В октябрятско-пионерских классах средней школы одной из непременных тем тайного обсуждения была – смог бы ли я выдержать пытки. Истории о пионерах-героях, которые не выдали фашистам товарищей по борьбе, сохранили подпольные тайны, мученически погибли за советскую Родину, были одним из главных педагогических приемов тогдашнего образования. Конечно, это была агиография, восходящая к святым мученикам, отрокам в огненной пещи и прочим фигурам христианской цивилизации, но очищенная от христианского смысла искупления и жизни во Христе.
Это была жертва ради идеи, ради страны и её партийных вождей, ради чего-то, что оставалось абстракцией для человека 10 или даже 16 лет. То есть психопатологический эффект достигался совершенно обратный: мы, школьники семидесятых, абсолютно не хотели вдохновляться мучениями и гибелью ровесников, которых нам ставили в пример и предлагали прямую идентификацию с ними. Школьной пропаганде не удалось сделать убедительной историю жертвенной смерти и привлекательной – идею личного страдания под пытками. Внуки воевавших дедов, дети родителей, травмированных войной, – мы лихорадочно, отчаянно хотели жить и не планировали мучиться ни по какой причине.
Проект демократических преобразований отцов перестройки стремительно схлопывается на глазах
То, что школа пытается заложить нам эту перспективу, вызывало недоумение, оторопь, сопротивление. Игры в "немцев и наших" во дворах, военные фильмы по телевизору, учения гражданской обороны, семейный устный нарратив о войне – всё это создало в людях моего поколения и понимание того, что война близко, и одновременно рождало абсолютное неприятие любого физического насилия. Повторяющиеся сны моих ровесников в подростковом возрасте – это фашистская оккупация, немецкие танки с крестами, необходимость бежать, спасаться, прятаться, тёмный страх, неконтролируемая паника. При этом, понятно, персонального опыта военных действий ни у кого не было, это был образ, воспринятый через массмедиа и воспитательный аппарат того времени. Навязчивая героизация Зои Космодемьянской и молодогвардейцев сопровождалась нашим полным непониманием и неприятием антропологических и экзистенциальных мотивов их поведения. Это был настоящий цивилизационный разрыв.
После того, как в шесть лет я получила опыт стоматологии без наркоза, сомнений в собственной способности терпеть боль у меня не было. Она была практически нулевой. Экзистенция свидетельствовала, что победа духа над нервной системой в моем случае невозможна. Признаться в том, что сдал бы своих под фашистскими пытками, было некоторой доблестью и диссидентством старшеклассников, официальный нарратив этого бы не одобрил. Здесь был один пунктов полного расхождения с тогдашними вождями и телевизором: неприемлемый уровень насилия, который предлагался нам как норма, и гедонизм, любовь к жизни и её удовольствиям с нашей, гражданской стороны. Я бы связала падение Берлинской стены и события 1991 года в России не только с политическим и экономическим полем, но и в том числе с тем, что частные лица не хотели больше выносить уровень насилия государственного аппарата.
Этот комплекс впечатлений, похоже, является одним из значительных поколенческих паттернов. Фото и видео Романа Протасевича, который рассказывает о том, что дал признательные показания, то есть признаёт свое намерение участвовать в свержении Лукашенко, вызывают только одну реакцию: гнев и ужас. Судя по ссадинам на лице Романа, парня пытали. Он оговорил себя под пытками, не выдержав их. И это абсолютная практика прошлого, которая возвращается в русский, белорусский, европейский мир, как страшный сон, как прорыв коллективного инферно. Уровень насилия, допустимый до распада Советского Союза, стал затем неприемлемым в публичном дискурсе – даже воюя в Чечне или Грузии, даже унижая и насилуя заключенных, творцы зла не выставляли его на публику, стремились скрывать.
Ситуацию в публичном плане поменяли ролики Гиви и Моторолы с избиением пленных, свидетельства из концлагерей "ДНР-ЛНР", а с прошлого года произвол силовиков в Беларуси. Способ подавления инакомыслия перекинулся на площади и улицы России зимой 2021-го. Все договорённости между государством и обществом не просто нарушены, они фактически разрушены; проект демократических преобразований отцов перестройки стремительно схлопывается на глазах. Людей запугивают, демонстративно опуская на землю гражданский самолет, цинично выкладывая ролики кающегося Протасевича, арестовывая его подружку. Их школьное детство явно прошло вне дискурса героической гибели за родину, это поколение считает возможным быть политически активным и пользоваться условным комфортом глобализированной Европы. Похоже, этот период заканчивается, с особым цинизмом и в грубой форме.
Действия Лукашенко, как и действия Путина в 2014 году, разрушают послевоенные договоренности в области нерушимости границ и в сфере прав человека. Действия их силовиков давно сравнивают с оккупационными войсками. А где оккупация, там и партизаны, и пытки. Странно возвращаться в сновидение-кошмар юности. Но поскольку ты видел его много раз, то знаешь, что делать наяву.
Елена Фанайлова – журналист Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции
