- Исполнилось десять лет со дня убийства правозащитницы Натальи Эстемировой, а расследование этого дела так и не двигается с мертвой точки.
- Полиция борется с женщинами, вынужденными добывать лекарства для своих неизлечимо больных детей.
- В Подмосковье Росгвардия разгоняет протестующих против строительства мусороперерабатывающего комплекса. В Ленинградской области жители борются за Финский залив.
НИ ПОДСУДИМЫХ, НИ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ
15 июля исполнилось 10 лет со дня убийства правозащитницы, журналистки, сотрудницы Грозненского отделения Правозащитного центра "Мемориал" Натальи Эстемировой. В 2010 году (спустя год после ее смерти) российские власти заявляли о возможной причастности к убийству вербовщика боевиков Алхазура Башаева, которого убили в ходе спецоперации в ноябре 2009 года. Тогда правозащитники опасались, что в том случае, если следствие выберет именно эту версию, дело об убийстве Натальи Эстемировой не дойдет до суда, и были правы. Спустя десять лет мы не знаем имен исполнителей, организаторов и заказчиков этого преступления. И, кажется, российским властям нет до этого никакого дела. Они забыли или делают вид, что забыли о Наталье Эстемировой и ее нерасследованном убийстве. Правозащитники помнят.
Видеоверсия программы
В Правозащитном центре "Мемориал" ответственность за убийство Натальи Эстемировой возлагают, в том числе, и на президента Чеченской Республики Рамзана Кадырова, который неоднократно публично оскорблял правозащитницу и угрожал ей.
Рассказывает дочь Натальи Эстемировой Лана.
Лана Эстемирова: Все последние десять лет мне было эмоционально сложно следить за этим делом, поскольку я сразу же поняла: пока Путин и Кадыров у власти, убийц мамы, скорее всего, не найдут. Но прошло уже десять лет, и я начала включаться в расследование, расспрашивать ее друзей о том, что происходит с делом. И, как я думала десять лет назад, так все и произошло: нашли какого-то боевика, который очень "удобно" погиб спустя несколько месяцев после гибели моей матери. По сути, повесили дело на него. В том деле много несостыковок, но это та версия, которой сейчас придерживается следствие, то приостанавливая, то возобновляя дело год за годом.
Марьяна Торочешникова: А они демонстрируют хоть какое-то желание докопаться до истины и найти виновных?
Лана Эстемирова: Десять лет назад следователи очень активно создавали видимость того, что они расследуют дело. Они расспросили маминых друзей, коллег, спрашивали, чем занималась мама. Но с тех пор, как появилась версия о некоем боевике Башаеве, следствие заморозилось именно на этой точке, фактически не двигаясь никуда дальше.
Марьяна Торочешникова: Почему вы считаете, что до тех пор, пока у власти находятся в Чечне - Кадров, а в России – Путин, расследование вряд ли продвинется?
Пока Путин и Кадыров у власти, убийц мамы, скорее всего, не найдут
Лана Эстемирова: Я не собираюсь никого называть поименно: я не следователь и не детектив. Но понятно, что в какой-то мере руководство Чечни и России причастно к этому убийству, потому что моя мать боролась против той системы, которую они создали. И виновниками многих дел, которыми занималась моя мама, как раз были очень высокопоставленные чиновники, генералы, чьи руки были по локоть в крови. Даже сам Кадыров с гордостью заявил, что у него руки по локоть в крови. Мама перешла дорогу очень серьезным людям, силовикам. В отношении нее было очень много критики именно со стороны высокопоставленных лиц.
Марьяна Торочешникова: При жизни ей поступали угрозы (во всяком случае, об этом говорят ее друзья). В то время вам было 15 лет- вы знали, насколько опасной работой занимается ваша мама?
Лана Эстемирова: В офисе "Мемориала" меня в шутку все называли "дочерью полка": я постоянно сидела там после уроков, была маленьким талисманом, знала всех маминых коллег, они за мной приглядывали. И я видела, насколько серьезна мамина работа. Очень часто я присутствовала на ее встречах с потерпевшими, с женщинами, у которых погибли сыновья: просто тихо сидела в углу. Но она никогда не говорила мне о том, что ей поступали угрозы, делала все возможное, чтобы оградить меня от настоящего страха.
