В романах Льва Толстого исследователю всегда есть чем поживиться. Мы говорим сейчас не об абстрактных материях вроде идейного содержания или художественной правды образов, а о реальном комментарии, объясняющем контекст происходящего или просто бытовые детали, способные изменить ракурс нашего восприятия.
Как ни удивительно, комментарий этот, даже в академических изданиях, составлен небрежно и фрагментарно, часто неспециалистами. (Исключение составляют набоковские комментарии к «Анне Карениной», порой избыточно подробные.) Встречаются в них и ошибки. А бывает, что реальное исторические лицо принимается комментатором за вымышленное, хотя оно и выведено в романе под своим настоящим именем.
В «Войне и мире» есть эпизодический персонаж – живущий в Москве доктор Метивье. Толстому он явно не симпатичен. Граф не любил докторов и не верил в медицину – точнее, он признавал лишь эффект плацебо. Рассуждение на эту тему есть в романе, в главе XVI первой части третьего тома, где речь идет о болезни Наташи:
Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по-французски, по-немецки и по-латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов...
Потребность потереть то место, которое ушиблено
Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большею частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина — почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты), потому что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой — в ребенке заметной в самой первобытной форме — потребности потереть то место, которое ушиблено.
Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки, для того чтоб ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтоб у сильнейших и мудрейших его не было средства помочь его боли. И надежда на облегчение, и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в Арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке, и ежели порошки эти, непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Одним из этих лечащих Наташу врачей был Метивье – «быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз, и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства» (Том второй, часть пятая, глава III). Толстому он неприятен еще и тем, что принадлежит к интимному кругу Элен Безуховой и потому не нравится Пьеру (этого нет в окончательном варианте, но есть в черновиках https://tolstoy.ru/online/90/13/):
...и как только графиня Безухова приехала в Москву, Метивье сделался ее домашним человеком, и Pierre всякий раз, как встречал у себя этого француза или как слышал изречения жены, что un médecin est un ami, un confesseur (врач, друг и исповедник), всякий раз краснел и старался не слыхать и не видать этого Метивье. Но Метивье был везде.
В Николин день (Никола Зимний, 6 декабря по старому стилю) доктор Метивье приезжает к старому князю Болконскому поздравить его с именинами. Князь, хоть и привык к визитам Метивье, не велел никого принимать, но доктор все же проникает в кабинет и подворачивается под горячую руку. Князь Николай Андреич выгоняет его с криком: «Французский шпион! Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома — вон, я говорю!» Доктор поспешно уезжает, объяснив гнев князя дурным самочувствием.
Разговора мы не слышим, в кабинет князя автор нас не пустил. В черновиках их разговор описан гораздо подробнее, причем в вычеркнутых строках – вычеркнутых из черновика – после фразы «Старый князь, хмурясь и не открывая глаз, как будто не замечая развязно веселого расположения духа доктора, продолжал молчать, изредка бурча что-то непонятное и недоброжелательное» сказано следующее:
Но Метивье, привыкший держать в руках сокровенные пружины людских стремлений и посредством их управлять ими, привыкший безучастно смотреть на людей, заставляя их делать то, что он считал нужным, взял себе задачей за point d’honneur (вопрос чести) поставил себе разговорить старого князя и заставить его говорить о том, о чем он, Метивье, захочет. Князь Николай Андреевич, как это часто бывает с стариками, понял, чего хотел француз, но не счел нужным дать ему заметить, что он его понял, и за point d’honneur поставил себе не разговориться.
Щупая пульс князя, Метивье заводит речь о разных политических предметах в надежде на реакцию князя. О каких именно?
Метивье поговорил с почтительным сожалением о последних известиях неудач Наполеона в Испании, выразил сожаление о том, что император слишком увлекается своим честолюбием. Он ждал, что князь, как обыкновенно, оживится в своем озлоблении к Бонапарту и начнет желчно и резко обсуждать его поступки, но князь молчал. Метивье поговорил об испанских делах, но князь также молчал. Метивье потер лицо руками и с улыбкой, выражавшей уверенность в том, что теперь он верно достигнет цели, начал тот разговор, который, он знал, никогда не оставлял князя спокойным. Он заговорил о последних новостях нашей турецкой войны и выразил сожаление, что дело шло не так хорошо, как можно было ожидать.
