Не удивительно, что зимние Паралимпийские игры 2014 года проходят в Сочи. Такова практика международного спортивного движения: стадионы и все сооружения стоят "тепленькими" после недавней большой Олимпиады. Естественным стало и участие России в этих своеобразных играх: чем мы хуже других (или, как говорилось в старом советском анекдоте: наш паралич прогрессивнее)? Но столь же естественно, что идея устраивать международные состязания людей с ограниченными возможностями родилась отнюдь не в России, а в свободном мире, в демократических странах.
За этим стоит очень серьезная, если хотите, философема. Демократическая жизнь во всех ее аспектах характеризуется ослаблением идеи нормы, некоего неписаного, а то и писаного стандарта, на который должны ориентироваться люди, хотящие быть культурными. Простейший пример – обязательная программа средней школы: та же норма, хотя взятая в минимуме. А максимум культурного нормирования, по словам Ницше, то есть культурные герои – это святой, мудрец (философ) и художник.
Сейчас, конечно, все попроще. Начать хоть с того, что в американских школах, вообще в системе американского школьного образования отсутствует единая программа, а там, где ее иногда пытаются ввести (как в штате Нью-Йорк), это встречает большие трудности, да и недовольство участников учебного процесса на всех его полюсах. США остаются страной, ориентированной не на средний, "нормальный" уровень, а на выдающиеся достижения. Сколько раз я встречал в биографиях выдающихся американцев как-то особенно подчеркнутое упоминание, что данный герой даже не кончил школы, – да хоть Билл Гейтс, сваливший из колледжа.
Страной тотальной нормативности был Советский Союз. Это шло сверху, с высот идеологии, представляющей социалистическое (в пределе – коммунистическое) общество идеалом человеческой истории. Идеальной жизнь, как всем известно, не была, но сохранялась духовная установка на идеал. А идеал это и есть норма. Особенность советской жизни в том еще заключалась, что этот коммунистический идеал представлялся не только точкой в конце пути, но как бы повсеместным содержанием всей текущей жизни. В такой жизни по определению не могло быть недостатков и даже просто каких-то видимых неполадок и эксцентричностей – вроде длинных волос у юношей или узких брюк у них же.
С этим очень нескоро и нехотя примирились. Но это, конечно, пустяк по сравнению с кое-какими другими деталями показательной и общеобязательной жизни. Из крупных городов СССР вскоре после войны убрали инвалидов с видимыми следами тяжелого калечества, например без ног или рук. В мемуарах театрального художника Кочергина – штрих эпохи: таких несчастных без рук без ног называли в народе "самоварами" – и жалели как могли, выпить всегда подносили. Это советское правительство, озабоченное всяческой эстетикой, взяло заботу об инвалидах на себя – и выселило в малонаселенные места. Одним из таких адресов был остров Валаам, спустя некоторое время ставший модным туристическим пунктом, и тогда приезжавшие полюбоваться старинными памятниками зодчества заодно сталкивались еще с одной отечественной достопримечательностью, отнюдь не древней. Об этом есть рассказ, кажется, у Юрия Нагибина.
Советская история знает один случай канонизации инвалида – Николай Островский, объявленный писателем ("Как закалялась сталь" на деле писала бригада под руководством Виктора Кина). Но что особенно подчеркивалось в этом феномене – отнюдь не телесная немощь, а дух, духовная мощь. Духовная мощь преодолевает немощи тела, и руководится она коммунистическим идеалом: сделать даже "малое тело" (выражение Андрея Платонова) полезным в соцстроительстве. Но ведь что тут было интересно: инвалид может обрести полезность и ценность исключительно в духовном плане, а не в качестве, как сейчас вежливо говорят, человека с ограниченными возможностями. Физический аспект проблемы не существовал в СССР.
Сейчас по-другому: следуя западным образцам, и в России устраивают паралимпийские соревнования и вообще допускают к спорту калек. Но идея, безусловно, "не наша": голое подражание, имитирующее современное просвещенное поведение. На Западе, однако, приезжий сталкивается с этой реальностью чуть ли не сразу. Помню, как я был ошарашен, увидев в США человека с протезом и в шортах, бойко переставляющего свою металлическую конечность. Никто ничего не скрывает, все одинаково достойны – это демократия на самом элементарном, физическом, в глаза бросающемся уровне. Да сама идея делать протезы из легкого металла, перестав имитировать бывшую ногу во всем ее, так сказать, объеме, исключительно человечна: как неудобно было таскать эти тяжеловесные и все равно никого не обманывающие имитации.
Вывод: наш паралич, может быть, и прогрессивнее, но американский инвалид не считает себя инвалидом. И при случае громко, видимо, зримо заявляет об этом. Я могу – вот его установка. И человеку, пожившему на Западе, неудивительно читать сообщение, что слепой американец Эрик Вейенмайер поднялся на Эверест, так же как безногий новозеландец Марк Инглис. Хорошо, что в России стали участвовать в параспортивных состязаниях, взяв пример с Запада. Так бы во всем. У Запада многому можно поучиться – даже людям, во всех измерениях здоровым.
