Увольнение за мнение. "Родину слонов" закрыли после письма Путину

Исторические программы журналиста Михаила Родина "Родина слонов" и Proshloe, выходившие на радио "Говорит Москва" с 2015 года, закрыли из-за критики поправок в закон о просветительской деятельности со стороны журналиста. За полтора месяца до закрытия программ Родин опубликовал открытое письмо президенту Владимиру Путину с критикой так называемого закона о просвещении, это не понравилось главному редактору радиостанции Роману Бабаяну.

Открытое письмо Родина Владимиру Путину было опубликовано 20 января на сайте исторического журнала Proshloe, главным редактором которого он является. В письме Родин призвал не допустить принятия поправок о просветительской деятельности к закону об образовании.

Поправки были внесены в Госдуму в ноябре прошлого года и уже приняты в первом чтении. Согласно поправкам, предлагается разрешить просветительскую деятельность только по согласованию с властями, чтобы избежать вмешательства "антироссийских сил". Этот законопроект подвергся критике со стороны научного сообщества. Президиум Российской академии наук призвал отозвать законопроект, заявив, что он затормозит популяризацию науки. Астрофизик Сергей Попов создал петицию на Change.org против этого законопроекта, которая уже собрала 230 тысяч подписей.

Формально с Михаилом Родиным не продлили договор авторского заказа на радио "Говорит Москва", предварительно предложив журналисту подписать дополнительное соглашение к договору задним числом. На условия этого договора автор программ согласиться не мог. Мы поговорили с Михаилом Родиным о том, как развивались события после публикации открытого письма президенту.

– Как стало известно, что ваши программы закрывают?

Михаил Родин

– Это тянулось достаточно долго: после того как я написал письмо, меня вызвал к себе [главный редактор Роман Бабаян] с разговором о том, что нехорошо было так делать, что закон хороший и надо его поддерживать, и по журналистской этике без согласования [с главным редактором] не принято подписываться ведущим радиостанции. Но я считаю, что этика на то и этика, что она не прописана ни в каких правилах, у нас на радиостанции всегда процветала свобода, творчество, самовыражение и так далее. Я достаточно часто выступаю на разных форумах, даю интервью, много раз подписывался ведущим радиостанции "Говорит Москва", и никогда никаких проблем не было. И в этой ситуации я считаю, что ничего не нарушил, потому что практика была такая. А здесь действует практика, а не правила. Потом это очень долго тянулось, потому что меня попросили подписать допсоглашение, абсолютно неудобоваримое. Я думаю, что его никто бы в здравом уме не подписал.

– Что было в этом дополнительном соглашении?

– Это такой типичный договор о неразглашении – в том смысле, что я не имею права ничего делать без согласования с главным редактором. Но самое главное – это формулировка, которая меня лично возмущает: что я не имею права использовать информацию о себе и своем опыте, связанном с участием в программах. Грубо говоря, я даже не могу в соцсетях, по юридической логике, написать о том, что у меня вышла новая программа. Что такое мой опыт, полученный в рамках создания программ? Я каждый день общаюсь с историками и получаю от них массу знаний, опыта и так далее. Получается, что по этой же логике я не могу даже рассказывать о том, что я от них узнал. А мы, в общем, для того и работаем, чтобы нести информацию в массы, а не наоборот, скрывать ее. Поэтому мне кажется это просто абсурдным и смешным.

– Зачем понадобился вообще этот пункт?

– Я думаю, что только для того, чтобы прежде чем где-то хоть что-то говорить, человек шел и объяснял, куда он идет, спрашивал разрешения, рассказывал, что он там будет говорить, то есть чтобы держать под контролем сотрудников.

– А когда стало ясно, что с вами не продлили договор авторского заказа? Главный редактор так и сказал, что это связано с вашим письмом?

– Дело в том, что я пытался с ним встретиться, когда увидел это допсоглашение. Где-то полторы недели через продюсеров я пытался договориться с ним о встрече, чтобы поговорить и обсудить, потому что я не против был подписать это соглашение, просто нужно было некоторые формулировки подкорректировать, скажем так. Но он со мной просто отказался встречаться. И я, собственно, узнал о том, что сначала программа снята с эфира на ближайшие выходные – мне сообщил мой продюсер, а потом мне репостнули эсэмэску от него: "Михаил, вы с нами больше не работаете".

– Вы единственный, кто оказался в подобной ситуации после появления нового главного редактора? Или там давно уже такое происходит?

– Честно говоря, я не следил. Дело в том, что у меня просто очень невыгодная позиция в этом случае: у меня программа выходит по выходным. И я прихожу в офис "Говорит Москва" в субботу-воскресенье, когда там тихо, уютно и никого нет. Но я знаю, что я не первый и, может быть, даже не последний, кто ушел: несколько человек достаточно громко уходили оттуда. Понятно, что это в большей степени касается политических обозревателей, которые первые под ударом, а я-то был антиполитически настроен и принципиально в своих программах даже старался не брать темы из ХХ века, чтобы никто не подумал, что я имею какую-то политическую ярко выраженную точку зрения. Я считаю, что покуда мы занимаемся наукой, то нужно с холодной головой подходить ко всем вопросам.

– Расскажите про ваше письмо Путину о законопроекте. Как вы относитесь к этому законопроекту о просветительской деятельности?

– Я думаю, что это просто очередной законопроект, и автор его сам про это говорил, что он никакого отношения к просветительству не имеет. Его задача – не дать разным антигосударственным силам, международным чаще всего, повлиять через просвещение на наше общество. Но, на мой взгляд, это совершенно абсурдная ситуация просто потому, что все, что там перечислено – это уже есть в других законах, которые непосредственно касаются какой-нибудь антигосударственной деятельности, шпионажа и так далее. У нас есть закон про иноагентов, у нас есть закон против терроризма, то есть смысла в этом никакого нет. Единственное, что это дает, – какую-то немыслимую, невообразимую нагрузку, если этот закон будут выполнять. И все контрольные ведомства понимают, что это невозможно сделать – просто такое количество бумаги! Кто будет согласовывать все лекции? Кто будет выдавать эти лицензии? Это невообразимое количество. Каждый день происходят всякие лекции, проекты, выступления, выставки и так далее. Поэтому, очевидно, что этот закон просто не будет использоваться, а будет применяться в качестве репрессивного закона: когда кого-нибудь надо будет прижучить, к нему применят этот закон. Вот и все. Поэтому я считаю, что он абсурдный и, самое главное, он даже неэффективный с точки зрения тех людей, которые пытаются его продвинуть. Просто с этим всем можно бороться другими методами, и они есть, эти методы. Тут два варианта – или они хотят еще один для себя инструмент придумать, или как-то выслужиться: я так понимаю, что очень хорошо для имиджа законотворца, что он еще один закон придумал, протолкнул, его приняли. Как бы изображаем кипучую деятельность.

– Вы опасаетесь, что на вашей работе могут сказаться эти поправки, если их примут?

– Абсолютно точно могут сказаться, просто потому, что там отдельно прописана "ответственность за донесение неверной исторической информации". А как вы понимаете, я занимаюсь исторической наукой. И что такое "неверная историческая информация", не очень понятно. Потому что это совершенно нормально, что историки изучают источники, процессы, и у разных историков возникает разная точка зрения на одни и те же вещи. Это нормальный научный процесс. Они спорят, обсуждают, а потом приходят к каким-то общим знаменателям, и случается научный консенсус. Но в этой ситуации получается, что до появления научного консенсуса мы не можем говорить ни о чем. А научный консенсус появляется не быстро, а иногда вообще никогда не появляется, то есть так и остаются разные школы, которые смотрят на одни и те же процессы неодинаково. И тут получается, что вообще, в принципе, про историю рассказывать нельзя, потому что кто-то может посчитать, что мы извращаем историческую действительность. Это тоже бред и абсурд. Поэтому, да, на меня это повлияло бы одним из первых.

– Что вы сейчас планируете делать с вашими программами? Я так понимаю, вы будете их самостоятельно выпускать?

– Сейчас я буду собирать информацию. Я, честно говоря, еще не смог разгрести вал писем, сообщений и так далее. Я сейчас проанализирую сначала личные сообщения, потом посмотрю, что в комментариях творится на разных ресурсах. Но уже сейчас мне поступает достаточно много разных предложений о том, куда пристроить, скажем так, свои проекты – и СМИ, и различные научные институции предлагают свою помощь. Плюс я буду всерьез рассматривать вариант того, чтобы остаться полностью независимым проектом.

Вот вам смешная история. Я дал ссылку на нашу страницу, где мы собираем подписку, то есть люди могут помогать нашим проектам, осуществлять донацию. Так вот, у нас сегодня ночью сайт "упал". Я сначала подумал, что это какая-то DDOS-атака или еще что-то. Но наши программисты полночи боролись со всем этим, и выяснилось, что просто он не справился с количеством запросов. Это меня обнадеживает. Я оптимистично настроен. Вполне возможно, что лучше будет как раз остаться независимым проектом. С идеологической точки зрения всегда лучше быть независимым, потому что опять же никто не будет заставлять тебя ходить и спрашивать разрешения. Но есть и свои финансовые проблемы. Так что это палка о двух концах. Будем думать.