— Татьяна, я посмотрел список переводов книг Елинек на французский и английский языки. Переведено много, но, все же, не так много, как на русский. В частности, роман «Дети мертвых», который сама Елинек считает самым важным своим произведением, и который перевели на русский вы, Татьяна, кажется, никто еще не решился переводить. Но и наверняка суммарный тираж русских переводов книг Елинек превышает тиражи в других странах. 25-ти тысячным тиражом вышли «Дети мертвых» в издательстве «Амфора». По нынешним временам, это очень много. Я бы хотел поговорить о феномене успеха Елинек в России. Ее книги действительно читают, о них спорят, много поклонников, очень много недоброжелателей, некоторые профессиональные критики восприняли ее произведения в штыки. В общем, чего нет, так это равнодушия. Как вы, Татьяна, объясняете этот феномен?
— Тираж «Детей мертвых», действительно, 25 тысяч экземпляров. Это потому, что предыдущий роман — «Алчность» — был продан тиражом между 40 и 50 тысячами экземпляров. Поэтому следующую книгу она дали сразу слишком большим тиражом, по-моему. Для меня тоже было загадкой, что эта книга пользуется успехом. Вот «Алчность», для начала. Ну, перевели, ну сделали. Потом вдруг начали продавать и переиздавать эту книгу, она расходится, продается и пользуется интересом. Я, естественно, задумалась, с чем это связано. В романе «Алчность» есть одна героиня — Герти — которая заслуживает, может быть, того, чтобы стать в ряд неповторимых литературных героев. Вот, например, Кириллов у Достоевского культивирует идею свободы выбора между жизнью и смертью. Умереть, не тогда, когда тебе невыносимо жить, а когда ты принимаешь волевое решение не жить. Или у Платонова герой топится из любопытства: что же там за смерть? А у Елинек героиня, когда понимает, что ее возлюбленному нужна не она, а ее дом, пишет на него завещание, и принимает яд. Она как бы говорит: Ты хотел мой дом? Возьми его. То есть, эта степень морального превосходства женщин заслуживает серьезного рассмотрения. Но ведь обыкновенному читателю до этого сюжетного хода докопаться нелегко. Ему нужно пробираться сквозь дебри разодранных и заново соединенных смыслов Елинек. Поэтому эту героиню они не видят. Тем не менее, молодые эту книгу читают. Я задумалась, в чем же дело, и поняла. Они открывают для себя новую функцию языка. Помимо коммуникативной и информативной, язык еще выполняет функцию энергоносителя. Молодые читатели этого не знали. Наше поколение хотя бы получило прививку от Пушкина, а современное компьютерное поколение этого не знает. Они привыкли пользоваться упрощенным, не намного превосходящим язык жестов, компьютерным языком, и для них это оказалось революцией. Критики говорят, что госпожа Елинек раз за разом пишет одну и ту же книгу. Да, но какую! Ценность ее книг не в сюжете, не в идее, а в стиле. Она рвет привычные связи смыслов, а обрывки соединяет по-новому. Это некий алхимический процесс. В результате, возникает неожиданное вещество, не имеющее ничего общего с исходными элементами. Или это можно уподобить расщеплению атомного ядра, или ядерному синтезу. И тогда можно сказать, что Елинек овладела термоядерной плазмой языка. Или еще одно сравнение: она, как ведьма, варит волшебное варево, и равных ей в этом колдовстве, в современной литературе, нет. Вот это колдующее, чарующее состояние, вот эта плазма языковая, с перетеканием смысла из одного в другое. Практически в каждом слове два смысла. И эти смыслы играют между собой. Немецкие слова играют в одну игру, русские — в другую, и надо найти русское соответствие.
— Как говорила сама Елинек: «Простым, реалистическим способом повествования точности не добьешься, я вынуждаю язык обнаружить свой ложный идеологический характер, подвергаю язык порке, чтобы он, вопреки своему желанию, говорил правду». Замечательно и точно сказано, но это кошмар для переводчика. Нужно обладать необычайной дерзостью, чтобы взяться за перевод таких книг, как «Дети мертвых» или «Алчность». Как вы рискнули, как вы справились с этим кошмаром?
