакого массового героизма на ней нет – есть массовые жертвоприношения, готовность погибнуть – это и есть героизм. Дезертиры в себе такого не находят – и гибнут всё равно, позорно, можно сказать, гибнут – даже если их и реабилитируют через сто лет.

Дело не в расстреле или реабилитации дезертиров – дело в готовности сражаться. Америка в ее нынешних инициативах эту готовность продемонстрировала. Но Америка не только своих людей жалеет (на войне это значит – воевать умно, а не как маршал Жуков) – она и противника жалеет. Лучшее, что я узнал об Америке в последние дни, - даже не избрание в президенты Барака Обамы, а слова американского адмирала о сомалийских пиратах: бороться с ними трудно потому, что даже если мы захватим их, неясно, что с ними делать дальше.

Иван Толстой: Давайте перейдем к культурным новостям. Я думаю, что одним из самых крупных событий стало на прошлой неделе открытие в Москве памятника Осипу Мандельштаму. Он был открыт 28 ноября в сквере в центре Москвы. Установлен недалеко от коммунальной квартиры, в которой часто останавливался Мандельштам, где жил его брат Александр. Скульптура из бронзы представляет собой голову поэта, стоящую на четырех базальтовых кубах. На монументе высечены строки Мандельштама из знаменитого стихотворения: «За гремучую доблесть грядущих веков». Авторы памятника - скульпторы Дмитрий Шаховской и Елена Мунц, а также архитектор Александр Бродский. Их проект монумента выиграл конкурс в 2007 году. Таким образом, в Москве появился четвертый памятник поэту во всей России. Первый стоит во Владивостоке, где Мандельштам скончался, другой - в Воронеже, третий памятник стоит в Петербурге, во дворе Ахматовского музея, там, где жила Ахматова, в Фонтанном доме. Андрей, ваши новости?

Андрей Гаврилов: Не столько мои, сколько общечеловеческие. На этой неделе интернет, наш любимый и ненавистный нам интернет, принес новость, которая меня совершенно поразила. Может быть, большим культурным событием это не станет, но то, что это явно имеет или будет иметь продолжение в дальнейшем у меня не вызывает сомнений. Мы с вами как-то обсуждали, что появляются фильмы, где вместо умерших или по разным причинам не сыгравших актеров уже играют их, созданные на компьютерах, образы. Уже появились компакт диски, где вместо певцов, которые или скончались, или, по какой-то причине, не смогли участвовать в проекте - их голоса воссозданы сложным компьютерным оборудованием. Человечество сделало следующий шаг в направлении собственного уничтожения. В Токио ставится первая в истории пьеса, где наряду с живыми актерами на сцену выйдут роботы. В театре Университета города Осаки готовится постановка «Я работник». Любители фантастики, конечно же, видят отсыл к знаменитому произведению Айзек а Азимов а

«Я, робот». Предполагается, что премьера состоится в 2010 году. Интересно, это нужно людям столько времени, чтобы научиться играть вместе с роботами, или роботам, чтобы усовершенствовать свое программное обеспечение? Как пишет корреспондент, машины-артисты похожи на гуманоидов. И вот дальше очень интересная фраза: «Их высота составляет один метр». Она интересна тем, что если бы, мы как человечество, уже сделали шаг в признании прав роботов – то, о чем писал Айзек Азимов, то, наверное, корреспондент сказал бы, что их рост - один метр. До тех пор, пока мы о них говорим «их высота», все-таки они приравнены к табуреткам.

Вторая интересная фраза в этом сообщении была следующая. «Как сказал автор пьесы драматург Ориза Хирата , - эта пьеса ставится на сцене, потому что затрагивает важнейшую для современной Японии тему сосуществования человека и машины». Так что, может быть, не равномерным движением, а рывками, боком, косо, но все-таки мы идем к тому, что скоро на земле будут две цивилизации – машинная и человеческая. Как мы видим, в Японии это уже проблема их сосуществования.

Иван Толстой: Когда вы сказали о том, что некоторые герои представлены роботами, я вспомнил пьесу Владимира Набокова «Изобретение Вальса», написанную еще до войны, в 1938 году. В ней заседает коллегия военного министерства, и министр обращается к пришедшим генералам, сидящим за столом. «Некоторые из них, - замечает Набоков в скобках, - представлены куклами». То есть машинность, конечно, угадывалась уже тогда. Уже с 20-х годов, как известно, с произведений Чапека и других европейских писателей, вот эта машинность, эта марионеточность, отступление от гуманности и человечности, оно уже проглядывалось наиболее проницательными писателями.