Единственный пример, который мне известен, это когда в 2008 году ей угрожал сам Рамзан Кадыров. Он вызвал ее на встречу, приехал и накричал на нее: "Подумай о своей дочери, о своих родных! Чем ты занимаешься?!". Но она мне об этом не сказала, я просто это подслушала. И, наверное, это было первый раз, когда у меня все как бы что-то заморозилось внутри: я поняла, насколько все серьезно.
Марьяна Торочешникова: А какими историями занималась ваша мама, по вашим воспоминаниям?
Лана Эстемирова: В первую очередь это были дела о похищениях и о "зачистках", которые проводили силовые структуры – сначала федералы, а потом это дело подхватили войска Кадырова. В село входила бригада солдат, они хватали парней, увозили их в РОВД, а на самом деле – в пыточные лагеря. Они брали совершенно невинных мужчин, обвиняли их в терроризме, в экстремизме, пытали и заставляли подписывать признания. Иногда это были люди, которые действительно участвовали в каких-то операциях, боевики, но по большей части - невинные парни.
Мама очень часто занималась подобными делами. К ней обращались родственники. Допустим, в каком-то селе прошла "зачистка", массовое похищение молодых ребят. Мама сразу же, в любое время суток срывалась, ехала в село, записывала жертв, родственников, они рассказывали, что произошло, сообщали номера машин. Потом она ехала в прокуратуру или в РОВД. Если еще была возможность спасти этих ребят, она поднимала огромный шум. О судьбе многих ничего не было известно, просто выбрасывали тела с многочисленными следами пыток. Иногда удавалось кого-то спасти и вывезти, но, к сожалению, чаще всего было слишком поздно. Того, чего добивались родственники жертв: чтобы можно было привлечь к ответственности виновников, - конечно же, очень часто не происходило.
Марьяна Торочешникова: Именно такая деятельность могла раздражать власти?
Лана Эстемирова: Да, безусловно, ведь в насилии были замешаны официальные войска. Понятно, что все эти преступления совершали очень высокопоставленные лица. И когда мама без каких-либо опасений называла имена, обвиняла определенных людей, конечно, это не проходило незамеченным.
Марьяна Торочешникова: В 2009 году (вскоре после этих событий) вы уехали сначала из Чечни, а потом и вовсе из России. Вы с тех пор приезжали в республику?
Лана Эстемирова: Да, приезжала пару раз, последний раз была там в 2012 году. Я приехала в первую очередь для того, чтобы навестить могилу матери.
Марьяна Торочешникова: Вы чувствуете какую-то угрозу по отношению к себе в связи с тем, что вы дочь Натальи Эстемировой?
Лана Эстемирова: Я не занимаюсь правозащитной деятельностью, не обличаю режим. Я очень честно говорю о своих взглядах и не собираюсь никого опасаться, никуда прятаться. Я особо не чувствую опасности, не думаю, что кому-то интересна моя персона, ведь я не занимаюсь общественной деятельностью.
Марьяна Торочешникова: Тогда, семь лет назад, какие у вас были ощущения от того, что происходит в Чечне? И знаете ли вы о том, что там происходит сейчас?
Лана Эстемирова: Да, конечно, я слежу за этим. Когда я приехала в 2012 году, это был последний раз, когда я была в нашей квартире, в доме, у которого похитили маму. Я ходила по Грозному, и у меня было ощущение мертвого города: все было пластиковое, фальшивое – невероятные новые дома, небоскребы, в которых никто не живет... Порой возникало ощущение, как будто я нахожусь на съемочной площадке какого-то фильма о зомби. Я чувствовала, что это не мой город: наверное, он был мне ближе, когда лежал в развалинах.
Марьяна Торочешникова: Но когда против руководителя Грозненского отделения "Мемориала" Оюба Титиева возбудили уголовное дело о якобы наркотиках (недавно он освободился условно-досрочно после практически двух лет, проведенных в местах лишения свободы), вы выступали с обращением в его защиту, хотя и не называете себя общественным деятелем, - почему?
