Музыка и живопись не нуждаются в переводе. Литературу можно перевести. А юмор? Эмиль Дрейцер, автор "Крокодила" и "Клуба 12 стульев" из "Литературной газеты", переехав в Америку, обнаружил, что у советского и американского юмора много общего. В своих книгах, написанных и изданных в США, он постоянно вспоминает свой обратный адрес – одесское детство и московские редакции, в которых шутили, обманывая цензуру. Представляем вам очередной эпизод второго сезона популярного подкаста Владимира Абаринова: "Обратный адрес" рассказывает о непрямых и нелинейных связях российской и американской культур.
Эмиль Дрейцер родился в 1937 году в Одессе, окончил Политехнический институт и работал по специальности, но страсть к сочинительству или, как он выражается в своей книге, "бумагомаранию", взяла своё. В мае 1964 года он понес своё произведение в редакцию "Московского комсомольца" и неожиданно для самого себя превратился в фельетониста. В те годы, как бы невероятно это ни звучало, не было соцсетей – граждане писали в газеты, и авторов уже – или ещё – не привлекали за клевету или попытку свергнуть государственный строй. Одна гражданка пожаловалась на плохое качество ползунков для младенцев. Вот об этом и был первый фельетон Эмиля.
Сегодня он живет в Нью-Йорке, преподает в Хантер-колледже и пишет книги по-английски. Последняя называется "В пасти крокодила". Она именно о том, как Дрейцер был советским сатириком.
– Эмиль, вам не кажется само это выражение – "советский сатирик" – оксюмороном вроде социалистической демократии или православного коммуниста? Я прекрасно помню, что такое советский подцензурный юмор. Смеяться можно было только над управдомом и тещей. Ну ещё над стилягами, тунеядцами, бракоделами и пьяницами. Был "Крокодил", был "Фитиль", КВН, были отделы юмора в каждой газетёнке, а начинаешь читать или смотреть – и думаешь: а что тут смешного-то? Зато неподцензурный юмор в виде анекдотов был уморительно смешным. Как же можно было заниматься юмором в стране, где любой ребенок знал эти анекдоты, а ты должен опять про тещу писать?
– Что было важно в журналистской сатире – не обобщать. Можно было показывать только конкретный объект сатиры. Я приходил в отдел фельетонов, заведующий отделом давал мне материал по поводу того, что в городе Норильске на заводе ужасные условия для работы, поэтому люди оттуда бегут и так далее. Как я мог не написать? В советское время нужно было реагировать на выступления печати, тем более что "Труд" – центральная газета. Так или иначе, я ощущал, что я этим людям... по крайней мере, на этом конкретном заводе что-то будет предпринято для того, чтобы улучшить их работу, быт и так далее. Сатира – сочетание идеологии с художественными средствами. Что меня привлекло в свое время – именно то, что можно было использовать средства художественной литературы, можно было диалог поместить, некие описания. Одним словом, все приемы художественной литературы были частью сатиры, я имею в виду жанр фельетона. Поэтому он был самым читабельным, люди читали.
Вот это основная директива – не обобщать
Я, помню, мальчиком читал. На улицах выставлялись в стендах центральные газеты, я ходил по одесским улицам, и всё, что я в них читал, это были фельетоны. Я просто хотел читать – это было самое читабельное. Я никогда в жизни не читал никаких передовиц, естественно, никаких отчётов и так далее, но это был жанр, который можно было читать. В зависимости от таланта автора проскальзывал какой-то юмор. Всерьёз это никто не воспринимал. Понималось так, что это надо, надо кого-то критиковать, в смысле – конкретных людей. Саша Моралевич, по-моему, он был одним из лучших фельетонистов в стране, ему редактор "Крокодила" Мануил Семёнов говорил: "В этой стране обобщать может только Центральный комитет. Пиши что угодно, только не обобщай". Вот это основная директива – не обобщать. Можно сказать: обувь фабрики номер 22 в городе Воронеже никуда не годится. Но ты не можешь сказать, что вся система производства в стране не работает. У меня был довольно большой фельетон в "Советской России" по поводу выпуска скатертей. Помню, когда собрали документы, я начал смотреть, сколько нужно времени, чтобы выпустить новый образец скатерти, – чуть ли не два года. Бюрократия. Получал ли я от этого удовольствие? Да, мне казалось, что я борюсь против бюрократии. То, что бюрократия – часть всей системы, об этом я, естественно, писать не мог, они бы не разрешили это печатать.
– Я вас прекрасно понимаю, в этом есть чувство удовлетворения. Анатолий Рубинов, с которым я имел удовольствие и честь работать в одной газете, писал, казалось бы, по мелким бытовым вопросам, но эти мелочи касались миллионов людей. Пятачок, цену проезда на метро, именно Рубинов держал, не позволял повышать годами, если не десятилетиями. Он большое получал удовлетворение именно от этой мелкой, но такой важной работы. Он этой работой гордился.
Советская власть начиная с 1920-х годов пристально следила за юмористикой. Я нашел довольно много директивных документов на эту тему. Вот, например, записка Феликса Дзержинского от 8 июля 1926 года. Ему не понравилось, как изображены хозяйственники на обложке "Крокодила" , он называет их "нэпманскими рожами" (карикатуру на себя в том же номере он считает "рекламой," в чём можно и усомниться). Дзержинский предлагает выступить в печати против "травли хозяйственников". В других случаях принимались постановления секретариата ЦК с соответствующими оргвыводами: изъятием номера из продажи и библиотек, снятием с должности главного редактора, объявлением взысканий. Вообще юмор всегда подозрителен – бог весть что у автора на уме. Поэтому часто запрещались вполне невинные тексты и наоборот, недаром Пушкин называл цензуру "богомольной важной дурой". Читаешь Ильфа и Петрова и диву даешься: как всё это пропустили? "Спасение утопающих – дело рук самих утопающих", "Бывший друг желудка", "Почем опиум для народа?", "В Арбатове вам нечего терять, кроме запасных цепей"... Ведь это все пародия на советскую пропаганду. А посмотрите, что творится в фильмах Леонида Гайдая. Правдоискателя упекают в психушку. "Да здравствует наш суд – самый гуманный суд в мире!", "Руссо туристо, облико морале!". Ведь это всё крамола, диссидентство практически. Я был знаком с Гайдаем, спрашивал его: "Леонид Иович, почему вас цензура-то не гнобила?" А он отвечал: "А я под дурака косил".
"В моем доме не выражаться!" Кинофильм "Кавказская пленница", 1967 год
– Вы знаете, сейчас, спустя какое-то время, было выяснено, что и "Двенадцати стульям", и "Золотому теленку" дали зелёную улицу, потому что там, если вы помните, есть насмешка над российской интеллигенцией. Помните – Васисуалий Лоханкин. Это была внутрипартийная борьба, ещё были сильные троцкистские настроения в СССР. Помните, все эти подпольные организации, которые надеялись, что вот-вот вернётся царская власть и так далее... Сначала они служили определенной внутрипартийной борьбе, потом были запрещены полностью. Например, я прекрасно помню, я был подростком, мне попалась в руки "Одноэтажная Америка" Ильфа и Петрова. Моя мама немедленно схватила эту книгу – и под замок. Казалось бы, там ничего не было антисоветского, но уже сам по себе разговор об Америке в более-менее дружеском тоне в то время – речь идет о 50-х годах – был опасен.
О том, что внутрипартийная борьба – противостояние Сталина и Бухарина Троцкому и его сторонникам – совпала со временем написания "Двенадцати стульев" и до некоторой степени отразилась в них, пишут в своих комментариях к роману Михаил Одесский и Давид Фельдман. "Одноэтажная Америка", впервые изданная в 1936 году, вторым изданием вышла в 1947, но вскоре исчезла из книжных магазинов и библиотек вследствие кампании по борьбе с "космополитизмом" и "низкопоклонством перед Западом". "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" издали одной книгой в 1948 году, однако практически сразу же директивные органы признали издание "грубой политической ошибкой", а книгу – "пасквилянтской и клеветнической".