Андрей Гаврилов: Во-первых, конечно, я не могу упустить случай напомнить, что именно Карел Чапек придумал слово робот. Это, по-моему, одна из самых удачных лингвистических придумок в истории. Во-вторых, здесь прямой мостик, конечно, к губернатору Калифорнии господину Шварценеггеру, который в своих фильмах «Терминатор» показал нам, к чему может привести омашинивание нашей жизни.

Иван Толстой: Андрей, несколько последних дней я посещал Московскую ярмарку нон-фикшин, произведений документальной литературы, в коридорах которой я не раз встречал вас. Что вам понравилось на этом совершенно потрясающем интеллектуальном форуме, где представлены самые интересные издательства России, и не только России, но и некоторых зарубежных стран?

Андрей Гаврилов: Во-первых, я позволю себе вас поправить, это не только документальная литература. Найденный, как очень хорошо теперь говорят, бренд нон-фикшн, по-моему, продержался всего лишь год или два как документальная, не художественная литература. Теперь на этой ярмарке большую часть занимают произведения именно художественные, поэтические, какие угодно, но ни в коем случае не документальные. Они выделяются из общего потока того, что можно найти в обычных магазинах, именно тем, что нижняя планка задана настолько высоко, что, как правило, те люди, которых интересует эта литература, не пугаются, видя документальные книги. Вот в этом сохраняется в чем-то и нон-фикшн. Как настоящие любители кино всегда будут смотреть и документальные фильмы тоже. Что касается ярмарки этого года, я вдруг подумал, что, наверное, неизбежно то, что любая книжная ярмарка, любой книжный форум превращается потихоньку в крупную распродажу. С одной стороны, это естественно - глупо ходить на книжные ярмарки как в музей, чтобы посмотреть обложки, записать что-то, чтобы потом где-то найти.

Иван Толстой: Хотя некоторые стенды предлагают именно такую форму общения с книгой. Они выставляют наиболее замечательные книжные переплеты. А, например, книжный магазин «Москва» к своему 50-летию, которое недавно отмечалось, выпустил книжку «50 рассказов о 50 редчайших книгах», которая продавалась на ярмарке.

Андрей Гаврилов: Но я хотел сказать, что все-таки есть и плюс в том, что пусть раз в год, но есть место, куда можно прийти и посмотреть или купить книги, которые вполне могут остаться незамеченными в силу нашей ежедневной занятости, в силу того, что некоторые издательства не имеют своих магазинов, а некоторые даже не имеют нормальной дистрибуции в Москве, например. Если это не московские издательства, то, наверное, эти книги проще купить в Питере, Екатеринбурге и Костроме, но вот в Москву они попадают не всегда. Кроме того, в принципе, с помощью интернета можно найти практически любую книгу. Но одно дело - тупо сидеть перед компьютером и думать, что еще могло выйти и пытаться это найти, поскольку, в общем-то, у нас полностью разрушена система информации о книжных новинках. В свое время популярнейшим изданием было «Книжное обозрение». Пусть с некоторой задержкой, пусть не со стопроцентным охватом, но, тем не менее, эта газета позволяла нам следить за тем, что выпускают наши издательства, и не только московские и питерские, а, вообще, по всему Союзу.

Иван Толстой: Андрей, никогда не поверю, что вы ничего не купили на нон-фикшн.

