До прошлой недели я не подозревал о том, что в Праге существует галерея-библиотека Libri Prohibiti. Жаль, что так поздно узнал, потому что в основанном еще в 1990 году диссидентами из "Хартии-77" центре хранится крупнейшее собрание самиздата – машинописные и рукописные издания из Восточной Европы и СССР, в том числе книги, которые в былые времена я читал или к изданию которых был причастен. В галерее на Сеноважной площади я оказался на открытии выставки художников и поэтов ленинградского андеграунда. Николай Аксельрод, взявший псевдоним А. Ник, с 1973 года жил в Чехословакии и умер в Праге в 2011 году. Борис Аксельрод (псевдоним – Б.Констриктор) живет в Петербурге.


Странно, но за почти 20 лет жизни в Праге я ни разу не встречал Николая Аксельрода. Он жил замкнуто, а в последние годы тяжело болел. У него был рак горла – этот недуг А. Ник предсказал в главном своем сочинении, до сих пор не опубликованном пятикнижии "Сон о Фелмори". Как и другой знаменитый сновидец, Алексей Ремизов, А. Ник много лет записывал свои сны, нередко оказывавшиеся пророческими.

Хотя я не встречал А.Ника, его имя было мне хорошо известно еще с начала 80-х: благодаря поэту Владимиру Эрлю, я получил доступ к его рукописям и несколько текстов опубликовал в своем машинописном журнале. В нашей компании существовало что-то вроде культа А.Ника. Мы собирались у поэта Юрия Галецкого, и он душераздирающим голосом, сидя, а то и стоя на столе, читал басни Ника:
"– Васильевна! Давно тебя не видел. Откуда и куда?
Какими здесь судьбами ты очутилась?
– Я не Васильевна, – ответила она сердито, – а смерть!".
Слову "смерть", разумеется, предшествовала зловещая пауза. Часто читали и его стихотворение о ярмарке, завершавшееся так: "Остолбеней при виде лилипута, летящего на мыльном пузыре". Было весело.

А веселье в подпольном мире не очень поощрялось. Населяли его в основном люди серьезные, озабоченные судьбами Отчизны и мироздания, сочиняющие бесконечный коллективный текст, который поэт Аркадий Драгомощенко называл "50 лет в застенках КГБ". В этой хмурой вселенной тоже был свой Аксельрод – Дмитрий, автор "антисоветского" романа "Братья Красовские": за эту книгу его в 1982 году арестовали, перепугав сотни близких и далеких людей, холодные волны черного страха плескались несколько лет.

Другие Аксельроды – кузены А. Ник и Б.Констриктор – принадлежали к кругу, центром которого был журнал "Транспонанс". Все в нем было небанальным: и диковинное название, и то, что его издатели жили черт знает где – в городе Ейске, и странная бумага, на которой он печатался (какой-то замысловатый разноцветный картон), и диковинные кумиры – эгофутурист Василиск Гнедов или эстет Иван Игнатьев, в 1914 году перерезавший себе горло бритвой в первую брачную ночь. Это был привлекательный мир, мне отчасти знакомый: после школы я бежал в библиотеку ЛГУ, где моя тетя заведовала отделом редкой книги, и до позднего вечера читал ветхие сборнички ничевоков, газету Игнатьева "Петербургский глашатай" со стихами Бурлюков и Северянина, и эпатажные альманахи "Засахаре кры", "Бей, но выслушай" и "Развороченные черепа". Большим открытием стало, что эпоха, казавшаяся музейной, существует рядом. В начале 80-х годов живы были младший обэриут Игорь Бахтерев, подруга Хармса Алиса Порет и вдова Александра Введенского (о том, что в Венесуэле живет жена Хармса Марина Малич, никто, разумеется, не знал). С миром довоенного русского авангарда сохранилось множество связей: подруга Велимира Хлебникова художница Мария Синякова даже передала нашему приятелю – юному Сергею Бугаеву-Африке титул Председателя Земного Шара.

Аккуратного старичка-обэриута Бахтерева я видел пару раз, но пропустил литературный вечер в 1984 году, на котором он выступал вместе с А. Ником. Это был последний приезд Николая Аксельрода в Ленинград. В Чехословакии времен "нормализации" поэт и художник А. Ник существовал все в том же подполье, что и в СССР, и публиковался – уже по-чешски – в местном самиздате: выпуски журнала Munk, который он издавал, хранятся в галерее Libri Prohibiti.