— Впрочем, — прибавил он, — мне кажется, русская политика направлена теперь не на восток, а на <запад, что, как говорят, гораздо> благоразумнее.
В этот момент на вспыльчивого князя вдруг накатило
Князь не выдержал и начал говорить на свою любимую тему о значении востока для России, о взглядах Екатерины и Потемкина на Черное море.
Метивье, достигнув своей цели, чуть заметно самодовольно улыбнулся.
Но в этот момент на вспыльчивого князя вдруг накатило.
Вдруг князь замолк и устремил прикрываемые отчасти бровями злые глаза на доктора. «Кому говорю всё это?» - вдруг подумал он. «Французу, рабу Бонапарта. И зачем я стал говорить это. Зачем он подделывался ко мне?» И лицо, и улыбка Метивье и интерес, с которым он слушал, показались ему вдруг оскорбительными. «Он заставил меня говорить. Он играет со мной. И кто? Со мной этот французишка...»
Все эти мысли в одно мгновенье промелькнули в его голове и разразились следующими словами, сказанными сдержанно бешеным голосом.
— За визиты благодарю <вас> господин, за <ваши> визиты. Дворецкий заплатит <сейчас>. Прошу не ездить больше. <Меня> раздражаете. Прощайте. Идите...
<— Я не понимаю>, — с тихим удивлением <начал Метивье>
— Не понимаешь? — кричал князь. — А я понимаю. <Ты> шпион. Французский шпион. Бонапартов раб, вон из моего дома, вон, я говорю. — Князь одной рукой звонил, другой <угрожающим жестом> указывал на дверь.
Растопчин грустно подтвердил мнение князя, как будто он никогда и не сомневался в этом
За обедом князь рассказывает Растопчину (тогда еще не губернатору), как выгнал Метивье, «и о том, почему он знает верно, что этот француз шпион. Растопчин грустно подтвердил мнение князя, как будто он никогда и не сомневался в этом».
Больше Метивье на страницах романа не появляется. Но упоминается. За обедом у графа Ростова (уже после вторжения Наполеона в Россию, том, на который Пьер привозит воззвание государя к москвичам) «Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы...» (том третий, часть первая, глава XX).
Метивье есть и в опере Прокофьева – «мягкий, бархатный баритон или бас». Партия у него там, правда, очень короткая, всего несколько фраз, которых нет у графа (либретто Сергея Прокофьева и Миры Мендельсон-Прокофьевой,https://100oper.ru/vojna-i-mir-libretto.htmlкартина седьмая).
Куда он исчез из Москвы? Собирался ли Толстой ввести его в действие позднее?
Никакие черновики, дневники, записные книжки или письма не дают ответа на этот вопрос. И тем не менее ответить на него следует утвердительно.
От внимания же зарубежных толстоведов Метивье ускользнул
Дело в том, что у Наполеона в России был личный врач по фамилии Метивье, на чьи записи о состоянии здоровья императора ссылаются почти все исследователи этого здоровья. От внимания же зарубежных толстоведов Метивье ускользнул потому, что и во французских, и в английских переводах романа его фамилия транслитерирована как Métivier, а врача Наполеона звали Mestivier. Но читаются обе фамилии одинаково.
Из русскоязычных работ это имя есть в книгеhttps://militera.lib.ru/bio/tarle1/13.htmlЕвгения Тарле «Наполеон»:
Наполеон, когда ему доложили о первых пожарах, не обратил на них особенного внимания, но когда 17 сентября утром он обошел Кремль и из окон дворца, куда бы ни посмотрел, видел бушующий огненный океан, то, по показаниям графа Сегюра, доктора Метивье и целого ряда других свидетелей, император побледнел и долго молча смотрел на пожар, а потом произнес: "Какое страшное зрелище! Это они сами поджигают... Какая решимость! Какие люди! Это - скифы!"