Андрей Гаврилов: Ну, это невозможный вариант. На нон-фикшн есть еще одно направление книгоиздательства, которое я, в общем-то, редко замечаю в обычной торговле. Не потому, что его нет, это, наверное, моя вина я, наверное, редко обращаю внимание. На самом деле, здесь еще были сконцентрированы очень интересные детские книги, которые наверняка присутствуют и в крупной торговле, но там они размыты стихами про елочки-иголочки. А здесь все-таки уровень посерьезнее. Например, я с восторгом купил книгу Стивена Хокинга ,

великого ученого, великого автора книг про черные дыры, теорию времени. Детскую книгу, которую он написал со своей дочерью. И я думаю, я еще не успел ее прочесть, я только ее полистал, я думаю, это его успех и успех книгоиздательства. Кроме того, очень интересные шведские книги для детей, уже переведенные на русский и изданные у нас, были представлены, второй год, по-моему, подряд, на ярмарке. Это книги, в которых поднимаются самые неожиданные темы. Например, что такое смерть. Это не книга для родителей, как говорить с детьми о смерти, это книги для детей, в которых поднят этот вопрос. При всей нашей готовности оградить ребенка от таких мыслей и от таких идей, от всего, что с этим связано, не могу не сказать, что, может быть, шведские авторы и издатели нащупали тот путь, который не вызывает отторжения.

Таких книг несколько. Это не только о смерти, разумеется, это о смерти, о людях, об отношениях, это взрослые вопросы очень тактично, очень хорошо рассказанные для детей. Наверное, где-то в мире еще такие книги есть, но на нашем рынке я больше таких не видел. На рынке, я имею в виду не на книжных развалах, а в книжной торговле. Он сделаны тактично, со вкусом, с интереснейшими иллюстрациями, и уж если что-то давать на эту тему ребенку, то, наверное, вот эти издания.

Иван Толстой: Как интересно, Андрей, то, что вы говорите - я пропустил и не заметил эти книги, потому что, признаюсь, новые детские издания меня чаще всего отпугивают аляповатыми иллюстрациями и, в общем, неизвестными именами их авторов. В этом проявляется моя персональная дикость, конечно.

Андрей Гаврилов: А вот известно имя, я вам сейчас приведу, если хотите… Я купил роскошную, замечательную детскую книгу Ольги Седаковой. Той самой знаменитой поэтессы, лауреата кучи премий, замечательного автора. И вот, к моему изумлению, я этого не знал, выяснилось, что у нее есть детская книга, как минимум одна, а, может, даже и не одна, прекрасно изданная, с замечательными иллюстрациями. Если бы я где-нибудь нашел ее, где-нибудь узнал о ней, если бы я знал, что у Седаковой есть детская книга, я пошел бы или в «Дом книги», или в «Москву», но вот здесь можно увидеть новинку. Вот, кстати, то, о чем мы только что говорили – мы лишены информации о новых изданиях.

Иван Толстой: В Амстердаме в воскресенье завершился самый крупный в мире фестиваль документального кино IDFA - International Documentary Festival Amsterdam . Своими впечатлениями от фестиваля, который в этом году посетили более 157 тысяч зрителей, рассказывает Софья Корниенко.

Софья Корниенко: 21-й фестиваль IDFA открылся фильмом голландского художника Рензо Мартенса ( Renzo Martens ), в котором автор путешествует по республике Конго, и в лишенных электричества деревнях с помощью генератора снова и снова собирает над головами ликующих местных жителей свое неоновое произведение – фразу из ламп Enjoy Poverty («Наслаждайтесь бедностью!») «Бедность – вот ваш основной продукт, а не несчастные какао и пальмовое масло», - говорит Мартенс, и учит местную молодежь фотографировать голодающих детей, чтобы продать фотографии. Воистину постмодернистский вопрос участия режиссера в собственном документальном проекте стал центральным в целом ряде ярких лент, представленных в Амстердаме в этом году. Причем, на этот раз, речь не идет об участии режиссера в личном, биографическом фильме, как это нередко бывало раньше, а о растущей роли документалиста в социально-политических процессах. Возможно, кто-то назовет такого нового документалиста провокатором, предателем профессии. Но ведь и степень влияния на мир видеокамеры – пусть самой маленькой, в мобильном телефоне – сильно возросла. Интересно, что большинство режиссеров, которые уже давно переросли свои режиссерские кресла и стали означать в общественной жизни больше, чем может означать искусство ради искусства, продолжают утверждать, что они ни за что не хотят называться активистами, и вмешиваются в реальность только в исключительных случаях.