Борис Парамонов – нью-йоркский писатель и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода
За этим стоит очень серьезная, если хотите, философема. Демократическая жизнь во всех ее аспектах характеризуется ослаблением идеи нормы, некоего неписаного, а то и писаного стандарта, на который должны ориентироваться люди, хотящие быть культурными. Простейший пример – обязательная программа средней школы: та же норма, хотя взятая в минимуме. А максимум культурного нормирования, по словам Ницше, то есть культурные герои – это святой, мудрец (философ) и художник.
Сейчас, конечно, все попроще. Начать хоть с того, что в американских школах, вообще в системе американского школьного образования отсутствует единая программа, а там, где ее иногда пытаются ввести (как в штате Нью-Йорк), это встречает большие трудности, да и недовольство участников учебного процесса на всех его полюсах. США остаются страной, ориентированной не на средний, "нормальный" уровень, а на выдающиеся достижения. Сколько раз я встречал в биографиях выдающихся американцев как-то особенно подчеркнутое упоминание, что данный герой даже не кончил школы, – да хоть Билл Гейтс, сваливший из колледжа.
Страной тотальной нормативности был Советский Союз. Это шло сверху, с высот идеологии, представляющей социалистическое (в пределе – коммунистическое) общество идеалом человеческой истории. Идеальной жизнь, как всем известно, не была, но сохранялась духовная установка на идеал. А идеал это и есть норма. Особенность советской жизни в том еще заключалась, что этот коммунистический идеал представлялся не только точкой в конце пути, но как бы повсеместным содержанием всей текущей жизни. В такой жизни по определению не могло быть недостатков и даже просто каких-то видимых неполадок и эксцентричностей – вроде длинных волос у юношей или узких брюк у них же.
С этим очень нескоро и нехотя примирились. Но это, конечно, пустяк по сравнению с кое-какими другими деталями показательной и общеобязательной жизни. Из крупных городов СССР вскоре после войны убрали инвалидов с видимыми следами тяжелого калечества, например без ног или рук. В мемуарах театрального художника Кочергина – штрих эпохи: таких несчастных без рук без ног называли в народе "самоварами" – и жалели как могли, выпить всегда подносили. Это советское правительство, озабоченное всяческой эстетикой, взяло заботу об инвалидах на себя – и выселило в малонаселенные места. Одним из таких адресов был остров Валаам, спустя некоторое время ставший модным туристическим пунктом, и тогда приезжавшие полюбоваться старинными памятниками зодчества заодно сталкивались еще с одной отечественной достопримечательностью, отнюдь не древней. Об этом есть рассказ, кажется, у Юрия Нагибина.
Советская история знает один случай канонизации инвалида – Николай Островский, объявленный писателем ("Как закалялась сталь" на деле писала бригада под руководством Виктора Кина). Но что особенно подчеркивалось в этом феномене – отнюдь не телесная немощь, а дух, духовная мощь. Духовная мощь преодолевает немощи тела, и руководится она коммунистическим идеалом: сделать даже "малое тело" (выражение Андрея Платонова) полезным в соцстроительстве. Но ведь что тут было интересно: инвалид может обрести полезность и ценность исключительно в духовном плане, а не в качестве, как сейчас вежливо говорят, человека с ограниченными возможностями. Физический аспект проблемы не существовал в СССР.
Сейчас по-другому: следуя западным образцам, и в России устраивают паралимпийские соревнования и вообще допускают к спорту калек. Но идея, безусловно, "не наша": голое подражание, имитирующее современное просвещенное поведение. На Западе, однако, приезжий сталкивается с этой реальностью чуть ли не сразу. Помню, как я был ошарашен, увидев в США человека с протезом и в шортах, бойко переставляющего свою металлическую конечность. Никто ничего не скрывает, все одинаково достойны – это демократия на самом элементарном, физическом, в глаза бросающемся уровне. Да сама идея делать протезы из легкого металла, перестав имитировать бывшую ногу во всем ее, так сказать, объеме, исключительно человечна: как неудобно было таскать эти тяжеловесные и все равно никого не обманывающие имитации.
Вывод: наш паралич, может быть, и прогрессивнее, но американский инвалид не считает себя инвалидом. И при случае громко, видимо, зримо заявляет об этом. Я могу – вот его установка. И человеку, пожившему на Западе, неудивительно читать сообщение, что слепой американец Эрик Вейенмайер поднялся на Эверест, так же как безногий новозеландец Марк Инглис. Хорошо, что в России стали участвовать в параспортивных состязаниях, взяв пример с Запада. Так бы во всем. У Запада многому можно поучиться – даже людям, во всех измерениях здоровым.
Борис Парамонов – нью-йоркский писатель и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода
