В 2018 году российская полиция отмечает свое 300-летие. Сам термин – "полиция" – был введен Петром I в 1718 году, когда была учреждена специальная служба надзора за общественным порядком.
27 мая по старому стилю Петр подписал указ о присвоении должности главного полицмейстера Петербурга. Первое российское министерство внутренних дел заведовало не только полицией (в том числе и политической полицией – жандармерией), но и печатью, почтой, телеграфом, делами по исполнению воинской повинности, статистической частью, духовными делами и даже народным продовольствием.
Понятно, что за 300 лет полиция претерпела большие изменения. О том, каковы особенности российской полиции, ее успехи и неудачи, почему в России к ней относятся с недоверием, почему мы все чаще слышим о пытках и избиениях граждан полицейскими, – о прошлом и настоящем российской полиции, отмечающей свой 300-летний юбилей, мы говорим с доктором исторических наук Давидом Раскиным и кандидатом исторических наук Даниилом Коцюбинским.
– Давид, какой была российская полиция в самом начале, почему вообще нам важна эта дата?
– Дата, конечно, условная – в Московской Руси ведь тоже кто-то охранял порядок. Но все же некая дата есть – дата петровского указа Сенату от 27 мая 1718 года, когда был назначен первый генерал-полицмейстер столицы Антон Мануилович Девиер. С этого момента можно считать, что в России существует полиция как официальный институт. До этого был разбойный приказ, всякие чрезвычайные органы типа тайного приказа, ну, и горожане, несшие службу по разным дозорам, ночным караулам.
Кстати, полиция в России создавалась прежде всего в городах, в столицах. Сейчас, как и многие российские государственные институты, она ищет свои корни, поэтому естественно, что эта дата отмечается, в том числе и установкой бюста Девиеру. Это колоритная фигура, потомок крещеных португальских евреев, переселившихся в Голландию. Там он поступил юнгой на флот. Когда в Голландию приехал Петр, он его заметил, взял себе в качестве пажа – и служба пошла.
Кстати, его судьба, как и практически всех сподвижников Петра, была печальной: в 1727 году в результате конфликта с Меньшиковым он был бит кнутом и сослан в Сибирь, лишен всех чинов и графского титула. Правда, еще при Анне Иоанновне его освободили и назначили командиром Охотского порта, а при Елизавете Петровне он был восстановлен во всех чинах и должностях и еще около года был главным полицмейстером столицы, но прожил после этого недолго, в 1745 году умер.
Мысль Петра о полиции, как и многие его начинания, развивалась медленно и трудно. Спустя несколько лет должность обер-полицмейстера была учреждена в Москве. При Елизавете Петровне появилась Главная полицейская канцелярия и соответствующие должности в губерниях и провинциях. Но, в сущности, полиция как система сформировалась только при Екатерине в результате губернской реформы, когда в городах появились городничие, они же – главы городской полиции, а в уезде это капитан-исправник, избиравшийся из небогатых дворян, при нем нижний земский суд – вот и все. А для большинства населения страны функции полиции исполняли их владельцы – помещики. Отсюда крайне незначительное число полицейских и вообще государственных служащих в России. Так что Россия была полицейским государством – при большом недостатке полиции. Если сравнить количество государственных служащих на тысячу населения на начало царствования Николая I, то Россия отставала от Франции в три с половиной раза, а от Англии – в три раза. К началу ХХ века количество государственных служащих увеличилось не так уж сильно – всего на 15%.
Мысль Петра о полиции, как и многие его начинания, развивалась медленно и трудно
Но вернемся к Екатерине. Главным ее законодательным актом был Устав благочиния, где сказано, что полицейские должны обладать всевозможными добродетелями – впрочем, как и остальные граждане. Вообще, под словом "полиция" в разное время подразумевались разные вещи. Сначала имелась в виду не только охрана порядка, но и всевозможное благоустройство, но постепенно правоохранительные функции начали преобладать, что в целом соответствует эволюции государства от полицейского к правовому.