Лана Эстемирова: Мне сложно находиться в Чечне по каким-то эмоциональным причинам, но у меня с ней очень глубокая связь. Конечно, я не типичная чеченка, у меня было очень либеральное воспитание, но я все равно продолжаю считать себя чеченкой. Когда арестовали Оюба, у меня началась чуть ли не паническая атака, я сразу же как будто вернулась в июль 2009 года. Слава богу, что не было никаких трагических последствий. Но тогда я была в ярости. Я надеялась, что после того, как убили маму, возможно, это даст какую-то защиту остальным правозащитникам. Понятно, что их пытались выжать всеми возможными способами, но все-таки убийство в это не входило. И когда, по сути, похитили Оюба, обвинили его в совершенно смехотворных вещах, я поговорила с Таней Локшиной, главой Human Rights Watch в Москве и очень близкой подругой семьи, спросила, что я могу сделать, потому что хотела хоть как-то помочь. И видео с призывом подписать петицию – это было для меня шагом в эту сторону. Я не думала о том, что совершаю великий поступок, для меня это было хоть какой-то возможностью помочь коллеге мамы, которого я безгранично уважаю.
Марьяна Торочешникова: На ваш взгляд, Чечне сейчас нужны правозащитники - не официальной власти, а жителям республики? Они многого лишились после того, как оттуда фактически выпихнули всех, кого только можно?
Лана Эстемирова: Правозащитники нужны во всех регионах России, а не только в Чечне. Но в Чечне – особенно, потому что сейчас народ настолько запуган властью и кадыровским режимом, насколько это возможно. Это какой-то беспрецедентный период чеченской истории! Похищения, пытки, угрозы все еще происходят - не в таком огромном масштабе, как 15 лет назад, но все же постоянно. Это такое место, где совершенно не работает закон, где есть один закон – закон Кадырова (это я цитирую Олега Петровича Орлова, руководителя Правозащитного центра "Мемориал"). И, конечно же, в этих условиях людям нужно иметь возможность обратиться хоть в какую-то инстанцию, которая может их выслушать и защитить. А когда правозащитников выдавливают из Чечни всеми возможными способами, им просто уже некуда обратиться, у них нет надежды на какую-либо справедливость.
Марьяна Торочешникова: В одном из своих недавних интервью вы сказали, что мечтаете вернуться в Грозный на открытие памятника вашей маме. С вашей точки зрения, это возможно? Простые люди, живущие в республике, помнят о вашей маме? Насколько большим авторитетом она была для них при жизни?
Лана Эстемирова: К моей несказанной радости, у нее все еще огромный авторитет в Чечне. Ее многие помнят как героиню. Одна из моих чеченских знакомых показывала мне, какие сообщения ей присылали. По социальным сетям рассылали фотографию моей мамы, и люди писали, что она была настоящим героем. Они писали по-чеченски и по-русски о том, как им ее не хватает. Они молились за нее. Многие писали, что в этот день они плачут. И я очень растрогалась, когда все это увидела. Ведь многие из них были молодыми ребятами, когда не стало мамы, но память о ней все еще живет в Чечне. Она остается важным символом, даже несмотря на то, что памятник ей пока еще не стоит.
Марьяна Торочешникова: Вы сейчас работаете над созданием другого памятника – литературного, пишете воспоминания о своей маме. Когда можно ждать эту книгу? И главное, о чем она - о правозащитной борьбе или о вашей маме – как маме?
Лана Эстемирова: Надеюсь, что через несколько месяцев я ее допишу, и, может быть, в начале следующего года книгу можно будет выпустить. Пишу я ее по-английски, но, разумеется, будет русский перевод, потому что я очень хочу опубликовать ее в России.
Это мемуары. Я пишу о нашей с мамой жизни. Но это не биография мамы. Книга начинается 3 марта 1994 года – в тот день, когда я родилась. В первую очередь эта книжка про нашу с ней жизнь, про наши отношения, про то, как я росла в Чечне, становилась подростком, у меня что-то менялось в жизни. Но это не трагедия. Это книжка про надежду, про то, что жизнь есть везде, она продолжается в самых ужасающих условиях – при бомбежках, при отсутствии воды и электричества. Наверное, я просто праздную свое детство, праздную жизнь мамы. В первую очередь эта книжка про жизнь.