Нарушив все законы документального жанра, польский кинематографист Анджей Фидик ( Andrzej Fidyk ) сам создал свою историю. Дело в том, что Фидик хотел снять фильм о концлагерях в Северной Корее. В 80-е годы Фидик уже сделал один фильм в этой, закрытой от посторонних глаз, стране и прекрасно понимал, что если ехать в Северную Корею, то и теперь дальше праздничной демонстрации дело вряд ли продвинется. Далее, как говорится, «если горане идет кМагомету - то Магомет идет к горе». Фидику удалось разыскать в Южной Корее нескольких бывших узников северокорейских лагерей, которым посчастливилось бежать через китайскую границу. Среди этих беженцев польский режиссер нашел одного с образованием театрального постановщика, и уговорил его поставить в Сеуле мюзикл на тему северокорейских лагерей, с участием бывших узников и бывших надсмотрщиков.

Анджей Фидик : Йен Сен Сан рассказал, что его арестовали за то, что он слушал южнокорейское радио. Ему дали 30 лет лагерей. Когда заключенных перевозили в лагерь, на дороге произошла авария, грузовик, в котором был Йен Сен Сан, перевернулся, и в суматохе ему удалось скрыться. Он перебрался через реку, на китайский берег. Бежать в Китай нелегко, но возможно – если поймать правильный момент, когда солдат-пограничник отвлекся. Как это ни парадоксально, добраться до Китая – это только начало, это самая простая часть долгого пути северокорейского беженца в Южную Корею. Йен Сен Сан никогда не рассказывал, каким образом у него получилось из Китая попасть в Южную Корею. Однако мы знаем, что в Китае работает подпольная южнокорейская сеть поддержки беженцам, о которой не принято говорить вслух. В Китае беженцы из Северной Кореи вынуждены прятаться от китайских властей, подрабатывать нелегально. При первой же возможности они пускаются в путь, иногда этот путь лежит через пустыни – в Китае и Монголии, для многих это означает смерть от жажды. Некоторым беженцам помогают родственники из Южной Кореи, потому что многое можно организовать за деньги.

Софья Корниенко: По данным правозащитных организаций, сегодня в Северной Корее в лагерях находятся, по самым скромным подсчетам, не менее двухсот тысяч человек. Мало кто выходит из этих лагерей живым, до Южной Кореи добираются считанные единицы. По информации Фидика, сейчас таких беженцев - бывших узников - по всей Южной Корее всего 12 человек.

Анджей Фидик : Всего в Южной Корее сегодня насчитывается около семи тысяч беженцев с Севера. Это немного. Большинство южнокорейцев привыкли видеть в корейцах с Севера «недочеловеков», поэтому беженцам очень трудно начать в Южной Корее новую жизнь. Некоторым удается адаптироваться, иные, наоборот, остаются на улице.

Софья Корниенко: Не все беженцы согласились сотрудничать с документалистом. За публичные выступления в Южной Корее, на родине их семьи ожидала расправа. Постановщик мюзикла Йен Сен Сан после побега лишился родителей. Спектакль он посвятил их памяти. А в основу сюжета легла судьба его бывшей невесты.

(Звучит отрывок из фильма Анджея Фидика «Истории лагеря номер 15»)

Йен Сен Сан: Среди близких, которые остались в Северной Корее, была и моя невеста. Мы выросли вместе, полюбили друг друга и планировали пожениться. Она с детства училась хореографии. Она была очень красивой. Во время массовых представлений ее выбирали из тысяч других девушек, чтобы подарить цветы Ким Ир Сену, они даже фотографировались вместе. Ей прочили большое будущее.

Отца моей невесты обвинили в шпионаже. Как это принято в таких случаях, в отдаленный исправительный лагерь отправили всю их семью. Заключенные там жили в ямах, прикрытых целлофаном. Красавица, народная артистка, моя невеста в условиях лагеря потеряла ногти и полностью облысела. Ее ноги деформировались от обморожения. В лагерях постоянно практикуются изнасилования и насильственные аборты. Моя невеста часто подвергалась изнасилованиям. У нее отрезали одну грудь.

Звучит песня из мюзикла:

Корейская Народная Демократическая Республика,

Долина отчаяния

Окруженная горами

Даже в ночных снах ты – проклятая земля

Анджей Фидик : Мюзикл с самого начала пользовался большим успехом. Пару дней назад мы получили электронное письмо от постановщика – он сообщил, что представление теперь идет раз в неделю, и залы все время полные. После премьеры в Сеуле мюзикл объехал всю страну и даже был на гастролях в США. Так что можно сказать, что именно благодаря нашим стараниям о концлагерях в Северной Корее узнали сотни людей в Южной Корее. Постановщика Йен Сен Сана и других участников мюзикла-бывших узников лагерей приглашают на южнокорейское телевидение, информация распространяется дальше.