– Даниил, вот Давид рассказал нам о том, какие были прекрасные планы насчет полиции, – почему же получилось, мягко говоря, не совсем так, как задумывалось?
– Ответ уже, в общем, прозвучал: 90% населения России были крестьяне. До 1861 года, до их освобождения полицейским надзором за ними занимались помещики, а потом этот надзор перешел к волостным управлениям, волостной полиции. У крестьян было как бы самоуправление, но над ними нависало уездное присутствие, губернатор, при Александре III появились земские начальники, более бдительно следившие за тем, чтобы крестьян держали в строгости. Понятно, что помещик мог повлиять на волостной суд и заставить применять к крестьянину телесные наказания. Земский начальник вроде бы не имел такого права, но по факту являлся тем самым переформатированным помещиком, который снова мог пороть крестьян. Так выглядело полицейское государство на деревне, где проживала большая часть населения страны, подчинявшаяся органам контроля, формально не считавшимся полицией, но на деле ею являвшимся.
И я согласен, что 300 лет – это в высшей степени условная дата, потому что полицейский дух гражданственности был присущ московской цивилизации изначально, это не петербургское нововведение. Петербург, как всегда, натянул европейский фрак на немытое евразийское тело, как потом об этом с отвращением напишет Кюстин. С чего при Иване III стартовала российская государственность? Кто из его окружения стал самым близким и самым поощренным боярином? Сногсшибательное, исключительное право на строительство каменного здания в Москве первым получил не воин, не воевода – в ту эпоху ведь были сплошные войны – а Василий Образец-Симский. В чем же его образцовость? Да в том, что он выполнил полицейскую функцию, поручение по аресту другого боярина, который за что-то обиделся на Ивана III и отъехал на службу к его брату, Борису Волоцкому. И тогда был послан вот этот Образец-Симский, который арестовал Ивана Лыко-Оболенского и доставил его куда следует, грубо говоря, выполнил функцию пристава.
То есть полиция, причем по особым поручениям, такая спецслужба, "КГБ", выполняющая репрессивные указы государя, с самого начала была в московском государстве самой значимой. Через нее насаждался страх, возгонка которого произошла во время опричнины. До этого нечто подобное тоже было, другое дело, пока Иван Грозный был "маленький, с кудрявой головой", бояре делили между собой место регента, опекуна, и было полегче. Всегда, когда к власти в России приходила олигархия, дышать становилось немножко легче. Как правило, останавливались войны и репрессии – непонятно, кто кого должен репрессировать, все друг друга грызли. Но история показала, что в дальнейшем те государи, которые ослабляли внимание к тайной полиции, шли по пути либерализации, обычно имели плачевную судьбу.
Один из первых примеров – Лжедмитрий. Он был человеком уже европеизировавшимся в Литве, и он ослабил внимание к доносам, хотя Петр Басманов и говорил ему: смотри, против тебя готовится заговор, не надо справлять свадьбу, плясать и радоваться жизни, лучше расставь караулы, но он не послушался – и был свергнут. Точно так же Верховный тайный совет, пришедший к власти после петровских ужасов, проморгал, когда на него полетели доносы к Анне Иоанновне. Ну, и Петр III упразднил Тайную канцелярию, "слово и дело" перестало функционировать. Ведь оно было еще с XVII века – когда ты можешь оговорить любого, – и его тут же начнут пытать.
Кстати, к вопросу о том, когда появилась полиция, – Григорий Котошихин оставил нам описание работы полицейской машины при тишайшем Алексее Михайловиче: если на человека поступал донос, его тут же брали и начинали пытать, если он упирался, начинали пытать доносчика, если тот упирался, повторно пытали того, на кого тот доносил: докрасна раскаляли клещи, ломали ребра. И если оговоренный три раза выдерживал пытки, то его не отпускали, а сажали в тюрьму – до тех пор, пока его не выкупят, а если не выкупали, то через несколько лет его отправляли в Сибирь, а ложного доносчика казнили. Так вот, Петр III упразднил Тайную канцелярию – и не прошло и полугода, как Екатерина устроила против него заговор. Одним словом, российская система не заточена под либерализм, под правовое государство, она заточена под бесконечное устрашение общества, профилактику бунтов и заговоров, даже мнимых.