Марьяна Торочешникова: Мы с нетерпением ждем выхода этой книги и все-таки адекватной реакции российского следствия. Может быть, наконец-то они зашевелятся и начнут хоть что-то предпринимать. Впрочем, последние десять лет показали, что это довольно сомнительно.
ГРАЖДАНОЧКА, ДА ВЫ КОНТРАБАНДИСТ!
Тысячи людей, которые нуждаются в медицинских препаратах, не зарегистрированных в стране, рискуют сесть в тюрьму из-за лекарств
В России сегодня живут тысячи людей, которые нуждаются в медицинских препаратах, не зарегистрированных в стране. И все они рискуют сесть в тюрьму из-за лекарств. Год назад за незаконный оборот психотропных веществ - диазепам в микроклизмах (он помогает купировать приступы эпилепсии у детей) - пытались привлечь мать ребенка-инвалида Екатерину Коннову. Дело прекратили только благодаря широкому резонансу и вмешательству Кремля.
И вот теперь похожая история. 16 июля в Москве за контрабанду психотропных веществ задержали мать неизлечимо больного ребенка Елену Боголюбову. Она пришла на почту, чтобы забрать посылку с незарегистрированным в России препаратом Фризиум, который назначили ее сыну против судорог.
Сегодня, 18 июля, на 235-м километре трассы А108 рядом с Москвой полицейские сломали мужчине руку, а потом тащили за нее. Девушке сломали ногу. Женщина упала без сознания с сердечным приступом. Это Ликино-Дулево, где под прикрытием ОМОНа пытаются протащить в лес бульдозеры, чтобы расчистить участок под будущую гигантскую свалку, точнее, мусороперерабатывающий комплекс - так это называют чиновники.
Ситуацию комментируют житель Ликино-Дулево, активист Павел Губин и активистка Ольга Басацкая, которая сегодня весь день провела в лесу.
Ольга Басацкая: Сейчас в лесу еще остаются люди, они останутся на всю ночь. Закончилось все сегодня, конечно, печально – у нас пятеро пострадавших и пятеро задержанных. Полиция сегодня не применяла дубинки, но применяла профессиональные приемы. Они сломали мужчине руку – профессионально вывернули локоть в обратную сторону – и бросили его. Очень печально, очень плачевно…
Эти протесты, конечно, не нужны нам, они никому не нужны. Но власти вынуждают нас стать "живым щитом" только потому, что мы просто хотим жить. Сил нет бороться… Справедливости нет, защиты нет ни от властей, ни от закона – ни от кого. Мы вынуждены встать и защищать себя сами. У нас нет другого выбора.
Марьяна Торочешникова: Павел, а почему вы возмущаетесь? Там же хотят построить мусороперерабатывающий комплекс. Давно уже говорят, что не надо складировать мусор, его нужно перерабатывать, и это будет выход.
Павел Губин: Нас действительно заверяют, что будет мусороперерабатывающий комплекс – такой же, как в Рошале (это соседний район). Мы несколько раз ездили на экскурсию в Рошаль и прекрасно видели, и даже руководство комплекса говорило, что перерабатывается не более 10% поступающих отходов, все остальное захоранивается в чаше, как и раньше, в советские времена, и формируются такие же полигоны.
Марьяна Торочешникова: То есть получается, что перерабатывающее предприятие сделано для прикрытия?
Павел Губин: Получается так. В Рошале одна линия работала, а вторая стояла запакованная, чистенькая, хотя по документам вроде тоже работала. Там много недочетов. Инфильтрат у них стекает из чаш прямо на землю, даже есть доказывающие это фотографии. При этом должны быть очистные сооружения, ведь такой инфильтрат не должен попадать в почву: тогда получается эпидемиологически опасная зона. А рядом город, где живут несколько десятков тысяч человек.
Марьяна Торочешникова: Вы боитесь повторения того же самого у себя?
Павел Губин: Да. Но у нас есть усугубляющие моменты. Во-первых, это место – болото. Там живут краснокнижные животные и растения. И на болоте, в соответствии со статьей 57 Уголовного кодекса, строить какие-либо промышленные объекты запрещено. Болото – это такая экосистема... Европа и Америка уже понимают, что она более важна, чем даже лес, потому что дает больше кислорода и удерживает углекислый газ, который создает парниковый эффект.