(Звучит отрывок из фильма Анджея Фидика «Истории лагеря номер 15»)

Ким Хийок : В лагере я так оголодал, что стал похож на живой скелет. От голода я стал и на окружавших меня людей смотреть, как на потенциальный обед. Эта мысль первой приходила в голову, когда я на кого-нибудь смотрел. Я понимал, что передо мной человек, но мне начинало казаться, что это то же, что свинья, заяц или любая другая еда. Со мной вместе сидел один мужчина, который съел ребенка. Мальчика лет пяти или семи. Он поймал его и содрал с мальчика кожу. Голову он выбросил, съел только руки и ноги. В северокорейских деревнях такое случается нередко. Я сам встречал двоих людей, которым пришлось съесть человека. Второй мой знакомый поймал женщину на улице. Поймал и съел.

Софья Корниенко: Заканчивается картина Фидика кадрами полета прозрачного воздушного шара, к которому беженцы привязали программки мюзикла, и отправили по ветру в Северную Корею – как говорит Фидик, «квинтэссенцию тоталитаризма», который больше всего на свете боится воздушных шаров.

Анджей Фидик : Такая невинная вещь как воздушный шарик представляет для них огромную опасность. Шарики несут информацию об окружающем мире. Ситуация меняется. Появились так называемые «контрабандисты» - люди, которые помогают корейцам бежать с Севера. Помогают за деньги, это их бизнес. Есть и еще одно новшество, о котором еще года два назад не приходилось даже мечтать. Я лично был свидетелем того, как недавно прибывшая беженка с Севера разговаривала со своими родителями, которые остались в Северной Корее, по мобильному телефону! Мобильные телефоны привозят из Китая контрабандой. Действие китайской мобильной сети охватывает и небольшую территорию в Северной Корее, вдоль границы. Беженцы договариваются с родственниками, что те в определенный день и час доберутся до приграничной зоны, им передадут телефон, и так они иногда общаются. Таким образом, жители Северной Кореи получают информацию о том, как живет Южная Корея. Ведь десятилетиями официальная пропаганда твердит им одно: что Южная Корея – самое страшное место на земле, где почти все жители – нищие и бездомные. Многие из них боятся даже пробовать бежать на Юг, они думают, что там – сущий ад. Теперь хотя бы те северные корейцы, которые живут недалеко от китайской границы, начинают узнавать хоть что-то о мире. Также теперь появился шанс, что из Северной Кореи начнут просачиваться какие-то неофициальные видеокадры. Все это благодаря маленьким мобильным телефонам.

Софья Корниенко: Я долго сомневалась, стоит ли включать последнюю цитату в мой рассказ, чтобы не подвергать лишней опасности тех, кто пользуется секретными мобильниками. Мой выбор предрешил выбор жюри фестиваля. Высшую награду, приз имени Йориса Ивенса ( Joris Ivens Award ) получил фильм «Бирманский Виджей. Репортажи из закрытой страны » (Burma VJ- Reporting From a Closed Country). Датский режиссер Андерс Остергаард ( Anders Ostergaard ) собрал свою документальную картину из видеокадров, которые группа бирманской молодежи сняла на миникамеры, а затем с помощью сателлитных телефонов переправила за границу. Эти кадры сыграли ключевую роль в распространении информации о недавних событиях в закрытой стране. Фильм Анджея Фидика «Истории лагеря номер 15» ( Yodok Stories ) оказался среди трёх номинантов на приз имени Йориса Ивенса.

Страх объективного документалиста повлиять на реальность посещал и известного проповедника реального кино Виталия Манского. На фестивале IDFA Виталий Манский представил свой новый фильм «Девственность».

Виталий Манский : Вообще говоря, я, может быть, совершил ошибку. Такую ошибку режиссера-профессионала. Я вошел в этом фильме в кадр в одном эпизоде. Но сделал я это абсолютно осознанно. Это поступок не режиссера. Это поступок, если хотите, мужчины, человека, кого угодно – это не профессиональный поступок. Я вошел в кадр в одном очень важном разговоре с девушкой, которая находилась на пороге окончательного принятия решения по продаже своей девственности. И я с ней провел длинную, долгую беседу. В том числе, в кадре. Я, в том числе, пытался если не отговорить ее, то объяснить ей, что она совершает. Что за шаг следует.

