После проигрыша французской сборной Аргентине в финале чемпионата мира по футболу я заплакала. Такое со мной случается очень нечасто, и лишь второй раз по поводу спорта. Впервые такие неожиданные эмоции выплеснулись во французской деревне, в здании, кажется, мэрии, куда многие жители пришли смотреть на большом экране финальный матч чемпионата мира 2006 года между Францией и Италией. Ситуация была похожей: ничья в основное и дополнительное время, в серии пенальти выиграла Италия. Я заплакала, когда удалили Зинедина Зидана после нашумевшей сцены с Марко Матерацци, и вот зарыдала, когда французы проиграли. Собака одного из местных жителей, мирно спавшая буквально на моих кедах, изумленно посмотрела на меня. Хозяин собаки, успокаивавший меня и отлично понимавший, что я иностранка, обнял меня за плечи и сказал: вот теперь ты стала настоящей француженкой. Это вообще интересная штука, в какой момент ты начинаешь чувствовать себя своей в стране, которая не является твоей по рождению.
Я помню, что через неделю после моего приезда в Париж хозяин кафе в доме напротив посмотрел на мои окна и сказал: "Допьёшь кофе – и займись цветами на окнах. Они совсем сухие". И это было так по-свойски, как будто мы с ним разговаривали сто тысяч раз. Это был жест принятия, который сразу изменил начальное состояние неуюта, хорошо знакомое каждому, кто начинал жить в новой стране. Ещё через какое-то время собственник ресторана, который я полюбила и куда ходила часто, заговорил с моим американским приятелем, не знавшим ни слова по-французски, на отличном английском. "Жак! – возмутилась я. – Ты никогда не говорил со мной по-английски. И я мучилась и мучила тебя своим ужасным французским. Ты просто вредный!" Жак посмотрел на меня с улыбкой: "Твой приятель никогда не заговорит по-французски, а в тебе я уверен".
Ещё один признак осознания страны как своей: начинаешь ругать правительство
В прошлое воскресенье проиграла моя команда. И вот это осознание "моего" очень любопытно. Наблюдаю за собой с интересом. Сейчас многие мои друзья и знакомые уехали из России, релоцировались, как теперь модно говорить. Я о них часто думаю. Думаю о том, как им на новом месте, станет ли новое место их новой жизнью или только временным пристанищем? Будут ли они злиться на бюрократические процедуры оформления своей новой жизни, как довольно часто злюсь я? Смогут ли избежать начальной депрессии в новой стране, чего не избежала я? Испытают ли на себе недоверие и нелюбовь тех, кто считает всех русских плохими и повинными в ужасной войне в Украине, чего я не почувствовала во Франции ни разу? Будут ли стараться понять и узнать новую для них страну? Будут ли учить новый язык, сколько бы им ни было лет? Или будут жить, возможно, не один год, ощущая себя гостями и в надежде на скорое возвращение в Россию?
У меня было два момента, когда я точно поняла, что Франция – моя страна, что я "одна из". Когда случился теракт в Париже в ноябре 2015 года и я смотрела, как из театра "Батаклан" выносят завернутые в покрывала из какой-то блестящей ткани трупы. Это было моё горе, как и горе каждого стоявшего рядом со мной француза. Я не была в этот момент иностранной журналисткой, я была француженкой, ненавидящей тех, кто устроил этот кровавый спектакль. В этом горе я со своим народом. Таким, наверное, было первое такое яркое и безусловное осознание этого "со своим".
Второй раз – когда я беспомощно смотрела, как горит Нотр-Дам в апреле 2019 года. У меня на глазах разрушалось что-то очень значимое для меня, для парижан, для французов. Что-то знакомое с детства, родное, безусловное, без чего не может быть этого города и что этот город обязан спасти. Помню, что в этот момент позвонили с "Дождя" и я что-то говорила в прямом эфире. Не помню что. Потому что единственная мысль, которая у меня была в тот момент: этот храм не может быть разрушен. Рядом со мной стояла француженка в арабском платке, она все время закрывала глаза ладонью и повторяла: "Этого не может быть, это неправда". И мы неосознанно прижимались друг к другу, не силах отвести глаз от пламени, от накренившегося шпиля, от совершенно сюрреалистической картины на фоне светлого весеннего дня.
В воскресенье проиграла моя команда. Именно так. Это никакое не горе, разумеется. Это печаль, которая поделилась на всех, кто болел за французов. За окнами стало непривычно тихо. Я продолжала смотреть. На поле в Катаре вышел Эммануэль Макрон, которого камера выхватывала несколько раз во время матча – расстроенного и радующегося, и снова расстроенного. Один из моих друзей сказал: "Макрон делает вид, что любит футбол". Ещё один признак осознания страны как своей: начинаешь ругать правительство. Все всегда ругают своё правительство. Французы это очень любят. Ругать Макрона здесь принято, и довольно часто на то есть причины. Но в воскресенье он вышел на поле не к победителям, а к проигравшей команде. Чтобы поддержать футболистов. В этом жесте политика я не увидела расчёта. Пиарщики скорее сочли бы это просчетом: стоит ли светиться рядом с проигравшими? Показали тебя на стадионе – и хватит. Мне показалось, что Макрон был искренним в этом своём жесте. Он был в этот момент одним из тысяч французских болельщиков на стадионе, которые, наверное, тоже хотели бы обнять и поддержать своих игроков. Эти финальные сцены после матча я запомню счастьем на лице Лионеля Месси и наклонившимся к Килиану Мбаппе Макроном.
Да, а ещё я этот финал запомню тем, что ФИФА отказалась предоставить возможность обратиться к участникам чемпионата другому президенту – Владимиру Зеленскому, чей народ был лишен возможности посмотреть этот невероятный матч, потому что российская агрессия целенаправленно разрушает гражданскую инфраструктуру Украины, в том числе энергетику. И это позор ФИФА.
Наталья Геворкян – журналист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
