27 октября на окраине Москвы на территории бывшего расстрельного полигона "Коммунарка" была открыта "Стена памяти" с именами 6609 человек, убитых на полигоне, начиная с 1937 года. По некоторым подсчетам, общее число расстрелянных на "Коммунарке" в годы сталинских репрессий может превышать 10 тысяч.

После открытия "Стены памяти" на ней в списках убитых было обнаружено имя Генриха Ягоды, главы НКВД, участвовавшего в репрессиях, а 1937 году арестованного и затем растрелянного.

Это вызвало критику в адрес правозащитного центра "Мемориал" и Музея истории ГУЛАГа, которые участвовали в создании "Стены памяти" на "Коммунарке" вместе с Русской православной церковью и в содействии с представителями власти.

• С заявлением по поводу открытия "Стены памяти" (еще до появления информации о имени Ягоды на ней) выступили советские диссиденты Александр Подрабинек, Виктор Файнберг, Владимир Буковский и другие: "Мы, бывшие политзаключенные и участники демократического движения в Советском Союзе, считаем несвоевременным и циничным открытие в Москве памятника жертвам политических репрессий... Нынешняя российская власть, спонсируя открытие памятника, пытается сделать вид, что политические репрессии – это дела давно минувшие... Нынешние российские политзаключенные достойны нашей помощи и внимания ничуть не меньше, чем жертвы советского режима достойны нашей памяти и уважения. Невозможно искренне скорбеть о прошлом и лукаво закрывать глаза на настоящее".
• Движение "Бессмертный барак" составило список из десятков сотрудников госбезопасности, которые тоже были расстреляны на полигоне "Коммунарка" и чьи имена оказались на "Стене памяти", заявив, что это "палачи, признанные государством палачами" – им было отказано в посмертной реабилитации. "Мы требуем, чтобы фамилии палачей были убраны с памятника. Стена должна быть переделана... должна быть изготовлена отдельная информационная доска с фамилиями тех, кто лично осуществлял репрессии. Палачи не должны быть помянутыми на одном памятнике с жертвами".
• Историк Андрей Зубов также критикует "Мемориал" за "Стену памяти", где "наряду с достойными людьми и просто с людьми перечислена чекистская нелюдь – сотрудники НКВД, которые пытали, расстреливали и убивали, а потом, в результате сталинской "санации", сами получили пулю в затылок". Зубов призывает создать для них отдельный стенд с указанием чинов и преступлений каждого: "Как и имена нацистских палачей, эти имена должны быть только на стендах и в книгах, рассказывающих об их преступлениях. Они должны быть осуждены и забыты". "То, на что пошел, угождая нынешним чекистам, "Мемориал" в коммунарке – невыносимый позор", пишет Зубов.

Ян Рачинский, председатель правления "Мемориала", ответил Зубову: "Деградация общества проявляется по-разному. Но одним из самых ярких признаков нынче стала готовность говорить мерзости про ближних... Можно сколько угодно не соглашаться с решениями, принятыми в "Коммунарке", но стоило бы подумать, прежде чем обвинять "Мемориал" в желании угодить чекистам". Далее следует разъяснение Рачинского на сайте "Мемориала". Он заявляет, что государство не имело к "Стене памяти" ни финансового, ни содержательного отношения, а решение о едином списке расстрелянных было принято представителями церкви, "Мемориала", Музея истории ГУЛАГа, родственниками убитых в "Коммунарке" и другими участниками создания "Стены".

Рачинский называет очевидным, что каждый имеет право на могилу, и потому на "Стене" было решено назвать все имена:

"Эта стена – надгробие на общей могиле. Это не канонизация и не реабилитация. Поэтому в Коммунарке (как и в Бутово) на стене обозначены все имена, независимо от наличия или отсутствия реабилитации. Это все люди, которые лежат здесь. Это не оценка, а констатация".

Решение дать единый список, а не разделять его "на жертв и палачей", Рачинский объясняет невозможностью "осуществить такое разделение осуществить здесь и сейчас", даже с помощью критерия наличия или отсутствия реабилитации:

"Да, в ходе реабилитации, начавшейся после смерти Сталина, большинству чекистов, входивших в состав троек эпохи Большого террора, отказывали в реабилитации. Но при этом были реабилитированы все секретари обкомов, входившие в эти же тройки. Из тридцати захороненных в Коммунарке секретарей обкомов, крайкомов и рескомов в состав троек входили шестнадцать – некоторые, правда, только пару месяцев. Не припомню и случая, когда в реабилитации отказали бы прокурору, входившему в тройку. Участие в коллективизации, в том числе и в тройках ОГПУ, и вовсе не было препятствием для реабилитации".

Рачинский считает невозможным использовать и другой формальный критерий: считать палачами тех, кто подписывал документы "об аресте, расстреле и приведении в исполнение приговоров":

"Не бесспорно, что подписание документа об аресте надо считать преступлением. Но важнее другое – из-за недоступности архивов мы не знаем даже полного списка людей, входивших в тройки 1937–38 гг., про внесудебные органы более раннего времени и говорить нечего. Да и многие из несомненных преступников не подписывали документов ни об аресте, ни о расстреле, ни о приведении в исполнение. Например, следователи, фальсифицировавшие дела и пытавшие арестованных, – их подписи только на протоколах допросов и на обвинительном заключении... Остается вопрос о том, как (где) провести границу. Считать ли палачами тех, кто на разных собраниях изобличал коллег в связях с "врагами народа"? Эти выступления часто становились если не причиной, то поводом для ареста. Считать ли палачами тех, кто выступал в печати с погромными статьями и требованиями арестов и расстрелов?"

В заключение Рачинский приводит еще два аргумента:

"Создание двух списков означало бы, что родственники, приезжающие на традиционные поминальные церемонии, будут расходиться к разным спискам. Вряд ли это способствовало бы осмыслению трагедии. Не думаю, что детям казненных именно на могилах надо напоминать, что их отцы не реабилитированы, или объяснять, что они реабилитированы незаслуженно... Попытка наказать покойников, поставив их в угол, выглядит несерьезно. Имя на могиле не является оценкой – ни позитивной, ни негативной. Другое дело, когда имена заведомых палачей появляются в публичном пространстве – как улицы Менжинского и Атарбекова, комбинат имени Микояна, бюст Дзержинского на Петровке, бюст Сталина, установленный военно-историческим обществом в Петроверигском переулке".

"И последнее. С постановления "О преодолении культа личности и его последствий" государственный террор именовался "нарушениями социалистической законности", а ответственность возлагалась отчасти на Сталина, а главным образом на органы госбезопасности, якобы вышедшие из-под контроля партии. Пора отчетливо сказать, что Ягода не совершал никаких "нарушений социалистической законности" – он был воплощением большевистской "законности" и никогда и ни разу против указаний партии не пошел. То же можно сказать и о прочих руководителях ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ. Выделение палачей в отдельный список, как и исключение их из этого списка возобновляло бы советскую трактовку государственного террора. Сводить все к деятельности палачей – значит упрощать и выхолащивать проблему. Да, выполнявшие преступные приказы были преступниками, но в первую очередь преступным было само государство, устроившее эту кровавую вакханалию. А пока преступления против человечности называют "нарушениями социалистической законности" или "превышением должностных полномочий". И это главная проблема".