– Вы начали писать юмористику в 1964-м, а уже к концу десятилетия юмор расцвел пышным цветом: КВН, "Клуб 12 стульев" на 16-й полосе "Литгазеты", "Кабачок "13 стульев"...
– Идея "Кабачка" – там польские граждане, не советские, в крайнем случае это в Польше, а не у нас. На самом деле влияние этой телепередачи было огромным. Я хорошо помню: "Литературная газета" печатала переводы с польского, была целая плеяда польских юмористов, которые печатались в "Шпильках". Именно они изобрели так называемую ироническую прозу. В "Литературной газете" рубрика была "Ироническая проза". Это попытка каким-то образом, не прямо, атаковать постулаты коммунистического общества, которые тогда были, обойти их смехом, какими-то намеками.
– А Станислав Ежи Лец публиковался тогда в Советском Союзе?
– Да, публиковался, я хорошо помню: "Ну хорошо, пробьешь ты головой стенку, и что ты будешь делать в соседней камере?"
– "Жаждешь крови? Иди в клопы". Я проверил: в 1978 году "Непричесанные мысли" изданы по-русски издательством "Прогресс". Недаром Польшу называли самым весёлым бараком соцлагеря. Но "Шпильки"-то "Шпильки", а там в титрах значилось и множество советских юмористов – я думаю, передача часто выдавала за переводные их собственные авторские тексты.
– Один важный момент, я узнал об этом гораздо позже. Дело в том, что сам "Клуб 12 стульев", где возникла эта ироническая проза, разговор между строк и так далее, возник не случайно, хотя нам кажется, что это было вдруг. Дело в том, что это было полгода спустя после чехословацких событий. Как я понимаю, решили дать интеллигенции какую-то отдушину: пусть, мол, они смеются. Вначале мы этого не понимали, естественно. Что такое советская интеллигенция? Это маленькая прослойка населения. Важно было, что власть никаким образом от этого не пострадает. Вот так и было решено. Главный редактор, редакторы отделов, они прекрасно всё не то что понимали – они хотели от нас именно. У меня был, например, рассказ "Персональная опека". В принципе это разговор о футболе, персональная опека в футболе. Там была одна строчка, где давался намек на то, что это не просто про футбол. Тренер говорит защитнику: делай так, чтобы этот нападающий опасный не играл, не давай ему прикоснуться к мячу. И вообще из большого спорта пойдешь в большую жизнь, эта наука тебе всегда пригодится.
– Пражская весна, раздавленная советскими танками, 1968 год... Это очень важная хронология. Конец оттепели, начало застоя. Закончился этот праздник смеха польским кризисом 1980 года. Именно тогда, например, был закрыт "Кабачок "13 стульев": какие могут быть юморески с участием панов и пани, когда в Польше массовые забастовки?
"Вот справка о том, что я женат, вот – что на женщине". Кабачок "13 стульев". Рудольф Рудин (пан Гималайский) и Виктор Байков (пан Вотруба). 1967
У меня есть единственный опубликованный юмористический рассказ, его напечатал покойный Саша Кабаков, который заведовал отделом юмора в "Гудке". Дело было в 1981-м, кажется, году. Назывался рассказ "Насекомое". Главным героем был ребенок, мальчик, у которого в телефоне завелось насекомое: снимаешь трубку – а оно там шуршит, скребется. Мальчик начинает представлять: какое оно, это насекомое? Ему там, наверно, очень одиноко? А чем же оно питается? Да нашими разговорами. Я поверить не мог, что рассказ напечатали. Все понимали, что за насекомые сидят в наших телефонах. Они же и назывались жучками. Эта моя ересь проскочила благополучно, никто не пострадал. Но бывали ведь и громкие скандалы. У вас на памяти есть такие?
