Родион Щедрин: запись года

Александр Генис: А сейчас в эфире — наша традиционная рубрика ''Музыкальное приношение'' Соломона Волкова. Соломон, подходит конец года и, по обычаю, мы завершаем декабрьское ''Музыкальное приношение'', выбирая запись года.

Соломон Волков: Для нас, Саша, этой записью года стал двойной диск, выпущенный в Петербурге на сравнительно новом лейбле под названием ''Мариинский'', который включает в себя два сочинения Родиона Щедрина: ''Озорные частушки'' - его Концерт для оркестра №1 и ''Очарованный странник'' - его опера на сюжет Лескова. Вообще, я должен сказать, что у Валерия Гергиева, который возглавляет Мариинский театр и записывается на лейбле ''Мариинский'', получилось с этим новым начинанием все чрезвычайно успешно. Такое количество похвал со всех сторон, которые я слышал в адрес этих новых записей - трудно вспомнить о новой фирме, о новом лейбле, который бы сразу так вошел в число самых успешных предприятий подобного рода. И прекрасным примером этой звукозаписывающей деятельности Гергиева является двойной диск, где оба сочинения Щедрина - огромные достижения, каждое в своем роде. Один - это ранний Щедрин, 1963 год. ''Озорные частушки'' примечательны тем, что это был первый, по-моему, концерт для оркестра в СССР. Это такой жанр — концерт для оркестра. Барток сделал знаменитый ''Концерт для оркестра''. Это сочинение, в котором демонстрируются виртуозные возможности оркестра.

Александр Генис: Оркестр интерпретируется, как солист.

Соломон Волков: А, во-вторых, Щедрин ведь потрясающий мастер оркестровки, непревзойденный, причем с молодых лет. И он блестяще продемонстрировал свои виртуозные возможности в данном опусе. Но еще, быть может, более важная вещь: в ''Озорных частушках'' Щедрин впервые ввел в серьезную музыку русскую частушку — жанр, который представлялся до этого крайне вульгарным. Я помню, мне жаловались даже серьезные знатоки русской песни, говорили, что русская протяжная песня это замечательная вещь, но она - в загоне, всюду только частушки играют... У них частушка была чем-то, похожим на матерное выражение, казалось, что это за пределами настоящей культуры, это было какое-то извращение, насмешка. А Щедрин этот сугубо бытовой, ернический, как бы несерьезный жанр сделал достоянием серьезного искусства.

Александр Генис: Знаете, это ведь необычайно трудно - ироническая, юмористическая музыка, это вообще очень странный жанр. Мне это напоминает только тот смелый опыт, который предпринял Шостакович, когда он написал музыку на ''Нарочно не придумаешь''.

Соломон Волков: Щедрин - мастер и юмора, и сатиры в музыке. И этот блеск, юмористический и оркестровый, по-моему очень виден в интерпретации Гергиева. Здесь частушки, по-моему, звучат как буги-вуги. Итак, Гергиев и оркестр Мариинского театра

(Музыка)

Другой опус - ''Очарованный странник''. Я присутствовал на ньюйоркской премьере этого сочинения в 2002 году, когда дирижировал Лорин Мазель, который и заказал это произведение Щедрину. Щедрин обратился второй раз к Лескову (у него уже был ''Запечатленный ангел'') на лесковский сюжет. И мне кажется, что в своем обращении к Лескову Щедрин вступал в сознательный не просто диалог с Шостаковичем, перу которого принадлежит опера ''Леди Макбет Мценского уезда'' на лесковский сюжет, но вступал с ним в определенное соревнование. Об этом очень стесняются говорить, как-то кажется, что более молодой композитор пытается поспорить с таким бесспорным, признанным мэтром, как Шостакович. А мне это кажется совершенно естественным - у Щедрина был свой взгляд на то, каким автором является Лесков. Здесь можно вспомнить что в своей печально известной статье ''Сумбур вместо музыки'' Сталин, который, конечно же, ее либо написал, либо продиктовал, заметил довольно тонко, что в опере Шостаковича ''бытовой повести Лескова придан совершенно не свойственный ей смысл''. И это было правильное замечание. Того, что мы слышим в опере Шостаковича ''Леди Макбет'' у Лескова нет. Шостакович здесь вступил как бы в единоборство с Лесковым, его по-своему совершенно использовал в своих целях. Щедрин пытался представить другого Лескова, подлинного Лескова, человека, которого интересовали, в первую очередь, вопросы спиритуальные, человека, который задумался над духовной жизнью нации. И вот эти два опуса - ''Запечатлённый ангел'' и ''Очарованный странник'' Щедрина - мне кажется, вернули русской музыке настоящего Лескова, как бы мы ни почитали оперу Шостаковича. И я хочу показать потрясающий отрывок из ''Очарованного странника'', которого я считаю одной из вершин творчества Щедрина - на меня и на нью-йоркской премьере это сочинение произвело огромное впечатление. А Гергиев, конечно же, показал его совершенно по-новому, это как расцветшая роза, которая просто благоухает. И дуэт героев ''Очарованного странника'' - Ивана Северяныча Флягина и его любви, цыганки Груши — по-моему, передает вот эту богатейшую эмоциональную гамму, которая присуща опусу Щедрина. Исполняют меццо-сопрано Кристина Капустинская и бас Сергей Алексашкин. Оркестр и хор Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева.

