В Петербургском музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме была представлена книга известного историка, географа и демографа Павла Поляна "Географические арабески: пространства вдохновения, свободы и несвободы".
Это второй том двухтомника его избранных трудов по социально-экономической и гуманитарной географии. Один из шести разделов книги посвящен режимности территории России, в центре внимания – черта постоянной еврейской оседлости как режимная территория. Автор считает черту оседлости не только ярмом для российского еврейства, но и позором для российской государственности, упорно изолировавшей себя от цивилизованного европейского мира.
О книге "Географические арабески", о черте оседлости как зеркале российской политики и показателе уровня свободы в стране мы говорим с автором книги Павлом Поляном и директором Еврейского общинного центра в Петербурге Александром Френкелем.
– Павел, каким образом в вашей книге география увязана со свободой и несвободой и какое место здесь занимает черта оседлости?
– География несвободы – это разные формы режимности территории. Вот, например, у Мандельштама было "минус 12" – значит, ему после ссылки нельзя было селиться в Москве, Ленинграде и еще ряде городов – всего в 12. А бывало – "минус 70", "минус 6" – по-разному, но у всего этого была определенная система. И это – один из самых неизученных феноменов репрессивного советского режима. Это ведь тоже форма репрессии, пусть и мягкая. Из-за нарушения режимности Мандельштам пошел фактически на смерть, из-за этого его и арестовали второй раз.
Черта оседлости распространилась на 126 лет российской истории. Это же дикость – такого рода дискриминация!
Второй момент касается уже наших дней – это ЗАТО: закрытые административно-территориальные образования, закрытые города, одни – военные и ядерные объекты, другие – чисто военные. В 1992 году оказалось, что их много, что там живет около миллиона населения. Когда эти города открылись, там был совсем другой налоговый режим, и туда бросились все олигархи, а погорел один Ходорковский.
Ну и, наконец, у меня есть раздел о черте оседлости: она распространилась на 126 лет российской истории, за которые Россия все больше отставала от своих соучастников по европейскому или мировому движению. Это же дикость – такого рода дискриминация! Через нее проходили разные страны, правда, без черты оседлости – были, например, гетто, но потом от этого уходили, и таких вериг на ногах у людей больше нигде не было.
У черты оседлости была своя история и своя география. Принято считать, что черта оседлости была одна, а на самом деле даже официальных черт оседлости было две: режим проживания евреев в присоединенном Царстве Польском ничем не отличался от режима проживания ашкеназских евреев на той территории, которая уже с 1791 года не называлась чертой оседлости, но по сути ею была – только другой. Люди из одной черты не могли попасть в другую, даже к родственникам, и так продолжалось лет 30.
Подданными России по мере ее расширения оказывались разные категории евреев – грузинские, горские, бухарские. Было такое представление, что у них не было черты оседлости, что они были свободны, но у меня есть гипотеза, что это не так. То, что какие-нибудь горские евреи встречались в Петербурге, выдавалось за то, что они были свободны в своих передвижениях. Ничего подобного – это все же купцы первой и второй гильдии, которым разрешалось селиться вне черты оседлости, а каких-нибудь сапожников – горских евреев мы все равно не встретим в Москве или Петербурге.
– Павел, а ваши изыскания в этой сфере – чисто географические или вы все же размышляли и о политике, о том, как эти ограничения сказывались на людях, на стране в целом?
– Меня интересовала именно режимность территории, ее структура.
– Александр, как вы считаете, осмысляя русскую историю, географию, нам сегодня имеет смысл вспоминать о черте оседлости?
– В прошлом году мы отметили столетие ее отмены – это важно понимать: всего 100 лет назад в России отменили такой атрибут средневековья, как еврейская черта оседлости. И так совпало, что в прошлом же году это словосочетание вернулось в политический дискурс России, спасибо депутату Петру Толстому, который отметился замечательным высказыванием о том, как некоторые выскочили "из-за черты оседлости с наганом" и сделали революцию. Можно даже процитировать: "Сегодня их внуки и правнуки… продолжат дело своих дедушек и прадедушек".