Марьяна Торочешникова: А почему там вообще начались какие-то работы? Насколько я понимаю, два профильных ведомства не согласовали, не приняли этот проект и даже написали критические отзывы.
Павел Губин: Я подозреваю, что администрация, как районная, так и региональная, просто включает административный ресурс. Им нужно строить этот полигон, видимо, для них этот участок очень удобен, потому что он в лесу. И как они сами признались, лес является естественным щитом.
Марьяна Торочешникова: То есть его не видно.
Павел Губин: Совершенно верно. Это не как полигон под Химками - я сам видел там высокую гору - или рядом с Балашихой, на открытой местности. Там именно лес, и их это устраивает. И там действительно болото и истоки трех рек федерального значения, а у каждой реки существует природоохранная зона: 50-100 метров, в зависимости от их значения. Они истекают прямо из этого болота. И две трети полигона располагаются на болоте.
Марьяна Торочешникова: А куда смотрит Природоохранная прокуратура и другие ведомства, которые должны следить за благополучием экологической обстановки граждан?
Павел Губин: Мы много раз обращались и в Рослесхоз, и в Природоохранную прокуратуру, и в Генеральную прокуратуру, и в Следственный комитет, и даже в Мособлводхоз. Все пожимают плечами или пишут какие-то отписки. Особенно яркие отписки у нас от Министерства жилищно-коммунального хозяйства Московской области. На любой запрос они присылают стандартный ответ, что "Москва и Московская область производят порядка 11 миллионов кубометров мусора в год, мы развиваем современную сеть переработки отходов, поэтому будем строить дальше".
Марьяна Торочешникова: С подобной ситуацией, но связанной не с мусором, а с игнорированием чиновниками требований граждан, столкнулись жители Ленинградской области. Там протестуют местные экоактивисты, требуют не допустить строительства на берегу Финского залива глубоководного портового комплекса.
Говорит жительница города Приморска Лина Епифанцева.
Лина Епифанцева: Планируется очень большой, масштабный порт, в который на этапе его развития будет стекаться 70 миллионов тонн грузов, то есть это будет самый крупный порт в Ленинградской области. И такой грузооборот губительно скажется на экологии. Будут перевозить уголь, минеральные удобрения и зерно. Сейчас Усть-Луга перевозит 20 миллионов тонн угля, и посмотрите, как жалуются жители: летит угольная пыль, скапливается на подоконниках, люди просто не могут этим дышать. И сколько у нас городов, где есть такая проблема: Выборг, Высоцк... В Выборге всего 1 миллион тонн угля, а у нас планируют 25! Представляете, что это будет?
Порт строится всего в 40 метрах от ближайших домов. Это очень населенное место, там три поселка: Балтийское, Ермилово и Карасевка, и все они в непосредственной близости. Вы видели кадры – это уже вырубленный лес, который еще до слушаний, до согласования проекта был просто подчистую варварским способом вывезен и уничтожен. Это сплошная вырубка, ничего не осталось. Там 21 вид краснокнижных растений! А еще рядом с территорией будущего порта находится особо охраняемая зона – это Березовые острова, так называемый "родильный дом" кольчатой балтийской нерпы, которой осталось сейчас около 100 особей. Соответственно, этот порт ставит под угрозу существование целого подвида балтийской кольчатой нерпы, за которую наша страна несет ответственность, потому что этот подвид обитает только у нас.
Марьяна Торочешникова: А когда вы обращаетесь к чиновникам, что они вам говорят?
Лина Епифанцева: Они говорят, что все законно, что есть договоры на освоение леса, что проект освоения леса прошел государственную комиссию. Но просто какое-то странное совпадение, что данный участок выдали сначала на освоение, на вырубку, а потом на там же самом месте будут строить порт. Таких совпадений не бывает! Кроме того, в Рощинском лесничестве все леса являются защитными, а в защитных лесах сплошная вырубка запрещена. А они вырубили 265 гектаров ценных сосновых лесов, и планируется вырубить 750 гектаров. Это огромная территория! И ходят слухи, что вторая очередь порта будет от города Приморска и вплоть до поселка Озерки. Это 35 километров побережья Финского залива!
Марьяна Торочешникова: Лина, насколько я понимаю, сейчас у вас дело еще не дошло до прямого противостояния с властями. Но вы готовитесь к общественным слушаниям 24 июля и хотите, чтобы как можно больше людей приняли в них участие.