(Музыка)

Памяти Хенрика Гурецкого

Александр Генис: Подводя итоги уходящему году, мы перечисляем и потери. Ушли знаменитые люди, в том числе, один из самых известных и самых любимых композиторов 20-го века - Гурецкий.

Соломон Волков: Да, Хенкик Гурецкий умер, когда ему было 76 лет. Его перу принадлежит опус ''Симфония скорбных песнопений'' или ''Симфония № 3'', которую он написал в 1976 году, и которую можно назвать самым популярным серьезным музыкальным произведением 20-го века, потому что эта симфония, когда о ее записали, разошлась в количестве более миллиона экземпляров. Это успех для серьезного нового музыкального произведения - беспрецедентный. В США у фирмы ''Non Such'', бывали дни, когда эту запись ''Симфонии скорбных песнопений'' раскупали в количестве 10 тысяч экземпляров каждый божий день.

Александр Генис: Соломон, чем объясняется такой сумасшедший успех этой музыки? Ведь другие опусы Гурецкого неизвестны, он известен именно как автор одного произведения. Что в нем нашло человечество?

Соломон Волков: Это очень хорошая музыка. Но хорошей музыки не так уж мало, хотя всегда, конечно, хочется, чтобы было побольше. Но почему иногда один опус становится не просто знаменитым, а безумно знаменитым - этого никто не может ни предсказать, ни объяснить внятно, даже и задним чистом.

Александр Генис: Мне кажется, что это всегда резонанс, когда что-то попадет в нужный момент в нужное место. И опус Гурецкого попал как раз в ту эпоху, когда все жаждали духовного. В нем есть некий универсальный спиритуализм, который отвечает на все чаяния. Это могут быть чаяния хиппи, а могут быть чаяния вполне серьезного человека, который испытывает кризис зрелости. И вот здесь - какой-то ответ, но не слишком ясный ответ, именно поэтому он годится для всех.

Соломон Волков: И можно понять, почему именно это сочинение так ударило в точку в эти годы, если послушать отрывок из ''Симфонии скорбных песнопений''. Американское сопрано Дон Апшоу и оркестр Лондонской симфониетты под управлением американского дирижера Дэвида Зинмана. Апшоу поет: '''Куда ушел мой милый сын? Его убили злые вороги во время восстания''. Никто, конечно, в эти слова не вслушивался в Америке, а вслушивались в печальную, прозрачную музыку Хенрика Гурецкого.

(Музыка)

Прощай, ''Скрипач на крыше''

Соломон Волков: Другая некрологическая заметка конца года относится к любопытной паре, это любопытные, если можно так выразиться, две смерти. Дело в том, что на протяжении 10 дней ушли из жизни двое из троих создателей одного из самых популярных мюзиклов 20-го века ''Скрипач на крыше''. Сначала умер Джозеф Стайн в возрасте 98 лет, автор либретто этого мюзикла, а через 10 дней - Джерри Бок, композитор, ему был 81 год. Причем Стайн упал и размозжил себе просто череп, а у Бока сдало сердце. Очень может быть, что когда он услышал о смерти своего партнера. Как всегда в американских мюзиклах, есть еще третий человек - автор стихов. Он, слава богу, еще жив. А ''Скрипач на крыше'', как мы знаем, завоевал невероятную, ни с чем не сравнимую популярность не только в США, но и по всему миру.

Александр Генис: И тут я тоже хочу вам задать вопрос о причинах успеха, потому что еврейская музыка обладает некоей универсальной харизмой, ее любят слушать совершенно всюду.

Соломон Волков: И даже антисемиты.