– Давид, вы согласны с Даниилом?
Любому государству необходимы какие-то органы правопорядка – чтобы не грабили на улицах и не выливали помои из окон
– Нет, все это не имеет никакого отношения к тому, что мы отмечаем. Во-первых, любому государству необходимы какие-то органы правопорядка – чтобы не грабили на улицах и не выливали помои из окон. И та полиция, которую основал Петр и которая развивалась при Екатерине, должна был заниматься именно этим – и занималась. Кстати, потом эти функции перешли к советской милиции.
– То есть вы не выводите российскую полицию из "слова и дела"?
– "Слово и дело" не имеет никакого отношения к российской полиции. Традиция российской государственности заключалась в разделении функций общей полиции, называвшейся в XIX веке исполнительной, и полиции тайной, высшей, политической. Можно говорить о единой линии – Тайный приказ, Тайная канцелярия. При Александре I некоторое время не было ничего, попытались создать по французскому образцу министерство полиции, объединяющее исполнительную и высшую полицию, – из канцелярии этого министерства вышло Третье отделение. В 1880 году, во время либеральной весны, Третье отделение демонстративно упразднили, и был создан Департамент полиции. Это вообще-то соответствовало бы эволюции в сторону правового государства, но на самом деле было скорее минусом: туда перешел вовсе не упраздненный корпус жандармов и политической полиции. Да и в составе Министерства внутренних дел человек, который управлял этой самой полицией, как правило товарищ министра, всегда был на особом положении. Та же традиция возобладала и в советское время – есть органы чрезвычайные, и есть обычная полиция, так оно дошло и до нашего времени, и никогда эти две ветви друг друга особенно не любили.
Ну а если говорить просто о полиции, безо всяких историософских схем, то ее эволюция понятна. После реформ 1860-х годов увеличиваются штаты полиции и создаются органы полиции, близкие к населению. Это городская полиция, городовые и институт сельских урядников. В ХХ веке уже появляется самостоятельная сыскная полиция – с передовыми методами криминалистики: там и отпечатки пальцев, и служебные собаки, и многое другое, вполне на европейском уровне.
А основные беды полиции были всегда одни и те же – во-первых, русский полицейский, как и русский чиновник, был очень беден. Например, во время первой русской революции жалованье городового в столице было меньше жалованья чернорабочего. То же было и в XIX веке.
– А на Западе полицейским платили больше?
– Конечно. Но если чиновник может украсть, то полицейский может только брать взятки. Кстати, объем коррупции был не таким уж чрезмерным. Даже при Николае Павловиче какой-нибудь капитан-исправник – полицмейстер уездного города – чтобы приблизить уровень своего дохода к доходу советника казенной палаты, ведавшей винными откупами, должен был действительно совершить преступление, за которое иногда могли и наказать. Ну, а если говорить об уровне насилия – например, о тех же пытках, то в стране, где узаконены телесные наказания, где уровень бытового насилия и правового нигилизма выше нормального и не работает судебная система, в полиции будет все то же самое.
– А она не действовала?
К концу царствования Николая I отсутствие правды в суде стало мешать уже и самым лояльным гражданам
– Я бы не сказал. Даже дореформенная Россия была все же если не правовым, то законным государством.
– А как же декабристы считали судебную реформу важнейшей: помните, Пущин даже пошел на непрестижную работу в суд?
– И они были совершенно правы. К концу царствования Николая I отсутствие правды в суде действительно стало мешать уже и самым лояльным гражданам. Говоря о коррупции, приведу свой любимый пример: когда министр юстиции граф Панин оформлял дарственную дочери, давал ей приданое, то он как честный человек не пожелал пользоваться своим служебным положением, а дал взятку соответствующему чиновнику – в 25 рублей. После реформ 60-х годов уровень коррупции и насилия стал гораздо меньше. Кстати, это зависело не только от упорядочения работы городской полиции, но и от появления мировых судей. Так что уровень соблюдения законности и права в пореформенной России, даже после всех контрреформ, был выше, чем в дореформенной.
