70 лет назад, в октябре 1952 года, в Москве прошёл XIX съезд компартии. Ряд документов показывает, что вождь хотел собрать его в 1948 году, но, к счастью, передумал. Радио Свобода уже публиковало статью о том, что предыдущее мероприятие подобного рода – "Съезд Второй мировой" – в марте 1939 года стало пиком пропагандистской подготовки глобальной мясорубки, которую СССР через пять месяцев спровоцировал сделкой с Гитлером, а затем пактом с Японией. В конце 1940-х – начале 1950-х международная ситуация была более простой, чем весной 1939-го. Ведь стараниями Сталина уже не было независимых от от него очагов войны – Третьего Рейха и милитаристской Японии. То есть решение о дате Третьей мировой лежало только в его руках. И XIX съезд стал своеобразным оповещением о приближении ядерной зимы. При этом потрясает откровенность, с которой советский диктатор сотоварищи бряцали оружием с трибун, казалось бы, скучного протокольного слёта партократов.
Многочисленных делегатов и гостей заблаговременно подготовили к происходящему: прямо перед съездом была издана книжечка Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР", которую также напечала "Правда" в виде отдельных статей. За таким, казалось бы, заурядным заголовком можно встретить следующий недвусмысленный пассаж: "…Война с СССР обязательно должна поставить вопрос о существовании самого капитализма". Отсылка к основоположнику содержала не менее красноречивый намёк: "Говорят, что тезис Ленина о том, что империализм неизбежно порождает войны, нужно считать устаревшим… Это неверно". Весь текст ненавязчиво подводил читателя к мысли о том, что главная экономическая проблема социализма в СССР – это буржуазное окружение: "Возможно, что, при известном стечении обстоятельств, борьба за мир разовьётся кое-где в борьбу за социализм, но это будет уже не современное движение за мир, а движение за свержение капитализма".
Сталинская работа содержала план перехода от социализма к коммунизму как насущную задачу, а также внятный призыв уничтожить империализм ради мира на земле. При этом вряд ли участники съезда забыли слова вождя, напечатанные "Правдой" 14 февраля 1938 года, разъясняющие цели построения самого справедливого строя в отдельно взятой стране: "…Окончательная победа социализма в смысле полной гарантии от реставрации буржуазных отношений возможна только в международном масштабе".
Некоторую часть советских читателей эта книга разочаровала, поскольку из-за названия можно было предполагать, что речь в ней идёт о чём-то другом. Например, Ольга Берггольц оставила дневниковые записи об экономических проблемах жителей СССР в 1949 году в селе Старое Рахино Крестецкого района Новгородской области. Причём этот регион не был наиболее потерпевшим от политики центра, поскольку не пострадал от массового голода 1946-47 годов. Добавим, что в колхозных селах жило (и умирало) большинство сталинских подданных.
20 мая Берггольц описала, как и почему сельское хозяйство деградировало до первобытного уровня: "Бабы вручную, мотыгами и заступами поднимают землю под пшеницу, не говоря уже об огородах. (…) Хозяин мой говорил — “конечно, если б не новая подготовка к новой войне, — мы бы встали на ноги, но ведь все же силы брошены на неё”... И в самом деле, все тракторные заводы продолжают ожесточенно выпускать танки. (…) Говорила вчера с председателем колхоза — Качаловым. (…) Жаловался на сердце, — у всех неврозы, неврастения, все очень мало и плохо едят, “больше молоко”".
Если б не новая подготовка к новой войне, мы бы встали на ноги, но ведь все же силы брошены на нее
23 мая литератор отметила, как власть довела народ до скотского состояния – в прямом смысле: "Рассказ о женщине, которая умерла в сохе. “Некрасиво получилось”. Коняги. Вчера многие женщины, по 4 — 6 человек, впряглись в плуг, пахали свои огороды…". Узнав о том, что на днях повесился непьющий тракторист Сухов, лет 30 с небольшим – совершил самоубийство из-за того, что перетрудился, да и в семье были неурядицы, поэтесса сама задумалась о смысле и качестве жизни: "Зачем я сижу здесь, ем отвратительную пищу, от которой уже явно ослабла и похудела, дрожу от отвращения перед девушкой с волчанкой?"