Во французских справочниках находим следующую информацию.https://cths.fr/an/savant.php?id=4256
Метивье, Этьен Огюстен. Родился 7 июня 1774 года в Ла Рошели. Сын Пьера Огюстена, хирурга на торговых судах, и Мари Юдд. Вероятно, поступил на военную службу во время массового призыва и стал адъютантом при штабе генерала Клебера. В 1793 году в битве при Торфу (войска Клебера участвовали в подавлении контрреволюционного Вандейского восстания и потерпели поражение в Торфу-Тиффожском сражении от объединенных сил вандейской Католической и королевской армии) он был тяжело ранен пулей в сосцевидный отросток височной кости. После этого он был вынужден взять отпуск и получил возможность посещать курсы анатомии в Рошфоре. Впоследствии он остался в России, а затем, в 1812 году, стал помощником врача в медицинской службе Наполеона. Он сопровождал армию и имел возможность лечить императора во время битвы под Москвой. Позже он заболел в Познани. С 1814 года он служил лейтенантом-знаменосцем 10-го легиона Национальной гвардии Парижа. 16 июля 1823 года был избран почетным членом Национальной медицинской академии. В 1825 году был посвящен в рыцари Ордена Почетного легиона. Умер 19 апреля 1838.
Вторгнувшись в Россию и не имея возможности сразиться с неприятелем, который все время уклонялся от генерального сражения, Наполеон потерял драйв. «Император был, однако, в эти дни скучен; ему надоела война, конца которой он не видел», - свидетельствуетhttps://militera.lib.ru/h/caulaincourt/03.html#Арман де Коленкур о настроении Наполеона в Дорогобуже 25-26 августа.
К осени на него навалились и болезни. Упоминания о недугах императора можно найти у многих французских мемуаристов, которых читал граф. Владимир Земцов в своем, как он выражается, «микроисторическом исследовании» https://www.borodino.ru/wp-content/uploads/2017/08/7_Zemtzov.pdf составил по этим мемуарам подробную хронику самочувствия Наполеона в дни, предшествовавшие битве.
Ночь с 5 на 6 сентября он провел в палатке к западу от деревни Валуево перед Бородинским полем, за которым стояла вся русская армия.
Эта новая болезнь осложнялась у него припадками старого страдания
Утомление предшествующих дней и ночей, бесчисленные заботы и напряженное ожидание истощило его силы. На него подействовало охлаждение атмосферы. Его съедала лихорадка, вызванная чрезмерным возбуждением, сухой кашель и сильное недомогание. Ночью он тщетно старался утолить жгучую жажду, мучавшую его. Эта новая болезнь осложнялась у него припадками старого страдания. Со вчерашнего дня он страдал приступами той ужасной болезни, которая давно уже давала себя чувствовать, а именно – дизурией.
Так пишет http://az.lib.ru/s/segjur_f/text_1825_la_campagne_de_russie.shtml именно об этой ночи адъютант Наполеона Филипп-Поль де Сегюр. Дизурия – это расстройство мочеиспускания. Оно может быть вызвано различными причинами, включая неврологические и гормональные нарушения.
О том, как провел Наполеон эту и следующую ночь, мы знаем очень многое. Он почти не спал, в три часа утра велел камердинеру приготовить пунш, чтобы согреться. И очень боялся, что призрак русской армии опять исчезнет, как бывало уже не раз. Он поделился пуншем с дежурным генерал-адъютантом Жаном Раппом и спросилhttps://books.google.com/books?id=dPeUY8A8uOIC&q=courtesan#v=snippet&q=il%20n'y%20a%20pas%20de%20doute%2C%20sire&f=falseего: «Ну, как по-вашему, Рапп, хороши ли будут наши дела сегодня?» (реплика из воспоминаний Раппа в переводе Толстого) — «В этом нет ни малейшего сомнения, сир, - ответил Рапп. - Мы исчерпали все наши ресурсы, мы обязаны победить». На это Наполеон сказал: «Удача— отъявленная куртизанка. Я часто так говорил и начинаю испытывать это на себе».