Эти слова вызвали большой общественный резонанс. Не хочется вступать в полемику с Петром Толстым и доказывать, что мы, внуки и правнуки, – не злодеи, а своими руками и мозгами вносим вклад в развитие России и всего мира. Но – да, исторически мы и правда вышли из черты оседлости. Мой дедушка по папе – уроженец Конотопа, мои предки по маме – из Литвы. Да, с какого-то времени поколения моих бабушек и дедушек перебрались в Петроград и Ленинград. Родственники по маме были беженцами Первой мировой войны, то есть на моей семье отразился пласт российской истории – как ломалась черта оседлости, как проходили депортации, так что люди были вынуждены двинуться в глубь России, и формально черта еще сохранялась, но фактически она исчезла. Так мы оказались в этом городе – правда, без наганов. Хотя мой дедушка – профессиональный военный, он защищал этот город, освобождал Европу – с наганом в руках? – Да!
– Павел, значит, в этом одиозном утверждении есть доля правды – естественно, что люди, вырываясь из мест и обстоятельств, в которых их долго насильно удерживали, накапливают определенную энергию.
Антисемитизм – это некоторая историческая константа. Когда он зашкаливает и становится государственным, это страшно и опасно
– Да, это пружина с другой силой отдачи. Но если проанализировать этническую структуру революционеров, то выяснится, что латышей там гораздо больше, чем евреев, и так далее. Что бы там ни говорили начальники толстых володины, все это достаточно антисемитские высказывания, и грустно, что среди великого русского семейства Толстых есть и такие представители.
Антисемитизм – это некоторая историческая константа. Когда он зашкаливает и становится государственным, это страшно и опасно, а когда он идет на уровне отдельного высказывания в пивнушке или в Думе, то это не страшно, другое дело, что еще пять или десять лет назад это было просто невозможно – не комильфо, а сейчас стало комильфо: у нас архаизация, мы идем обратно…
– …к черте оседлости…
– Во всяком случае, идем к чему-то, что может выразиться и в подобных географических формах. Мы пятимся назад, даже проскакивая советский период, и эта архаизация общественных отношений рыхлит почву, на которой возникают подобные высказывания. Еще можно вспомнить Милонова. А в 90-е годы был Макашов – такие люди были и будут.
– Политика русских царей по отношению к евреям менялась – как, по-вашему, это связано с систолой-диастолой свободы и несвободы в стране, с общим закручиванием гаек или общей либерализацией?
– Да, это взаимосвязано. Из семи Романовых, при которых существовала черта оседлости, парочка была вполне лояльна к евреям, а тот царь, который озаботился освобождением крестьян, озаботился и эмансипацией своих еврейских подданных. При нем произошли реформы, приблизившие страну к цивилизационной норме. Сильно расширился список тех, кому разрешалось селиться за чертой оседлости.
Это была последовательная политика, но при правлении его сына и внука она была напрочь опрокинута. Начались депортации – самая знаменитая из них, когда хотели выселить Левитана, и только более успешное, чем сегодня в деле Серебренникова, вмешательство влиятельных людей избавило его от этой участи.
Николай II с безумным упорством сопротивлялся отмене черты оседлости. Чего стоит дикий случай денонсации российско-американского договора, когда регламент черты оседлости фактически распространили на американских евреев. Америка подождала-подождала, да и денонсировала договорные отношения, очень выгодные для России. Столыпин и Витте очень из-за этого огорчались. У Николая II это было что-то иррациональное – он искренне печалился, что "Протоколы сионских мудрецов" оказались фальшивкой.
В этом было что-то патологические, и это имело очень негативные последствия не только для евреев, но и для России в целом: потери, которые она несла, были очень велики. Черта оседлости, которую невозможно было обойти, стала стимулом для массовой еврейской эмиграции, начавшейся с 1881 года. Часть из тех, кто остался, – а это нередко были очень образованные люди – действительно шли в революцию, как и множество русских, поляков, латышей. Это была гражданская доблесть – готовить свержение режима, который не оправдывал себя в глазах населения.
– Александр, а как вы считаете, отношение к евреям в России связано с уровнем свободы в стране?
– Да, конечно, причем, как известно, в России важны не только законы, но и степень их исполняемости. Например, Петербург был закрыт для проживания евреев вплоть до 1917 года, при этом евреи жили тут всегда – часто нелегально и за взятки, начиная с Елизаветы: известно ее письмо, где она пишет, что у ее духовника живут еврейские купцы, и все закрывают на это глаза. Понятно, что столица империи всегда притягивала всех, включая евреев, которые жили на птичьих правах и регулярно подвергались полицейским высылкам и прочим жестокостям.
Такое ощущение, что высказывания Петра Толстого – это тестирование общества на антисемитизм: уже можно так говорить или еще нельзя?
При Николае I на присутствие евреев сквозь пальцы уже не смотрели – произошла общая "заморозка", которая коснулась и этой сферы. Евреи всегда покупали липовые документы, платили взятки полицейским и держателям гостиниц. Моя соседка по коммунальной квартире с гордостью рассказывала, что ее папа, мелкий торговец, жил в Петербурге с документами портного – портным тут селиться разрешалось – но при этом не умел вдеть нитку в иголку. И еще есть исторический анекдот (неизвестно, правда это или нет): еврейские девушки, чтобы селиться в Петербурге, покупали себе желтые билеты – то есть жили под видом проституток, но занимались чем-то другим.
– Павел, а вы касаетесь в своей книге сегодняшнего дня, роста антисемитизма – не только и не столько в России, как на западе, например, в Польше или на Украине?
– Проблема Польши – скорее в болезненном антиисторизме правящей команды. Что касается нового закона, который там принят, там есть банальные вещи: Аушвиц – это действительно не польский, а немецкий лагерь. А вот уголовное преследование тех, кто будет что-то высказывать по этому поводу, – это дело другое. Хотя для историков эта возможность оговорена, но кто будет определять, кто историк, а кто нет? Это скорее попытка защитить выморочную польскую национальную гордость, а не обидеть евреев, которых в Польше почти не осталось. Где-нибудь в Кракове евреев приходится играть полякам – для туристов.
От того восточноевропейского антисемитизма, который сыграл такую важную роль во время Второй мировой войны, нельзя повести прямую линию к тому, что происходит сейчас. Он есть, но Польша изменилась, цивилизовалась, и те шаги, которые делает нынешнее правительство, по-моему, похожи на попытки высечь самих себя. Польша прошла некий путь, в частности, признав свою вину в еврейских погромах, а теперь она тоже скатывается в свою архаику – не дай бог!
– Александр, а как бы вы определили тот антисемитизм, который сейчас поднимает голову?
– Я бы все-таки вернулся в Россию, где, как мне кажется, этого подъема антисемитизма нет, евреев даже положено любить. Недавно в Павловске открыли новый памятник жертвам Холокоста, и хотя он совсем невыразительный, пусть уж чиновники приходят на открытие и говорят правильные слова, даже и не совсем искренне, – это все равно лучше, чем ситуация в Польше.
С другой стороны, вся эта "любовь к евреям" не подкреплена никакой политической подпоркой. Такое ощущение, что все эти высказывания Петра Толстого – это тестирование общества на антисемитизм: уже можно так говорить или еще нельзя? Если нет, потом проверим еще – вдруг станет можно. Вроде бы отношение к евреям хорошее, а в то же время раввинов с иностранными паспортами высылают из страны, или безобидные еврейские книжки объявляются экстремистской литературой решением суда в Краснодарском крае. Ситуация достаточно нестабильная – все может перевернуться в один миг.
– Павел, вы с этим согласны?
– Архаизация нашей жизни, безусловно, рыхлит почву для антисемитизма. Мы знаем, что потребность в виноватых есть всегда, правда, сейчас на этом рынке есть конкуренция, но сам рынок существует. Беспокоит и клерикализация – у этой корпорации тоже есть своя антисемитская предыстория, и сигналы поступают не только из Думы, но и из этого круга, – сказал в интервью Радио Свобода историк, географ и демограф Павел Полян.