Один вечер журнала "Транспонанс", на котором звучали стихи А.Ника, я помню: холодный оруэлловский год прошел, стало теплее, и на сцене творились вещи умопомрачительные. Поэт-трансфурист Ры Никонова демонстрировала возможности визуальной поэзии при помощи набора разноцветных рупоров, умело склеенных из цветной бумаги, как на уроке домоводства. Каждый предназначался для определенного звука. "У!" звучало из сиреневого рупора. "Э-э-э-э!" вылетало из розового. Помимо рупоров, поэтическую роль играли цветные канцелярские нарукавники. Выступал и Борис Аксельрод, выбравший змеиный псевдоним Б. Констриктор. Но главным событием вечера стало печальное стихотворение его кузена А. Ника:

Десять дохлых мух на окне:
Вот и все, что осталось от лета,
Вот и все, что осталось от лета.

Стихотворение сопровождалось демонстрацией того, что осталось от лета: полиэтиленового пакетика с дохлыми мухами. Поразительно, что публика отнеслась к этому действу в высшей степени серьезно (50 лет в застенках!), мы же с переводчиком Славой Зимаковым, не смея нарушить торжественную тишину, давились смехом так, что ходила ходуном ветхая козетка.

"Чушь, лишенная практического смысла", которую ценил Хармс, оказалась долговечней суровых размышлений о судьбе Отечества. То, что еще 25 лет назад выглядело курьезным, крошечным или вообще не существующим (почти весь опыт русского авангарда), сегодня сияет, точно сундук пирата. "А. Ник был героическим флибустьером морфейных морей. Его остров сокровищ начинает выступать из пелены забвения", – пишет Б. Констриктор в предисловии к вышедшему в прошлом году в Испании (издание "Международной Академии Зауми"!) сборнику "Раскол слов". А вот фрагмент из помещенной там же статьи литературоведа Петра Казарновского:


Слово у А. Ника оторвалось от привычных понятийности и значения, его смысл увиден как сквозь сон, когда все крепкие дневные связи ослабли; за многими словами встает не само означаемое, но его тень. Здесь и открывается расчет тихого анархиста от слова: столкновение происходит не на уровне предметов, обозначенных словами, а на уровне слов, слетевших с надгробий захороненных предметов. Эти слова почти не значат, поэтому ими можно говорить обо всем. Так дискредитируется любой канон (басенный, например, – вослед за Вяземским, Козьмой Прутковым), а порождаемая жизнь оказывается пугающим нагромождением не мертвых, но и не привычных в разумеемом за ними слов. Поэт раскидывает и сталкивает не предметы, даже не сущности, а слова; при этом наполнение их смыслом происходит после, если происходит. Если в классическом искусстве для установления "родства" между словами были рифма, ритм, то в эксперименте А. Ника и ряда его современников с этим "родством" было как будто покончено: на его место пришла конфронтация. <…> А. Ник выступает в качестве юродствующего еретика, нескучно отвоёвывающего бессмыслицей пространство у смыслового официоза.

К открытию выставки галерея Libri Prohibiti выпустила двуязычный альбом с рисунками, фотографиями и текстами Ника и Констриктора. В 60-х годах они принадлежали к группе "поэтов Малой Садовой": на этой улице находилось кафе, в котором собирались молодые гении. Позднее возникла литературная группа Хеленуктов, членом которой был Николай Аксельрод. О том, как все начиналось в 60-х, о жизни А. Ника в Праге и планах издания его сочинений я говорил на вернисаже с Борисом Аксельродом, знатоком ленинградского авангарда Петром Казарновским и вдовой А. Ника Зденкой Аксельродовой.

В пражском альбоме опубликовано посвященное памяти А. Ника стихотворение "Увы". Автор, Борис Аскельрод-Констриктор, читал его на открытии выставки в Libri Prohibiti:

Стихи ушли, кораблики пустыни,
Я скрючилось за каменной стеной.
Язык немеет, сердце стынет,
как старый сторож в проходной.
Неразрешимы все задачки.
Мозг подстригает ногти головы.
Сознание садится на карачки,
Чтоб выдавить последнее увы.