Австралийский врач Джеймс Кэмбл в книге Napoleon Immortal, The Medical History And Private Life Of Napoleon Bonaparte («Наполеон Бессмертный. История болезни и частная жизнь Наполеона Бонапарта») пишет:https://archive.org/details/in.ernet.dli.2015.63840/page/n211/mode/2up?q=mestivier
В этот самый день, 5 сентября, он страдал от очень острого приступа дизурии, он не мог помочиться иначе как с превеликой трудностью и болью. Он позвал доктора Метивье, который прибыл почти сразу. Метивье ранее жил в Москве, и когда он вернулся в Париж как раз перед началом этой кампании, Корвизар (Жан-Николя Корвизар-Демаре, личный врач Наполеона. – В. А.) посоветовал Наполеону нанять его и взять его своим личным врачом. Он был эффективным врачом и членом Королевской академии медицины и оставил конфиденциальный, но очень поучительный рассказ из первых рук о болезни императора в Бородине.
«Видите, доктор, — сказал Наполеон Метивье, как только тот появился, — я старею, мои ноги опухли, и мне трудно мочиться, это, без сомнения, из-за сырости этих бивуаков, ведь моя жизнь зависит от моей кожи». «На следующий день, — записывает доктор, — у него был постоянный сухой кашель, затрудненное нерегулярное дыхание, его мокрота выделялась только каплями и с болью, она была густой с осадком. Его ноги и ступни были чрезвычайно отечными, пульс лихорадочный и прерывистый каждые двенадцать ударов или около того. Все эти серьезные симптомы предполагали наличие отека грудной клетки (водянки)».
Утром он убедился, что русская армия на месте. В этот день из Парижа прибыл префект двора Луи Франсуа Жозеф де Боссе. Он привез бумаги от императрицы Марии-Луизы и портрет их 20-месячного сына работы Франсуа Жерара. «Ребенок, - пишет https://babel.hathitrust.org/cgi/pt?id=hvd.hxq2xx&seq=90&q1=portrait в своих мемуарах Боссе, - был изображен полулежащим в колыбели, играющим маленьким скипетром и небольшим глобусом вместо погремушек!» Император, по словам Боссе, нашел портрет восхитительным. Он сначала созвал всю свиту любоваться им, а потом велел вынести его из палатки и поставить на складной стул, чтобы его могли увидеть и солдаты.
(Портрет этот не сохранился. Боссе говорит, что Наполеон держал его в своей спальне в Кремле. Вероятно, он был утерян при отступлении. Во всяком случае, у нас нет оснований, как это сделал Толстой, а за ним повторяет Земцов, утверждать, что «король Рима» на портрете играл в бильбоке.)
Портрет наследника взбодрил императора ненадого
Портрет наследника взбодрил императора ненадого. Весь день 6 сентября он находился в таком нервном напряжении, что его не особенно заинтересовало даже известие о поражении маршала Мармона в сражении при Саламанке, которое привез из Испании адъютант маршала капитан Шарль Николя Фавье. «Пытаясь отогнать от себя неприятные мысли об Испании, - рассказывает Земцов, - Наполеон после разговора с Фавье стал напевать строки из Ж.-Б.Люлли:
L’impatience indocile
Du compagnon de Paul Emile
Fit tout le succès d’Annibal».
Это ошибка атрибуции. Секретарь Наполеона барон Фэн, на которого ссылается Земцов, действительно пишет, https://babel.hathitrust.org/cgi/pt?id=hvd.hnxz6f&seq=21 что император «бормотал сквозь зубы эту строфу Жан-Батиста».
Но это не Люлли. Ни в одной из опер Жан-Батиста Люлли таких слов нет, и он не писал опер о Ганнибале. Жан-Батистом был Мольер, но такой строфы нет и у него. Строфа принадлежит Жан-Батисту Руссо, поэту XVII-XVIII века, необыкновенно популярного из-за своих фривольных стихов. Тому самому, о котором Пушкин писал: https://rvb.ru/pushkin/01text/10letters/1815_30/01text/1825/1290_107.htm«его похабные эпиграммы стократ выше од и гимнов», а одну такую эпиграмму перевелhttps://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/push17/vol01/y012075-.htmв лицейские годы.
Сочинение, из которого взята строфа, - ода «К Фортуне». Речь в ней идет о знаменитом разгроме войск Варрона Ганнибалом при Каннах в 216 году до н. э. Консул Луций Эмилий Павел (Paul-Émile) советовал Варрону измотать противника, не принимая генерального сражения, но Варрон не прислушался к совету. Ода была настолько известна, что Вольтер в своем «Философском словаре» цитирует https://fr.wikisource.org/wiki/Page%3AVoltaire_-_%C5%92uvres_compl%C3%A8tes_Garnier_tome18.djvu%2F565 именно эту строфу без указания авторства. На русский ода переводилась в XVIII веке трижды крупнейшими российскими стихотворцами – Ломоносовым,https://feb-web.ru/feb/lomonos/texts/lo0/lo8/lo8-661-.htmСумароковым,https://facetia.ru/node/5161Тредиаковскимhttps://feb-web.ru/feb/lomonos/texts/lo0/lo8/lo8-864-.htm?cmd=0&hash=1759.241и один раз анонимным автором в прозе. https://kp.rusneb.ru/item/reader/perevody-iz-tvoreniy-zhan-batista-russo-i-g-tomasa Ни один из этих переводов нельзя признать удовлетворительным. Рискнем перевести строфу в меру своих слабых сил, добавив отсутствующие в мемуаре Фэна три начальные строки:
Гласят истории анналы,
Что в Каннах войско Ганнибала
Разбило полчища Варрона
Не вследствие солдат обилия,
А потому что слов Эмилия
Бормоча куплет, Наполеон думал не про Испанию, а про Россию
Понятно, что, бормоча куплет, Наполеон думал не про Испанию, а про Россию и про то, что Кутузов следует рекомендации Луция Эмилия.
В начале третьего император еще раз объезжает линию фронта. Возвращается усталым. «Сегюр видит, как боль заставляет Наполеона слезать с лошади и долго страдальчески стоять, опираясь на колесо орудия». (Земцов)
Толстой внимательнейшим образом прочел французские источники. В соответствующих сценах «Войны и мира» есть и портрет ребенка, и пунш, и разговор с Раппом (почти дословный, по-французски, впрочем, с сокращениями). В черновиках подробностей еще больше, но нет ни малейшего намека на серьезную болезнь. Наоборот: единственное, что досаждает Наполеону, это насморк, о чем он говорит в романе Раппу:
— У меня нет ни вкуса, ни обоняния, — сказал он, принюхиваясь к стакану. — Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя.
И далее он повторяет по-французски мнение самого Толстого о медицине из первой части того же тома:
Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.
Тут ему приходит в голову неожиданная ассоциация:
— Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? — спросил он. — Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout (Вот и все).
Толстой уподобляет Наполеона хирургу, который занимается бесполезным делом
Толстой же, еще до этого разговора, уподобляет Наполеона хирургу, то есть из пациента делает врача, который, с точки зрения графа, занимается бесполезным делом:
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке.
Современные исследователи предполагают у Наполеона, помимо дизурии, и другие недуги, в том числе хронические, прежде всего геморрой, мешавший ему ездить верхом и сопровождавшийся запорами, и нейроэндокринный синдром, «проявлявшийся в ослаблении энергии, в усталости, в снижении веры в себя». Он страдал припадками, похожими на эпилептические, и чесоткой («моя жизнь зависит от моей кожи), которую он сам называл скабиесом – это паразитарное заболевание кожи, вызываемое чесоточным клещом. Но, возможно, это бы шистосомоз,https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A8%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%81%D0%BE%D0%BC%D0%BE%D0%B7которым он заразился в Египте.
Все это исключительно важно. Как пишет Владимир Земцов, именно эта усталость, вероятно, стала причиной того, что император отклонил план маршала Даву, который заключался в том, чтобы «осуществить глубокий обход русских войск на самом южном фланге... маршал предлагал выйти ночью во фланг и тыл неприятеля, прорвать его основную коммуникационную линию - Новую Смоленскую дорогу - и, отрезав его от Можайска, отбросить в мешок между р. Колочей и р. Москвой... “Вечно вы со своими обходами! Это слишком опасный маневр,” - резко бросил Наполеон, согласно Сегюру... Наполеон испытывал такое давление времени, ему столь срочно требовалась решительная победа, что он решился на наиболее кровопролитный и наименее эффективный вариант боя». И это только один из примеров.