Софья Корниенко : «Девственность» - первый за много лет серьезный, фестивальный документальный фильм о современном состоянии российского общества, который выходит в широкий кинопрокат по всей России, а также будет показан, не поверите, на Первом канале.

Отрывок из фильма Виталия Манского «Девтвенность» :

-Завтра уезжаешь, Кариночка?

- Ну. Уезжаю. На покорение Москвы.

- Надолго?

- В смысле? Как это «на долго»?

- К какой именно цели, вот, меня интересует, ты стремишься?

- Ну, известной стать!

- Известной?

Софья Корниенко : А вас что-то шокировало в итоге в процессе работы над этим фильмом или все прошло в принципе так, как вы и ожидали?

Виталий Манский : Там в фильме есть эпизод – кастинг претендентов на участие в телевизионном шоу. Я снимал этот кастинг на протяжении, наверное, месяца. Он раз в неделю проходил. Удивило. Удивляло до такой степени, что я после этих кастингов должен был просто пару часов приходить в себя от ужаса и какой-то оторопи, которая брала, когда я это все слушал.

Софья Корниенко : Критик того, что вы сделали, наверняка может сказать, что вы специально выбрали низы общества. Насколько вы считаете, что это – распространенное явление? Портрет этих людей – это срез общества?

Виталий Манский : Прежде всего, по поводу низов общества. Возможно, я и выбрал низы общества. Возможно. Допустим, мы с этим согласимся. Но тогда у меня возникает вопрос: а могут ли низы общества быть одновременно верхами общества? Может ли человек, который, скажем, снимается в порно, при том, в извращенном порно, жестком, может ли он быть медийным человеком, вести на молодежном канале собственную программу, приходить в публичные места, выходить на сцену и там что-то произносить сотням, тысячам, миллионам людей. Если это возможно в нормальном обществе, то тогда, действительно, низы – они же и верхи, и тогда - простите. А так как у нас это возможно, тогда непонятно – кто низы, а кто – верхи? Те же люди, которые приходили на этот кастинг, они же этот кастинг проходят, они попадают на телевизионное шоу, и потом их изображение висит на огромных билбордах на территории всей страны. Они просто становятся героями нации.

Отрывок из фильма Виталия Манского «Девственность» :

- У меня умерла сестра. Это произошло позавчера. И, как назло, мне вчера позвонили и сказали «приходи на кастинг». Вот я пришел.

- Я только не готов пойти на жертвы против родственников своих. А так – переступить через человека и пойти, в принципе... Два миллиона долларов – можно.

- А вообще, что ты за два миллиона долларов не банальное готова сделать?

- Хм... Продать родителей.

Виталий Манский : На мой взгляд, проблема российского общества в том, что история нас, так сказать, взболтала, вот этот чан с водой и грязью, и перемешала. И болтает до сих пор. Мы должны успокоиться, пусть грязь ляжет на дно, а вода сверху окажется чище и прозрачнее. Это знак нормального, здорового, цивилизованного общества. Как, впрочем, в Амстердаме есть квартал красных фонарей, и есть остальной Амстердам. И все понимают, где дно, а где верх. И нет этого смешения. Но если этот город будут сотрясать какие-то потрясения и кульбиты, все перемешается, и женщины из этого квартала будут заседать в думе, а мужчины из думы будут стоять в бикини в этих окнах, предлагая свои услуги всем желающим. И это может произойти. В принципе, в Европе после Второй Мировой Войны это и происходило. Но все успокоилось, распределилось, и все знают, где что. Самое страшное, что нас, мою страну, мою любимую страну, где я родился, живу и жить собираюсь до смерти своей, ее постоянно «колбасит», она никак не может успокоиться, есть такое русское выражение «устаканиться». Она никак не может устаканиться, поэтому вот все дерьмо и плавает сверху у нас.

Иван Толстой: Андрей, а российскому зрителю какие документальные фильмы чаще всего доступны?

