Директор Аналитического центра Юрия Левады Лев Гудков прокомментировал для Радио Свобода 11 интервью россиян о военном столкновении Грузии и России.
От прослушанных мнений россиян о российско-кавказской войне (а представленные мнения, в общем и целом, передают спектр сегодняшних настроений в российском обществе) остается довольно грустное и тревожное впечатление. Оно вызвано несколькими моментами.
Первое. Очевидна практически полная зависимость людей от каналов государственного телевидения, дающих тенденциозно одностороннюю интерпретацию произошедшего. В строгом смысле российское ТВ уже давно утратило свой прежний характер средства массовой информации и превратилось в орган тотальной пропаганды. Но дело не просто в дефиците информации или сокращении числа ее источников. Проблема в отсутствии у россиян собственной автономной моральной позиции или в ее слабости, позволяющей сопротивляться агрессивному идеологическому внушению властей. (Характер освещения событий в Южной Осетии напомнил мне историю с «захватом немецкой радиостанции под Данцигом» в 1939 г., произведенным по приказу Гитлера, ответственность за который геббельсовская пропаганда возложила на поляков. Именно этот эпизод послужил предлогом для немецкого вторжения в Польшу). Даже когда люди не доверяют ТВ (а половина опрошенных Левада-центром россиян заявляют, что не в состоянии разобраться в том, что показывают по нашему телевидению), они все равно с готовностью повторяют то, что им хотели бы вложить в голову кремлевские политтехнологи («геноцид осетинского населения», взятые с потолка цифры о жертвах грузинского нападения, мысль о заговоре западных стран против России и т.п.). В ситуации дефицита информации или ее противоречивости («то, что творилось в СМИ, понять невозможно. Кто там прав, кто там что делал – толком не разберешь» - Федор Ровинский. О том же говорят и Алексей Кириенко, и Максим Мошков) в сознании людей всплывают только стародавние клише (сказки о «дружбе народов в СССР») и имперские предрассудки, жестко фильтрующие информацию и не пропускающие в сознание точки зрения других людей или информацию, не укладывающуюся в рамки заданных стереотипов.
Почему всплывают именно эти представления, а не другие – самый трудный для исследователей (историков, политологов, социологов) вопрос. Ответ на него может быть только один: в культуре, в коллективной памяти, в запасе нет никаких других представлений, другого понимания событий, нежели то, что дает кремлевское ТВ. Рамки реальности задаются двумя близкими коллективными мифами: мы – всегда «жертва чужой злой воли и хищных интересов, мы – всегда безвинная и страдающая сторона». Поэтому мы всегда правы, справедливость на нашей стороне. Другие (Америка, Запад) хотя нас ослабить, унизить, вытеснить, поставить на колени, но мы стали сильными и больше этого не позволим делать. Поразительно, как люди отвечают: «Грузия напала ночью на спящий народ» (Татьяна Толстикова), «в Цхинвали находятся граждане России, поэтому Россия защищала своих граждан» (вопрос: каким образом они оказались на территории другого государства, - при этом даже не возникает). Безоговорочная солидарность со «своими» («наших бьют»!) вытесняет необходимость в каком бы то ни было объяснении реальности, понимании и выслушивании другой точки зрения. И действительно, зачем слушать других, когда «я с детства привыкла к этому ощущению огромного пространства, когда 15 республик - 15 сестер и всякие другие хорошие слова, … которыевоспринимались как правда жизни» (Марина Кулакова). Глубоко лежащая давняя обида, рожденная сознанием собственной неполноценности, модернизационной несостоятельности, зависти к более успешным («нормальным») странам, равно как и травма распада коммунистической империи в 1991 году, рождает априорную подозрительность и «ответную агрессию» (по принципу: первым «дать сдачи»): «Налицо провокация. То есть фактически обзывали, обзывали, а потом пощечину дали. Абсолютно правильно поступила российская власть, придав данной ситуации абсолютно юридический и сугубо законный характер». «Когда тебя провоцируют, у тебя немного выбора-то. … А можно дать грубо сдачи, можно грубо, справедливо дать сдачи. Я считаю, что Россия дала сдачи культурно, не превышая пределов необходимой самообороны» . (Андрей Столбунов) . «Как бы нашу страну ни клевали, ни оговаривали… Все-таки пора уже России подняться с колен. Просто надо отстаивать свои интересы уже» (Федор Ровинский). «Я считаю, что Россия абсолютно правильно поступила, то есть показала, что мы можем быть сильными, можем быть правыми, правильными и справедливыми» (Андрей Столбунов).
Интересна здесь модальность утверждения своей правоты: ее требуется кому-то продемонстрировать, показать, доказать, что «мы можем быть сильными и правыми». Такой тон выдает подспудное чувство собственной неправоты, несправедливости действий России, латентное, плохо артикулируемое или даже табуированное чувство коллективной вины. Это сознание собственной ущербности и неправоты родилось еще в советские времена, по меньшей мере, в ходе Афганской войны, затем усилилось в 1989 году во время побоища в Тбилиси, Вильнюсе и Риге, но главным образом – в ходе и первой и второй чеченских войн, которые большинством населения (от 75 до 80%) признавались как несправедливые войны. Никакое телевидение, никакая кампания борьбы с международным терроризмом не смогли убедить людей в осмысленности и справедливости той бойни, на которой погибло от 70 до 110 тысяч человек. И потому общественное мнение наотрез отказывается признавать параллели действий Грузии в отношении обеих мятежных провинций и России в отношении Чечни. В ответ на указание логической несообразности приводится аргумент следующей агрессии: «Крым вообще российский, если уж на то пошло» (Андрей Столбунов).
Российско-грузинский конфликт дал возможность массе россиян наконец-то задешево почувствовать себя правыми, легко солидаризироваться с властью, ведущей «гуманитарную интервенцию», препятствующей «геноциду», заявившей о моральных мотивах своей политики. В общероссийском репрезентативном опросе в конце августа нынешнего года 70% опрошенных настаивали на том, что российское руководство сделало все возможное, чтобы не допустить эскалации конфликта и кровопролития. И лишь 4% полагают, что кремлевские политики «исподволь разжигали грузино-осетинский конфликт ради достижения своих геополитических целей», ради свержения правительства Саакашвили.
Второе. Априорность своей «правоты» мало кем из россиян сознается, имперские предрассудки и предубеждения не подлежат какому бы то ни было критическому контролю. Обще распространенным является сознание, что «мы в своем праве» вести себя так, как считаем нужным, что, безусловно, мы имеем право диктовать свою волю другим, но только если они – маленькие страны, позволяющие себе высказывать неудовольствие соседством с нами, вести себя так, как им представляется правильным. («Президент Саакашвили достаточно долгое время вел себя агрессивно, судя по тому, что мы знаем о нем. Я воспринимаю это как странное поведение. Поэтому, в общем, ответ на развязанную какую-то агрессию, на экспансию, я полагаю, и должен быть силовым» - Марина Кулакова). Не стоит думать, что определение «странное агрессивное поведение Саакашвили» относится только к самому недавнему времени. Опросы общественного мнения показывают, что уже в апреле 2006 года 54% россиян считали, что стремление Грузии к вступлению в НАТО создает угрозу безопасности России, через год таких было уже 63%, а еще через год, в марте 2008 года – 64%. Верили, что Грузия «враждебно настроена» по отношению к России от 38% (май 2005 г.) до 46% (август 2007 г.). Это мнение стало распространяться после «революции роз» и усиления антигрузинской пропаганды в России (характерно, что антироссийские настроения среди грузин распространены гораздо меньше, в разы). Такая же картина складывается в российском общественном мнении и в отношении Украины (и с такой же асимметрией в отношении украинцев к России).
Большинство россиян не сомневаются в том, что наши «интересы» (нашей экономики, безопасности, сохранения влияния и т.п.) дают нам право, разрешают делать то, что мы хотим, и так, как считаем нужным. Это племенное право сильного, сознание не просто своей силы (будь то нефть или танки с ракетами), а безнаказанности силы вселяет гордость в сердца и головы соотечественников.
Третье. Идея американского заговора, такой схемы понимания событий, при которой суть происходящего меньше всего связана с действиями России или Грузии, а главная интрига заключается в противостоянии России расширению влияния США. США в этой картинке наделяются чертами абсолютно иррациональной, демонической силы, покушающейся на Россию. Эта мифологическая картина борьбы света и тьмы оказывается в наш «просвещенный век» достаточной и убедительной, чтобы обеспечить солидарность и консолидацию вокруг власти, обретающей немыслимый символический авторитет целого в борьбе с силами зла. Согласно последним опросам Левада-центра, главная причина нынешнего конфликта в Южной Осетии заключается даже не в том, что «грузинское руководство ведет дискриминационную политику по отношению к осетинскому и абхазскому народу» (так думают лишь 32% опрошенных), а в том, что «руководство США стремится распространить свое влияние на соседние с Россией страны» (49%). «Грузия и грузинский народ стали заложниками геополитических устремлений руководства США» (это мнение разделяют уже 74%). Такое же объяснение, но применительно к руководству России, отвергается большинством (а именно: 52%) россиян, принимают его лишь менее трети (31%). Две трети россиян верят, что руководство западных стран, поддерживая Грузию в этом конфликте, стремится на самом деле ослабить Россию и выдавить ее из Закавказья. (О факте нарушения Россией суверенитета другой страны говорят лишь 7% опрошенных).
Четвертое. Примечательно, что все говорящие (кроме учительницы истории в колледже) стараются избегать упоминания ответственности или, точнее - виновности российского руководства. О нем говорят (в безличной форме и неопределенном залоге) как о «неадекватности ответа» на грузинские действия) или «неправоте политиков» (отец Александр Борисов) - всех, видимо, вместе: и грузинских, и российских, или вообще - представление о политике как грязном деле, либо переходят к утверждению об отсутствии «в этом конфликте правых» (Алексей Кириенко), трагической «невозможности мира и процветания в этом контексте» (Марина Кулакова). Дело здесь не только в ожившем страхе перед возможными репрессиями за неосторожное слово или собственное мнение. Более важными мне представляются обычные для российского общества в целом или для отдельного обывателя государственно-патерналистские представления, перекладывание на власть всей ответственности за происходящее и снятие тем самым всякой моральной ответственности с себя: а что мы (простые, обычные люди, народ) в такой ситуации можем сделать? Мы тут ни при чем, это все (злые) власти, амбиции политиков, руководителей. Политическая или гражданская недееспособность, пассивность, апатия – это не только следствие привычного оппортунизма и приспособления к власти, но и результат последовавших моральных мутаций посттоталитарного общества, его исторического беспамятства, отсутствия у него моральной ясности. Можно сетовать на это, как делают многие слушатели, вздыхать, драматически переживать несовершенство мира, но противопоставить ему у абсолютного большинства россиян нечего. Единственное исключение в этом роде – преподаватель истории Ирина Васильева, которая в своем отношении к событиям в этом конфликте сразу же задает другую историческую, правовую и человеческую перспективу. Но таких людей, как показывают социологические исследования, очень мало.