Толстой не придавал значения фактору болезни Наполеона, как принижал и саму болезнь
Конечно, имя доктора в романе Толстого не может быть совпадением. Граф пользовался многими французскими источниками, и имя Метивье ему было известно. Однако он не придавал значения фактору болезни Наполеона, как принижал и саму болезнь. Фактор этот в корне противоречил толстовскому пониманию истории.
Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut été change (и облик мира изменился бы). Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека — Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека — Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26-го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24-го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, — так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека — Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека — Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Ведь болел же Толстой сам, знал, как недуг отражается на работоспособности
Но как же источники? Ведь болел же Толстой сам, знал, как недуг отражается на работоспособности и способности принимать взвешенные решения. Как раз в работе над «Войной и миром» он множество раз пренебрегал свидетельствами очевидцев в пользу собственной идеи. И дело, конечно, не только в его отношении к медицине, но и в отношении к личности Наполеона. «Маленькой человечек, в сереньком сертучке и круглой шляпе, с орлиным носом, коротенькими ножками, маленькими белыми ручками и умными глазами, воображал себе, что он делает историю, тогда как он был только самый покорный и забитый раб ее», - так он характеризует https://tolstoy.ru/online/90/13/ Наполеона в черновиках и далее сравнивает его и Александра с мальчиком, которого посадили на козлы и дали подержаться за вожжи, а он воображает, что правит экипажем. На самом же деле правит «всё тот же старый, старый старик, везущий по своему и правящий миром со времен Алкивиадов и кесарей».
Академик Тарле оправдывалhttps://imwerden.de/publ-12057романиста, хотя в его собственных сочинениях исторические личности 1812 года выглядят совершенно иначе. Он признавал его авторское право на «своего» Александра, «своего» Кутузова, «своего» Наполеона, «своего» Сперанского:
Его могучий гений создавал«действительность», кое в чем отдалявшуюся от истории, но настолько все же реальную, что она начинала и в творческом уме Толстого, а потом и в уме читателя жить своей собственной жизнью.
Толстой и не считал, что он «отдаляется от истории». Он писал,https://tolstoy.ru/online/90/16//#8что его «разногласие» с историками «не случайное, а неизбежное», потому что историк и художник изображают разные предметы:
Историк обязан иногда, пригибая истину, подводить все действия исторического лица под одну идею, которую он вложил в это лицо. Художник, напротив, в самой одиночности этой идеи видит несообразность с своей задачей и старается только понять и показать не известного деятеля, а человека.
Толстой отстаивал свое право «пригибать истину», потому что его истина была иной, нежели истина историка
Граф отстаивал свое право «пригибать истину», потому что его истина была иной, нежели истина историка. Современная Толстому история изображала парадную сторону событий, главное внимание уделяла монархам и военачальникам, но и в них видела не людей из плоти и крови, которым свойственно и малодушие, и лицемерие, и низменные страсти, а героев.
Кутузов не всегда с зрительной трубкой, указывая на врагов, ехал на белой лошади. Растопчин не всегда с факелом зажигал Воронцовский дом (он даже никогда этого не делал), и императрица Мария Феодоровна не всегда стояла в горностаевой мантии, опершись рукой на свод законов.
Толстой писал не исторический роман. Дабы придать своему повествованию достоверность, он вводил вымышленные персонажи в эпизоды, рассказанные мемуаристами и историками. Однако при этом он приспосабливал эти эпизоды под свой собственный замысел.
Доктор Метивье – лицо, если можно так выразиться, полувымышленное. Он существовал в действительности, но его взаимодействие с персонажами толстовской эпопеи выдумано автором. Понятно, что, раз уж граф вывел такой интересный персонаж во втором томе, то должен был и в третьем ввести доктора Метивье в палатку Наполеона у Бородинского поля. Тут и «шпионство» доктора пригодилось бы: мы знаем, с каким жадным любопытством Наполеон расспрашивал пленных о настроениях в войсках и в столицах, а Метивье был вхож в салоны и многое мог ему поведать.
Толстой отказался от этой идеи потому, что появление Метивье противоречило бы версии «насморка», иначе говоря – теории, согласно которой Наполеон, как и другие исторические личности, ничем не правил, а «был неизбежным исполнителем воли Провидения» (черновик, рукопись № 89). https://tolstoy.ru/online/90/14/