Андрей Гаврилов: Это сложный вопрос. Тот, кто ищет, тот найдет. В принципе, найти можно очень много. Выходят фильмы на DVD , где-то они иногда продаются, устраиваются различные фестивали документального кино, но сказать, что у нас есть крупный, огромный всероссийский форум, к сожалению, нельзя. Скоро в Москве открывается очередной фестиваль «Арт. Док. Фест» - замечательный фестиваль, который знакомит нас как раз с новинками документального кино. Здесь необходимо отметить, что те, кто на фестиваль не попадут, рискуют никогда больше не увидеть те фильмы, которые по разным причинам или не будут выпущены на DVD , или, если это зарубежные фильмы, не будут закуплены для проката у нас. Наше документальное кино мне немного напоминает советское книгоиздательство 70-80-х годов, когда некоторые книги нельзя было не выпустить, все-таки они выходили, например, тот же самый однотомник Мандельштама в «Библиотеке поэта», но никакой надежды его купить, а если, не дай бог, ты купил, но потерял, забыл в автобусе или у тебя его украли, возможности восполнить потерю у тебя практически не было. Черный рынок с заоблачными ценами, но если о нем не говорить, то все, что ни куплено, то навсегда ушло. То же самое с фестивалями документального кино. То, что ты не посмотрел, ты рискуешь никогда больше не увидеть. Поэтому я очень приветствую все эти начинания «Арт.док.кино», «Кинотеатр. Док» и прочие вещи, которые хоть как-то нас знакомят с тем, что происходит, по крайней мере, в нашей стране.

А если брать вообще кино, не только документальное, я очень люблю документальное кино. Кстати, у меня с ним связаны очень интересные личные воспоминания, потому что я познакомился с мировым кинематографом, в общем, через документальное кино. Когда я пришел в свое время работать на Московский кинофестиваль, то так сложилось, что меня взяли в команду, которая готовила документальные короткометражные показы. И я сидел и с утра до вечера смотрел и переводил именно документальные короткометражные фильмы. У меня к ним, поэтому, очень теплое отношение. Может, даже, немножко более теплое, чем должно быть у беспристрастного обозревателя.

Так вот, если говорить не только о документальном кино, то я не могу не сказать, что в Анфлере только что завершился очередной фестиваль российского кино, и на этот раз главный приз получил фильм Михаил а Калатозишвили « Дикое поле», и Олег Долин, сыгравший в нем главную роль, был признан лучшим актером. С чем мы всю эту команду и Олега Долина и поздравляем.

Иван Толстой: Ну а теперь, Андрей, наступило время для вашей персональной рубрики. Расскажите, пожалуйста, поподробнее о той музыке, которая сегодня звучала в нашей программе.

Андрей Гаврилов: Это фрагменты компакт-диска « Uncommunicado », который записал московский, в прошлом – казанский, пианист Евгений Борец и его Трио. Этот диск, это редкий случай, когда отечественные музыканты формируют цельное и законченное посвящение эстетике одного определенного джазового стиля. В данном случае, это стилистика и стиль знаменитого лейбла «ЕСМ», которая сложилась благодаря усилиям мюнхенского продюсера Манфреда Манфред Айхер а и норвежского звукорежиссера Ян а -Эрик а Конгсхауг а

в 70-80-е годы. Так вот, именно на студии Ян а -Эрик а Конгсхауг а, под его непосредственным руководством, и был записан этот компакт-диск. Трио Евгения Борца: пианист Евгений Борец, контрабасист Сергей Сергей Хутас и барабанщик Сергей Остроумов. Они работают в Москве. Когда в московских музыкальных кругах, в кругах любителей музыки и музыкантов произносишь имя Евгения Бореца, то реакция бывает двойственная. Все соглашаются с тем, что это замечательный музыкант, прекрасный аранжировщик, но минимум полвина людей считает, что это аранжировщик песен Андрея Макаревича и его «Оркестра креольского танго». Действительно, Евгений Борец сотрудничает с Андреем Макаревичем, со многими другими представителями рок и поп сцены, но это тот редкий случай, когда он никоим образом не снижает уровень своих джазовых импровизаций и своих джазовых сочинений. Сейчас мы послушаем фрагменты пьесы с альбома « Uncommunicado »

Трио Евгения Борца, композиция называется « No pop ».