24 мая в дневнике появилась запись о состоянии здоровья населения и уровне бесплатной медицины: "…Сегодня, когда брела, нагнала меня… баба… старорахинская, Евгения Фед. Савельева. …Плакала, …рассказывала всю свою жизнь и про жизнь в колхозе. (…) Жить тяжело, „питание очень плохое“, „все женщины стали увечные, все маточные больные, рожать не могут, скидывают; одного-двух родит, уж матка выпадает, Так ведь потому, что работа вся на женщине, разве можно это?“
Сама — калека, вывихнула руку, ездив на бычке, потом „залечили“. Под гипсом завелись черви и клопы.
— Нет, мы теперь, может, и выберемся, с госсудой разочлись... Да ведь что, главное, обидно? Зачем начальство (чинарство) так кричит на людей? Ведь разве мы не до крови, пота убиваемся?"
Учтём, что эти записи – отнюдь не оппозиционерки: как раз в 1949 году Берггольц написала официозную героическую поэму "Первороссийск" (названную критиками "Коммунистическим Евангелием"), за что в 1951 году получила Сталинскую премию.
Что же касается чаяний крестьянки Евгении Савельевой "выбраться", то при Сталине им не было суждено сбыться: 3-й пункт директив ХIX съезда по пятой пятилетке содержал следующие слова: "В соответствии с планом дальнейшего подъёма промышленного производства увеличить государственные капитальные вложения в промышленность в 1951 – 1955 годах, примерно, в 2 раза по сравнению с 1946 – 1950 годами". Происходил рост производства не средств потребления, а рост средств производства и средств истребления.
Слёт коммунистов открывал Молотов, вопреки тому, что к началу 1950-х он утратил роль второго лица в государстве и должность главы МИДа. Но ведь это был человек, чья подпись под договором с Риббентропом открыла шлюзы Второй мировой, поэтому следующие слова из его уст звучали наиболее доходчиво: "Мы не забываем, разумеется, и о том, что Советский Союз живет „в системе государств“, что существует империалистический лагерь, который имеет авантюристические захватнические планы, который все больше вооружается, всячески раздувает военную истерию и ведет подготовку к развязыванию новой мировой войны. Этот агрессивный, антидемократический лагерь возглавляют правящие реакционные круги Соединенных Штатов Америки, выполняющие волю капиталистических монополий, которые в ненасытной погоне за увеличением прибылей стремятся силой установить своё мировое господство". Такими выражениям Вячеслав Михайлович исподволь приравнял США к гитлеровской Германии.
Лаврентий Берия без обиняков сравнил власти Америки с "фашистским режимом" и не скупился на лексику из арсенала 1941-1945 годов: "…Уроки истории не всем пошли впрок. (…) Нынешние заправилы США… в руках которых находятся рычаги американской государственной и военной машины, усиленно создают новые мировые монополии вроде Европейского объединения угля и стали, Мирового нефтяного картеля для того, чтобы быстрее прибрать к рукам экономику других государств и подчинить её своим интересам. Они хотят установить своё безраздельное господство во всех частях света, чтобы путём ограбления и порабощения народов других стран обеспечить себе получение сверхприбылей. Для этого им нужна война. (…) Толкая страну на путь войны, они к тому же рассчитывают, что гонка вооружений и военная ситуация позволят предотвратить экономический кризис. Но кризис этот неотвратимо надвигается на экономику США, и никакими ухищрениями и авантюрами финансовых воротил не удастся его избежать. (…)
Раскинув по всему миру сеть военных баз, усиленно сколачивая всякого рода агрессивные военные блоки, они лихорадочно готовят войну против СССР и других миролюбивых государств".
Бывший глава НКВД читал доклад сообразно законам пропаганды – рисовал противника глупым, то есть слабым: "Только безнадежные дураки могут рассчитывать, что провокациями можно запугать советских людей. (Продолжительные аплодисменты). Советские люди знают цену всяким провокациям и угрозам поджигателей войны".
Причём никто из выступавших не говорил о том, что СССР с союзниками и сателлитами сильны настолько, что всемирной схватки не случится, и слова Лаврентия Павловича, курировшего атомный проект, не стали в этом смысле исключением: "Если враг осмелится пойти на нас войной, то Советский Союз, стоящий во главе лагеря мира и демократии, сумеет дать сокрушительный отпор любой группировке агрессивных империалистических государств, сумеет разгромить и покарать зарвавшихся агрессоров и поджигателей войны. (Аплодисменты)".
В действительности, благодаря "поджогам" СССР полыхал восток и юго-восток Азии.
В те годы Сталин не афишировал свою поддержку Хо Ши Мина, который в 1950 году негласно посетил его в Москве, а затем столь же тайно прибыл в столицу СССР 6 октября 1952 года, на второй день работы съезда. В те годы Москва поставляла "красновьетнамцам" вооружения, благодаря которым они оттягивали на себя немалую часть армии Франции, упрощая тем самым задачу Советской армии в предполагаемом марше к Пиренеям. Чтобы преждевременно не портить отношений с Парижем, приветствие Вьетнамской партии трудящихся огласил глава одной из советских азиатских республик – азербайджанец Мир Багиров: "…Вьетнамский народ проникается ещё большей решимостью вести войну сопротивления для того, чтобы разгромить империалистов и их марионеточную клику.
Советские люди знают цену всяким провокациям и угрозам поджигателей войны
Мы, члены Вьетнамской партии трудящихся, охвачены особым энтузиазмом и отдадим все свои силы на то, чтобы вести вьетнамский народ на преодоление всех трудностей и страданий в длительной борьбе сопротивления с целью обеспечить полную независимость нашего отечества и внести наш вклад в дело защиты мира в Юго-Восточной Азии и во всем мире".
О планетарном масштабе устремлений коммунистов не забыл сказать и Мао, его приветствие съезду огласил Лю Шаоци – третье лицо в КНР: "Под руководством ВКП(б) была совершена Великая Октябрьская социалистическая революция, …положившая начало коренному повороту от старого, капиталистического мира к новому, социалистическому миру". Ради завершающего аккорда этого поворота "добровольцы" Мао залили кровью Корейский полуостров, усердно сковывая на нём внушительную группировку американских вооружённых сил. Тем самым КНР ослабляла контингент НАТО в Западной Европе, которая, как давал понять Мао, должна была повторить судьбу тихоокеанского побережья Азии: "Взоры народов всей земли обращены к Советскому Союзу, в нём они видят свое будущее и свою надежду. Порабощаемые в течение длительного времени империализмом угнетенные нации Востока видят успехи строительства в Советском Союзе и усилия Советского Союза в борьбе за мир во всём мире, и это во сто крат усиливает их уверенность в борьбе за национальное освобождение. (Аплодисменты)".
Внешней политике и скорому наступлению коммунизма, за который следовало ринуться в бой, было посвящено немало внимания даже в речах руководителей союзных республик, в том числе Леонида Брежнева – первого секретаря компартии Молдавии, и Анастаса Снечкуса, наместника Литвы. Показательно, что, описывая события 1920-1939 годов, глава литовских коммунистов не назвал Польшу, владевшую до Второй мировой Виленским краем – ведь Польша уже превратилась в братскую ПНР, и Германию, аннексировавшую прибрежный Мемель – ведь часть Рейха уже стала ГДР. Поименованы были наиболее вероятные противники СССР к моменту съезда: "…Литва была полуколонией империалистов Запада. Американо-английские и другие империалисты нагло попирали жизненные права литовского народа. С помощью своих верных слуг – литовских буржуазных националистов империалисты безраздельно хозяйничали в Литве. Они отторгли от Литвы её столицу Вильнюс, порт Клайпеду, поработили литовский народ".
Колониальный наместник Кремля не скупился на выпады в сторону заморских и заокеанских "буржуев", которые, отметим, в 1945 году без большого сопротивления отдали Литву Москве: "В то время, когда американо-английские захватчики порабощают народы, попирают их государственность, литовский народ в условиях советской власти обрел подлинную свободу и независимость, подлинную государственность. Литовские земли стали воссоединенными лишь волею могучего Советского Союза. Заправилы американского империализма мечтают снова превратить Литву в свою вотчину, а литовцев – в рабов американского империализма".