– Самый большой скандал был, я описал его в моей новой книге, когда опубликовали рассказ "Памятник". Метель, пурга, очень холодно, Москва, алкоголик пьяный пытается остановить такси, очень трудно было в то время поймать такси, естественно. Он видит, что недалеко от него тоже стоит, видимо, такой же бедняга с протянутой рукой. Он сжалился над ним, подошел к нему, тот тяжелый, видимо, совершенно уже замерзший, потащил домой, бросил его в постель и сам уснул. А утром проснулся – выяснилось, что он стащил памятник с пьедестала. Разразился жутчайший скандал. Я был как раз в это время в редакции. Потому что сразу пришло письмо от старых большевиков: как вы смеете издеваться над памятником Ленину? Естественно, с протянутой рукой – все знали, что это такое. Помню, что Резников (Виталий Резников, юморист и сотрудник отдела юмора "ЛГ". – РС) мне говорил: спасло их то, что он взял машину редакторскую, объехал Москву, и именно в Москве не оказалось ни одного памятника Ленину с протянутой рукой. Это рассказ Андрея Кучаева, очень талантливый юморист был.
– Вы датируете своё разочарование в профессии началом 1970-х. Вам не кажется, что эта профессия связана с определенным возрастом? Весело острить в молодости, а с годами профессия превращается в проклятье: ты давно уже хочешь говорить серьёзно, а от тебя ждут острот. Это напоминает рассказ О'Генри "Исповедь юмориста", которому до того обрыдла его специальность, что он заканчивает похоронным бюро и там опять превращается в весельчака и остроумца, потому что ему не надо шутить по обязанности.
– Вы правы, да, конечно. Даже у Ильи Ильфа есть такая фраза, что со временем наши шахты добычи юмора ослабевают. У него есть рассказ "Тоня" не просто серьезный, а мрачный.
Это был фактически юмор висельника, когда смеешься оттого, что тошно или страшно
– Да, он опубликован уже после смерти Ильфа, в декабре 1937 года. Молодая девушка Тоня – жена шифровальщика в советском посольстве в Вашингтоне. Ей очень скучно в Америке, и она очень радуется, когда мужа отзывают в Москву. Последние фразы рассказа описывают переезд через границу: "Тоня с замиранием сердца стала протирать стекло и увидела во мраке зимнего вечера деревянную вышку, на которой стоял красноармеец в длинном сторожевом тулупе и шлеме. На минуту его осветили огни поезда, блеснул ствол винтовки, и вышка медленно поехала назад. Часового заваливало снегом, но он не отряхивался, неподвижный, суровый и величественный, как памятник". Всё, конец рассказа. Ильф и Петров, возможно, не знали, но догадывались, зачем отзывают в Москву сотрудников посольства. Почти все сотрудники, с которыми они познакомились, когда годом раньше приезжали в Америку, были отозваны и расстреляны. Так что дело не только в возрасте, но и в общей атмосфере.
– Конечно же. Эта игра в кошки-мышки перестала меня удовлетворять.
– Я пришел на работу в "Литгазету", в международный отдел, в 1987 году. Казалось бы, Михаил Горбачев, гласность... Но Главлит ещё существовал, как и шестая статья Конституции о руководящей роли КПСС. И мне показалось, что к этому времени "золотой век" 16-й полосы миновал. Она как-то выдохлась. Осталась словесная игра, насмешки над соцреализмом, но таких прорывов, каким был рассказ Григория Горина "Остановите Потапова!" 1972 года, в котором как будто не было ничего особенного, но именно из него, как из гоголевской "Шинели", вышла вся литература и все кино про лишнего советского человека – "Полеты во сне и наяву" и всё такое – таких прорывов не было. Постепенно зачах, а потом и закрылся КВН. И недаром Григорий Горин и Виктор Славкин ушли в драматургию, в юмористике им уже было нечего делать. Оставался, правда, еще Виталий Песков. Он любил заходить к нам в отдел, мы болтали, а он во время этого трепа что-то рисовал ручкой, карандашом, фломастером, хоть жжёной спичкой – всем, что подвернется под руку, на клочках обычной писчей бумаги. Но это был фактически юмор висельника, когда смеешься оттого, что тошно или страшно.