Еще важно вот что – обычно люди воспринимают и себя, и других не так, как это есть на самом деле, а в соответствии с определенными стереотипами. Например, рабочие считали, что их безобразно эксплуатируют, крестьяне – что у них очень мало земли, интеллигенция считала, что народ угнетен и бедствует. Точно так же относилось население и к полиции, нижнему духовенству, чиновничеству. Большая заслуга в этом и великой русской литературы – на одного Порфирия Петровича сколько там отрицательных примеров?
Та же проблема восприятия существует и сегодня. Между прочим, от событий 9 января полиция была отстранена, полицейский пытался уговорить толпу не ходить к дворцу, а когда уговорить не удалось, он пошел вместе с ними и был убит. В феврале 1917 года, когда революция стала побеждать, первое, что стали делать толпы на улицах, это убивать городовых, которые ни в какой народ не стреляли – им не из чего было стрелять. Первые, кого похоронили на Марсовом поле в февральские дни, были убитые городовые, и уже потом – революционеры. Да, сегодняшняя полиция осознает свою связь с той полицией.
– Даниил, это хорошо, что современная полиция считает себя наследницей полиции царских времен?
– Я, прежде всего, не согласен с тезисом о том, что российская система основывалась на разделении тайной и общей полиции. Это было, конечно, благопожелание XIX века, когда Россия искренне стремилась к либерализации – почему и оказалась уязвимой для революционного натиска. Я согласен с тем, что в XIX веке были попытки государства стать правовым, но именно это и приведет к краху российской государственности, которая несовместима с тем, чтобы у подданных были права. Никогда здесь не было прав ни у присоединенных народов, ни у закрепощенных сословий, и то, что произошло в 1917 году, закономерно, это не война виновата. Уже во время первой революции было видно, что рвется наружу – сожжение помещичьих усадеб, война всех против всех, деконструкция империи. В 1917 году произошло очищение российской государственности от всего наносного, привнесенного в эпоху просвещенного абсолютизма, и страна вернулась к тому формату соединения полиций, которое является единственно комфортным для российской государственности.
Да, формально полиция может быть отделена от спецслужб, но понятно, что в лице ВЧК мы имеем полное единение того и другого, в случае НКВД иерархия тоже понятна: тайная полиция всегда нависала над полицией явной. И День чекиста сегодня празднуется гораздо более помпезно, чем День полиции, да и президент у нас олицетворяет значимость именно этой линии, по сравнению с той, которая следит, чтобы на улицу не выливали помои. А матрица такова: полиция нависает над обществом и в первую очередь борется с крамолой, а по остаточному принципу следит за общественным порядком. И если вдруг у общества брезжат какие-то права, государство движется к коллапсу. Горбачев дал право на свободную критику власти и запретил КГБ бороться с инакомыслящими – вот, прошло пять лет – и Советский Союз развалился. Все последующее время – это время возврата обратно к полицейскому государству.
Теперь о том, хорошо ли, что полиция сегодня простраивает свою память назад, в добольшевистский период. С моей точки зрения, ничего хорошего в этом нет. Ведь вспоминают не о том, как хороши были суды присяжных и дореволюционная полиция, которая не так сильно брала взятки, как в XVI и XVII веке, когда просто подкидывали улики – ровно как сейчас, сажали человека и потом за деньги выпускали. Да, в эпоху просвещенного абсолютизма и в XIX веке стало немножечко полегче. Но ведь простраивание памяти идет не по этой, а по другой линии – смотрите, какая была империя, аж Аляску удерживали! Здесь ключевое слово – "империя", а не "права человека", – отметил в интервью Радио Свобода историк Даниил Коцюбинский.