Александр Генис: Кто угодно, потому что в России именно еврейскую музыку часто играли в ресторанах, иногда она называлась ''молдавской музыкой'', потому что что слово ''еврейский'' сказать было неудобно при советской власти. Но в Америке, скажем, эта музыка приобретает все более и более широкий круг поклонников. В Польше, где не осталось евреев, проходят фестивали еврейской музыки. В чем заключается такой универсальный вызов еврейской музыки, почему она всем нравится?

Соломон Волков: Мне когда-то на эту тему говорил Шостакович, его тоже очень увлекала еврейская музыка, и у него есть попытки использовать какие-то элементы еврейской музыки. И он мне говорил, что в музыкальном творчестве евреев есть вот это уникальное сочетание смеха и грусти, смеха и плача, которое чрезвычайно задевает человеческие струны и ты вовлекаешься в этот мир. Это очень притягательная эмоция, которая необъяснима.

Александр Генис: Еще и заразна.

Соломон Волков: Вот это уникальное сочетание смеха и плача. И вот так вот и звучит эта музыка в переложении Виктора Полторацкого и в исполнении ''Виртуозов Москвы''. Солирует Владимир Спиваков.

(Музыка)

Чем было Рождество для Бродского

Александр Генис: А сейчас в эфире - последняя передача из нашего цикла ''Музыкальный мир Бродского''. Мы подводим итог циклу, длинною в год. Соломон, целый год мы говорили о музыкальном мире Бродского. Если подвести итог, что можно сказать о музыкальных вкусах Бродского в целом?

Соломон Волков: Они очень были разнообразными, очень парадоксальными и в них отражалась личность Бродского - парадоксальная, разнообразная, с ним можно было соглашаться, можно было пытаться ему возражать. Но это, с одной стороны, отражает цельность его личности, а, с другой стороны, разные грани его вкусов. К Рождеству, как мы знаем, у Бродского было особенное отношение.

Александр Генис: И сейчас, в рождественскую неделю, об этом стоит вспомнить. Он говорил с вами когда-нибудь о Рождестве в ваших диалогах?

Соломон Волков: Не собственно о Рождестве, а о Венеции в связи с его ежегодными поездками туда, которые всегда приходились на Рождество, потому что в этот момент проходили Рождественские каникулы, и он был свободен от преподавания. И для него каждый раз встреча с Венецией была одновременно встречей с богом, потому что для него бог и Венеция сопрягались в венецианской воде. Вода для него обладала вот этими божественными качествами, и он об этом писал много и прозой, и стихами. О религиозных симпатиях Бродского можно говорить много, но ничего определенного, и мне кажется, что именно в его отношении к воде, прежде всего, реализовалась вот эта тяга к спиритуальному в природе.

Александр Генис: Каждый год на Рождество Бродский писал по стихотворению. Сейчас, готовясь к нашей беседе, я перечитал эти стихи и поразился тому, сколько в них бытовых деталей. Рождество для Броского было праздником, в первую очередь, земным, а не небесным, и сразу видно, где написаны стихи. Помните знаменитое стихотворение еще ленинградского периода:

В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.

Эта симпатичная картина предновогодней суеты знакома каждому, кто жил в советское время, не правда ли?

Соломон Волков: Да, но в ней ничего специфически религиозного нет, и это очень типично для Бродского, с которым трудно было говорить на сугубо религиозные темы.

Александр Генис: Но рождественская тема для него была, с одной стороны, бытовой, а, с другой стороны, сугубо метафизической. Для него это всегда был способ поговорить о вечности, а вечность - бытие и небытие - и были две главные темы Бродского. Вот вспомним стихотворение 1993 года:

Что нужно для чуда? Кожух овчара,
щепотка сегодня, крупица вчера,
и к пригоршне завтра добавь на глазок
огрызок пространства и неба кусок.

И тут мы уже узнаем главного бога Бродского — Время.

Соломон Волков: Но все-таки я хочу подчеркнуть, что Бродский очень боялся в разговоре о религии пошлости. Он всегда старался как-то остранить этот сюжет. Сделать его, согласно Шкловскому, странным, именно остранить.

Александр Генис: Однажды я у Лосева спросил про религиозные взгляды Бродского, и Лосев сказал, что он всегда будет сопротивляться любому официальному давлению. Если бы в Афинах сидели жрецы Олимпа, он бы издевался и над ними.

Соломон Волков: И мне кажется, что Бродскому должна была бы понравиться вот эта вот обработка традиционной немецкой рождественской песни ''О, Танненбаум'', сделанная американской джазовой пианисткой и композитором Карлой Блей. В ней вот этот всем известный мотив звучит именно остраненно, он звучит как некая постмодернистская интерпретация рождественского напева.

(Музыка)