"Остановите Потапова!" Дипломная работа Вадима Абдрашитова. Учебная студия ВГИК, 1973 год
Поэтому мне кажется, что это не только ваша личная история. Это связано с общим ощущением загнивания. Но вот вы в Америке... Вы смотрели американские юмористические шоу, стендап-комедиантов? Вы понимали их юмор? Я первое время недоумевал. Во-первых, потому что не знал реалий. Во-вторых, очень много шуток построено на каламбурах, я эту игру слов не улавливал. В-третьих, совершенно другая традиция. Похороны, а они анекдоты рассказывают про покойника. Ничего святого. Потом до меня дошло: с одной стороны, и правда ничего святого (в хорошем смысле – никаких священных коров), с другой – это противоядие от горечи и боли. А как было у вас с восприятием американского юмора?
– Та же история, было всё непонятно. Поэтому я какое-то время был разочарован, потому что это жанр, в котором я кое-что понимал и практиковал. Но должен сказать, некоторые стендап-комедианты были сатирически очень сильными. Джордж Карлин, например. Там много было юмора, но он доходил до каких-то немыслимых, с моей советской точки зрения – все-таки не забывайте, я вырос в Советском Союзе... он говорил совершенно уничижительные вещи обо всех политиках.
– Он же еще и матерщинник был жуткий.
Отрывок из шоу Джорджа Карлина "Жизнь стоит того, чтобы ее просрать", 2005 год (внимание: в монологе используется обсценная лексика)
– Да, он говорил: почему нужно запрещать слова, которые все мы используем каждодневно? Это чисто культурное противоборчество. У Карлина были позже более глубокие, более философские вещи. Не забывайте, это всё-таки страна, где есть свобода слова, его никто за это не преследовал. Опять же не нужно забывать, что это определенная сфера. Если ты идешь на выступление стендап-камеди в ночной клуб, значит, там позволяется использовать гораздо более сильный язык, который запрещено использовать у тебя в офисе. Так что это была некая психологическая отдушина, поэтому очень популярная.
– Но с другой стороны, есть ощущение, что когда ты не встречаешь сопротивления в виде цензуры, когда нет азарта обойти эти цензурные запреты, то вроде как и неинтересно.
– Всё зависит от традиции. В России, как мы знаем, традиция эзопова языка очень была сильна именно из-за цензуры. В американской культуре никогда не было необходимости такого художественного языка. Когда я сравнивал американский и советский юмор, то увидел, что есть довольно много общего. Комическое как таковое остается. Например, я помню прекрасно советский анекдот, как Брежнев умирает, попадает в ад, в аду ему чёрт говорит: "Вы, Леонид Ильич, как известный коммунист, глава страны, пройдитесь, выберите себе сами пытку". Он идет и видит: Гитлер варится в котле со смолой, Сталина растягивают на дыбе. Вдруг он видит: Хрущев сидит, а у него на коленях Брижит Бардо. Брежнев кричит: "Хочу такую пытку, как у Хрущева!" Ему говорят: "Ноу-ноу, это не годится, это пытка не для Хрущева, а для Бардо". Я, живя в Америке, знакомясь с американским юмором, нашел, что на самом деле это переделка анекдота об одном сенаторе, только вместо Брижит Бардо Мэрилин Монро.
– Рональд Рейган, как известно, очень любил советские – вернее, антисоветские – анекдоты, уж не знаю, кто ему их поставлял...
Президент Рейган рассказывает советские антисоветские анекдоты
– Я знаю кто – Яков Смирнофф. Он приехал в Америку где-то в середине 70-х годов, приобрел огромную популярность. Он одессит. В Америке выступал именно в этом жанре. Он снялся в фильме "Москва на Гудзоне". Были какие-то времён холодной войны определённые стереотипы, как американцы видели советскую жизнь. Смирнофф использовал эти стереотипы, у него даже шоу было отдельное, он был очень популярен в то время.
– Его специально Белый дом подрядил подбирать анекдоты для Рейгана?
– Я не знаю деталей. Думаю, что Рейган, во-первых, умел рассказывать анекдоты, это не каждый умеет. Я думаю, к нему обратились, не сам, наверное, Рейган. Целый ряд анекдотов, которые мы все знаем на русском языке, он рассказывал на английском.