— Я не знаю, как я справилась. А рискнула, скорее, от неведения. У нее все с двойным смыслом. И, порой, даже не то, что этот смысл передать, а даже понять что она хотела сказать трудно. Например, я натыкаюсь в тексте на такую фразу: «Никакой бог не поможет ему носить штаны в гору». Я спрашиваю немецких коллег, что означает, идиоматически, «носить штаны в гору»? Он роются в словарях, сбиваются с ног, ищут. Есть у них типа нашего Даля «Словарь Братьев Гримм». Ну нет такой идиомы! Потом я уже сама догадалась. Можно помочь человеку носить в гору кирпичи, но носить в гору штаны ему не поможет никто. И кирпичи, и штаны он носит — глагол тот же самый. Потом она еще часто использует пословицы, причем она выворачивает их наизнанку. И, к сожалению, не для всех есть русский аналог. Но действует она примерно так: не было бы несчастья, да счастье привалило камнем. Или: снявши голову с одежки, по швам ножки не протянешь. Поэтому у переводчика только один выход: как-то войти в ее систему, в ее мелодику. Это действие сродни актерскому. Ты перевоплощаешься в саму Елинек и начинаешь жить ее энергетикой. И, исходя из этой энергетики, уже производить какой-то русский текст, который идет параллельно ее немецкому тексту. На нее много обрушивается разных обвинений, в том числе, в религиозном кощунстве. Например, у нее герой «вложил свои персты неверующие, как десять апостолов, которые знали Иисуса лично и никак не могли представить, что он станет таким знаменитым». Меня эта фраза забавляет. Мне кажется, что эти эксперименты с языком нельзя рассматривать, как богохульство. Вряд ли бог нуждается в том, чтобы мы защищали его от Елинек.
— Елинек и других больших австрийских художников, не только в литературе но и в живописи, в театре, скажем, художника Германа Ницше, фотографа Готфрида Хельнвайна, драматурга Вернера Шваба, кинорежиссера Ульриха Зайдля отличает даже не отсутствие патриотизма, а, я бы рискнул сказать, открытая неприязнь к своей стране. Елинек воспринимает Австрию, как страну преступницу, которая не покаялась и пытается скрыть следы своих злодеяний. Я подумал, что, может быть, это восприятие близко сознанию российского читателя.
— У меня нет такого ощущения. У нее есть, конечно, претензии к своей стране, но, скорее, не к стране, а к сытости граждан этой страны. Потому что они, что называется, заелись. Но именно то, что все ее романы происходят где-то в Тироле, в Альпах, она до такой степени любит эту природу, что она не может этого скрыть. Мы тоже начинаем любить эту природу. Она, конечно, язвительно описывает людей. Вот она пишет про женщин. Мне просто приятно было наткнуться на такую фразу. Она пишет о них пренебрежительно-презрительно: «Превратившиеся в мумии, едва успев стать матерями. Их дети разбили их, как яичную скорлупу в войну и мир, в преступление и наказание». Мне было приятно узнавать тут свою русскую цитату. Мне кажется, что она провоцирует человека, она его оскорбляет для того, чтобы привести его в состояние негодования и возмущения, в какое-то более высокое энергетическое состояние. Она — провокатор. А то, что она не любит страну — мне кажется, что это не так. Кого любишь, того и долбишь.
— Томас Стернс Эллиот однажды заметил ядовито, что Нобелевская премия — это свидетельство о смерти, поскольку никто ничего не совершил после ее получения. Последний роман Елинек «Алчность» написан семь лет назад. Может быть, это замечание и к ней относится?
— Я сейчас как раз перевожу роман Андреаса Эрбаха, который называется «Нобелевская премия». Очень много здесь об этой Нобелевской премии говорится. Да, действительно, Нобелевская премия, это как надгробная плита. Но зато какая! Боюсь, что госпожу Елинек не остановит даже Нобелевская премия. Это клокотание, это бурление ее энергии должно находить какой-то выход. Потом проза у нее очень музыкальная. Она пишет абзацами. Абзац может быть любой длины, но выход из этого абзаца, последние несколько строчек обязательно на октаву выше поднимаются и как бы ввинчиваются куда-то вверх. Вот эта музыкальная закономерность ее стиля тоже такая особенная, она тоже заслуживает диссертаций, исследований.
— Если она напишет новый роман, вы его переведете?
— Нет. Я закончила с госпожой Елинек. Пускай теперь другие поработают. Во-первых, потому, что ни один переводчик не может сказать, что его текст наиболее близок к тексту Елинек. Это параллельный текст. Поэтому, чем больше переводчиков работает с ней, тем полнее мы ее текст можем отразить.