Даже в казалось, бы, ритуальном коммунистическом пустословии Снечкуса сквозил милитаризм – слово "боеспособность" в ходе доклада он употребил трижды: "В проекте директив XIX съезда партии по пятому пятилетнему плану… нашла своё новое яркое выражение забота партии… о дальнейшем развитии Литовской ССР... (…) Мы понимаем, что всё это требует… повышения боеспособности партийной организации республики… (…) Доклад тов. Маленкова нацеливает партийные организации на… подъем боеспособности каждой партийной организации… Стремлением к… сплочению рядов нашей партии, повышению активности и боеспособности всех её организаций проникнуты… изменения в Уставе ВКП(б)".
Всего на съезде это слово всплывало в речах 47 раз, хотя Сталин, доклад которого закрывал съезд, его не произнёс – его речь и так была крайне воинственной. Прямо пообещав коммунистам капиталистических стран приход коммунистов к власти, упомянув мимоходом о том, что главы французской и итальянской компартий говорят, что "их народы не будут воевать против народов Советского Союза", вождь не скупился на критику врагов пролетариата: "…Сама буржуазия – главный враг освободительного движения – стала (в сравнении с русской буржуазией начала ХХ века – РС.) другой, изменилась серьезным образом, стала более реакционной, потеряла связи с народом и тем ослабила себя. Понятно, что это обстоятельство должно… облегчить работу революционных и демократических партий.
Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе. Теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой “свободы личности”, – права личности признаются теперь только за теми, у которых есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равноправия людей и наций, он заменен принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства граждан. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести его вперед, если хотите собрать вокруг себя большинство народа. Больше некому его поднять".
Кадры кинохроники запечатлели рукоплескания зала.
Через два дня после съезда – 16 октября – Сталин провёл закрытый для прессы пленум ЦК КПСС, о котором сохранились яркие мемуары писателя Константина Симонова: "…Маленков предоставил слово Сталину… Говорил он от начала и до конца всё время сурово, без юмора, никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало, и во время своей речи он внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал, так, словно пытался проникнуть в то, что думают эти люди, сидящие перед ним и сзади. И тон его речи, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, — всё это привело всех сидевших к какому-то оцепенению… Главное в его речи сводилось к тому… что он стар, приближается время, когда другим придется продолжать делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжёлая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать".
Этим пленумом Иосиф Виссарионович решил снизить коммунистическую эйфорию после помпезного съезда и вернуть всех к напряжённой работе, а также устроил "сброду тонкошеих вождей" очередную проверку на преданность: "Говорилось всё это жёстко, а местами более чем жёстко, почти свирепо. (…) Всё.. он привязал конкретно к двум членам Политбюро, сидевшим здесь же… Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, в нетвёрдости, подозрений в трусости, капитулянтстве он обрушился на Молотова. (…) Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвящённой Микояну…
В зале стояла страшная тишина. (…) Лица Молотова и Микояна были белыми и мертвыми. Такими же белыми и мертвыми эти лица остались тогда, когда Сталин кончил, вернулся, сел за стол, а они – сначала Молотов, потом Микоян – спустились один за другим на трибуну, где только что стоял Сталин, и там – Молотов дольше, Микоян короче – пытались объяснить Сталину свои действия и поступки, оправдаться, сказать ему, что это не так, что они никогда не были ни трусами, ни капитулянтами и не убоятся новых столкновений с лагерем капитализма и не капитулируют перед ним. (…)
...Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости… Он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести ещё и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой последней своей должности он просит его освободить. (…) И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение… которое может быть у человека, яснее… многих других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами… Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину… И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: „Нет, просим остаться!“… зал загудел словами: “Нет! (…) Просим взять свою просьбу обратно!“...".
Запуганные Молотов, Микоян и Маленков сохранили не только жизни, но и должности. Испытав немало издевательств в 1946-1953 годах, Вячеслав Михайлович впоследствии обронил: "По-моему, в последние годы Сталин не вполне владел собой. Не верил кругом". Хотя, действия вождя вполне могут объясняться рассчётом: устранить любую возможность появления преемника. И действительно, после его смерти коммунисты вернулись к своего рода коллективному руководству, которое окончательно устранил, вместе с Хрущёвым, лишь Брежнев.
По-моему, в последние годы Сталин не вполне владел собой. Не верил кругом
С неуравновешенностью Сталина связывают и его идею о выпуске десяти тысяч реактивных бомбардировщиков. Соответствующее постановление было принято Советом министров СССР 9 февраля 1953 года. Хотя, как свидетельствовал генерал Николай Остроумов, это решение было принято раньше: "Как сейчас помню тот далёкий день 1952 года. Главком ВВС маршал авиации П. Ф. Жигарев проводит срочное совещание. (…) Он сообщает, что только что получил указание товарища Сталина приступить к формированию ста дивизий реактивных бомбардировщиков… (…)
Оперативные расчеты показали, что на случай войны нам необходимо иметь не более 60 авиационных бомбардировочных дивизий, причем с учётом уже имеющихся. А тут целых сто! Спрашивается, к чему такая армада?! (…)
Предстояла поистине титаническая работа по развертыванию военно-учебных заведений. В минимальные сроки требовалось не только создать добротную учебно-материальную базу, но и подготовить не менее 10 тысяч летчиков, столько же штурманов, а также стрелков-радистов, не говоря уже о многочисленной армии инженерно-технического состава, другого обслуживающего персонала, комплектации специалистов связи, тыла. А где было брать штабных работников? (…)
География поиска мест базирования авиадивизий расширялась с каждым днем. Все чаще оперативные группы специалистов вылетали в районы будущего базирования, в том числе и на северное побережье, Чукотку, Камчатку. (…)
Лихорадочные дни наступили для военных строителей. Срочно созданному специальному стройуправлению предстояло построить сотни аэродромов. Нелегкие времена переживала и авиапромышленность. (…) По расчётам получалось, что сверх плана нужно было выпустить свыше десяти тысяч бомбардировщиков. Подчеркну, выпустить в кратчайшие сроки. Словом, жизнь вновь входила во фронтовой ритм".
Возможны два объяснения этому решению Сталина. Во-первых, он мог обладать той разведывательной информацией о силах НАТО, которой пока ещё не поделился с военными – ведь он нередко требовал себе на стол не сводки и аналитические справки, а непосредственные донесения агентов. Именно это могло породить в его голове собственный оперативный план, который он пока держал в тайне, и собственные оперативные расчёты. Во-вторых, эти аэродромы и авиадивизии могли стать грандиозной кампанией дезинформации противника – как относительно направления советского основного удара, так сроков начала войны. Возможно, разгадка хранится в пока ещё закрытых делах московских архивов.
Одновременно с этим приближённые Сталина, наблюдая его недуги, обдумывали мероприятия по предотвращению апокалипсиса. Лаврентий Берия уже 21 марта 1953 года направил в президиум совета министров СССР письмо об изменении строительной программы 1953 года, к которому приложил готовый проект соответствующего постановления совмина. Эти документы содержат перечень объектов военного значения – железные и автомобильные дороги, каналы, химический завод, верфь, заводы искуственного жидкого топлива – сооружение которых было вскоре прекращено. Быстро урезали планы увеличения ВВС и ВМФ.
Десталинизация являлась демилитаризацией, казарменный социализм уходил в прошлое. Конечно, по уровню военизации СССР и после марта 1953 года не был сравним ни с одной из тогдашних западных стран, да и ушедший Третий Рейх по этому показателю превосходил. Вспомним, например, что в нацистской Германии женщины не обязаны были работать вне домохозяйства, и в большинстве своём не шли на производство или на поля, причём даже после объявления Геббельсом "тотальной" войны в 1943 году. До 1939 года не было острого дефицита товаров народного потребления, что наблюдалось в СССР, так как советские лидеры тратили львиную долю национального дохода, сырья и произодственных мощностей на то, чтобы показать капиталистам кузькину мать. Но вот по сравнению со сталинизмом "оттепель" кажется сытыми годами миролюбивой страны.
Физик Юрий Орлов вспоминал о том, как народ начинал отходить от неврозов и неврастении: "Можно было жить без истерии и не бояться ареста просто потому, что для великих строек коммунизма требовались рабы… Тот, кого не укатывал этот сюрреалистский каток, никогда по-настоящему не поймёт, каким громадным освобождением был для людей хрущевский поворот к элементарной законности, ко всё ещё тоталитарному, но уже не копошащемуся в крови и блевотине обществу".