Американский стендап Якова Смирнова
Уже после разговора с Эмилем я посмотрел, кто такой Яков Смирнофф. Он эмигрировал в США в 1977 году в возрасте 24 лет. В Советском Союзе он не был ни юмористом, ни артистом разговорного жанра. А в Америке стал. Но после распада Советского Союза его юмор, построенный на высмеивании советского абсурда, потерял актуальность, и он ушел из жанра, но недавно вернулся. Он действительно познакомился с Рейганом на званом обеде, и спичрайтер Рейгана Дэна Рорабакер, который впоследствии стал членом нижней палаты и лучшим другом Путина в Конгрессе, действительно привлекал его к работе в качестве юмориста. Но сравнительно недавно обнаружился и другой источник советских анекдотов Рейгана. В 2016 году ЦРУ рассекретило документ на имя первого зама директора управления с советскими антисоветскими анекдотами. Даты нет, как и отправителя, но легко догадаться, что бумага составлена во времена Горбачева и его антиалкогольной кампании, потому что первый же анекдот – про очередь в винно-водочный отдел. Очередь длинная. У одного из страждущих в конце концов лопается терпение, и он гневно уходит со словами: "С меня хватит! Пойду застрелю Горбачева!" Через некоторое время возвращается и понуро встает в хвост очереди. "Ну как, удалось?" – спрашивают его. Он отвечает: "Какое! Там очередь еще больше!"
– Эмиль, вы говорите, что у нас много общих анекдотов. Один вы уже рассказали. А еще?
– Да, выясняется, что корни международные. Но травить анекдоты – этого нет. Я всё-таки в Америке больше 40 лет, у меня друзья-американцы есть, я никогда не видел у них желания просто рассказать анекдот. За анекдотом некая отчужденность должна быть... Это не принято. Я нашел анекдоты американские, но они были использованы в советском подпольном юморе. В 1960-е годах был анекдот про то, как в музее Октябрьской революции экскурсовод подводит посетителей к двум скелетам и говорит: "Вот это – Василий Иванович Чапаев, а который поменьше – это Василий Иванович в возрасте восьми лет". Казалось бы, это советский анекдот. На самом деле это переделка из Марка Твена.
– Таким образом, в Америке вы продолжили свои занятия юмором, но уже на академическом уровне. Как это случилось?
– Мне очень повезло, когда я приехал в Америку. Американец, который со мной подружился, перевел мои рассказы на английский, и их опубликовали в "Лос-Анджелес таймс". Потом издательство в Лос-Анджелесе опубликовало мой сборник советских анекдотов на двух языках, на английском и на русском, "Недозволенный смех". Мы все не ожидали, что будет такая реакция, рецензии в крупнейших газетах. Предполагалось, что у русских нет чувства юмора, понимаете? На самом деле русский юмор и американский гораздо ближе друг к другу, чем, скажем, американский и британский. Тем не менее политическое противостояние, холодная война сыграли свою роль. Поэтому когда книжка появилась, она вызвала огромный интерес.
– Мешал голливудский стереотип, я думаю. Мрачные, угрюмые русские в фильмах холодной войны не шутят.
– Совершенно верно, это был стереотип. После того как вышла эта книга, издательство, уже научное, обратилось ко мне с предложением сделать книгу об этническом юморе. Потом у меня вышла отдельно книга в довольно большом издательстве о сексуальном юморе российском.
– Своеобразное, но очень важное наведение мостов между двумя культурами. В последние горбачевские годы советский юмор возродился, воскрес КВН, и это было совсем не то сервильно-подхалимское шоу, какое называется КВНом сегодня.
"Переведи меня на хозрасчет". Музыкальный номер команды КВН Днепропетровского университета, 1988 год
Остроумные люди в России не перевелись. Они смешат публику в соцсетях и клубах стендапа. Но юмор снова стал опасным занятием. Может быть, поэтому нам никак и не удается сбросить вериги прошлого – ведь человечество расстается с ним смеясь. "Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!"
Подписывайтесь на подкаст "Обратный адрес" на сайте Радио Свобода
Слушайте наc на APPLE PODCASTS – SPOTIFY – YANDEX MUSIC