Лина Епифанцева: Конечно, ведь это касается всех нас. Если у нас заберут побережье Финского залива – единственное, что еще не застроено, в Ленинградской области просто не останется никаких рекреационных зон. У нас забирают последнее!
Марьяна Торочешникова: А в подмосковном Ликино-Дулево дело дошло до прямых столкновений с Росгвардией, полицией... Или это охранные службы? Кто приезжает туда и то лупит людей дубинками, то применяет к ним какие-то специальные приемы?
Павел Губин: Силовые ведомства приезжали к нам уже шесть раз. Они практически никогда не представляются, из какого они ведомства. В массе это полиция, или они вообще без опознавательных знаков. Многие приезжают сразу в масках. Может быть, им самим стыдно. Они говорят: "Мы выполняем приказ". Но при этом они забывают, что в законе о полиции четко написано, что выполнение противозаконного приказа не снимает ответственности с исполнителя.
Марьяна Торочешникова: Раньше тоже были побитые, и были подозрения на перелом позвоночника... Кстати, что с этой женщиной?
Павел Губин: Сейчас она в НИИ скорой помощи имени Склифосовского. Ее обследовали, она проходит курс лечения. У нее сильный ушиб сердца, сотрясение мозга... Ее толкнул сотрудник полиции, она споткнулась и упала спиной на пень.
Марьяна Торочешникова: А вы, участники этих акций протеста, жалуетесь на такие вещи?
Когда вопрос касается экологии, мы понимаем, что выбора у нас нет: либо мы защищаемся, либо мы погибнем
Павел Губин: Практически после каждой такой выходки силовых структур пишем и в прокуратуру, и в Следственный комитет, и в МВД. Но ни одного толкового ответа мы не получили.
Марьяна Торочешникова: Уголовные дела не были возбуждены?
Павел Губин: На сотрудников – нет. По крайней мере, мы об этом не знаем.
Марьяна Торочешникова: А против активистов применяют какие-то санкции?
Павел Губин: Всех, кто был задержан, признают совершившими административное правонарушение. Проходит суд, причем в тот же день. И, как мне сказал один из представителей полиции, каждый раз, когда они выезжают, у них есть определенный план – сколько задержанных надо привезти. Соответственно, если у них недобор, видимо, их наказывают. И судья уже ждет, что привезут задержанных, чтобы сразу быстренько зачитать им, в чем они виновны: без адвокатов, без всего. Их обвиняют в противодействии сотрудникам полиции, штрафуют: сначала – 500 рублей, если второй раз – 15 тысяч или задержание на 15 суток.
Марьяна Торочешникова: Вы же наверняка наблюдали за тем, как проходила борьба за Химкинский лес, когда строили участок скоростной трассы Москва – Петербург. Люди ездили в этот лес, их там били, колотили, они боролись, но в итоге все равно построили трассу. У вас есть надежда на то, что ваших сил хватит, чтобы остановить это?
Павел Губин: Люди, которые выходят на защиту своей окружающей среды, прежде всего, защищают себя, свою жизнь и жизнь своих детей.
Марьяна Торочешникова: И свое достоинство, наверное.
Павел Губин: Да. Вот сейчас можно наблюдать, как развивается гражданская ответственность, самосознание. Мы 30 лет практически не касались текущей власти. Хотелось бы, конечно, подальше от политики, но когда вопрос касается экологии, мы понимаем, что выбора у нас нет: либо мы защищаемся, либо мы погибнем. Почему они там, наверху, этого не видят? Возможно, считают, что они уедут куда-то подальше от этих проблем. Но Земля-то у нас одна, один воздушный океан, один океан воды.... У нас есть пример Чернобыля, где уже нельзя жить. А здесь же может произойти химическое заражение почвы и воды, если там истоки рек. Нас уверяют, что комплекс будет герметичный, но, например, в Рошале он не такой. И, естественно, люди выходят, чтобы защитить свою жизнь и достоинство.
Марьяна Торочешникова: Такая волна распространяется по всей России. В Шиесе люди борются против мусорного полигона, здесь – против мусороперерабатывающего завода. Возможно, власти наконец услышат людей.
