Ссылки для упрощенного доступа

Театр попал в документооборот. Лучшие спектакли Брусфеста


Сцена из спектакля "Право на отдых"
Сцена из спектакля "Право на отдых"

На первом Международном театральном фестивале имени Дмитрия Брусникина расцвели сто цветов документального театра. Преимущественно молодые зрители Брусфеста осмысляли современность на спектаклях-исповедях и спектаклях-аттракционах. И погружались в историю, примеряя лагерные ватники и участвуя в коллективной травле Александра Галича.

А началось всё со "Смерти на работе" – спектакля с вызывающим для старта фестиваля названием. На такое могли решиться только смелые и уверенные в своём деле люди – мол, мы-то на работе не умрём, а щадящая провокация лишней не бывает. Как метафора всего фестиваля выглядела и сценография "Смерти". Пахнущие хвоей туи "рассажены" между зрительских кресел, переплетают ветви деревьев на сцене: вот так же растут, иногда – в неожиданных местах, и также ветвятся, иногда – удивительным образом, разные виды документального театра. Сам же спектакль – насколько простой, настолько и странный – никакой метафоричности в название не закладывает: четверо его героев так или иначе связаны с похоронной индустрией. "Смерть" придумана российской постановочной командой – режиссёром Семёном Александровским и художником Ксенией Перетрухиной, но поставлена в Финляндии, совместно с фестивалем "Балтийский круг" в Хельсинки, и играют в ней (если так можно сказать о непрофессионалах, приносящих на сцену собственную жизнь) финские "подручные смерти". Есть священник Кай, первый финский пастор, благословивший гей-брак – со всеми вытекающими последствиями: строгий выговор и "ссылка" на кладбище. Есть актриса Сару – без постоянного места работы по профессии, зато на ставке в бюро ритуальных услуг. Есть Кайсу, женщина-кантор, и Матти, могильщик со стажем. Они начинают спектакль с рассказов о себе – сколько подобных биографий мы уже слышали в вербатим-спектаклях. Но первоначальный скепсис быстро сменяется любопытством – когда разговор заходит о цене похорон в Финляндии: про деньги же всегда интересно. И всё, дальше эта скромная "Смерть" не отпускает, удерживая внимание разными форматами репрезентации материала. От прямого интерактива, во время которого зрители могут "похоронить" все вещи и явления, что вызывают у них отвращение (только на устранение других людей – табу), до долгих монологов героев (слушая которые, начинаешь медитировать на фиолетовые цветы, недорогое удовольствие из "Икеи", но у художника Перетрухиной эти разрушающие сценический монохром мазки становятся почти галлюциногенными). Кстати, упомянутый опрос зала объясняет, почему у нас практически нет политического театра в том смысле, какой в это понятие вкладывают, например, в Германии, где на большой сцене "Шаубюне" с вполне буржуазными аншлагами идёт "Страх" Фалька Рихтера, смело высмеивающий влиятельных правых политиков. Наши же зрители спешат похоронить непарные носки и "катышки" на одежде, а не запретительные законодательные инициативы сенаторов или чиновничий произвол.

"Смерть на работе"
"Смерть на работе"

Прихотливые отношения реальности и её имитаций – одна из интриг документального театра

Александровский вроде бы почти самоустраняется, давая участникам "Смерти" полную свободу высказывания – и священник с видимым наслаждением (когда ещё представится шанс!) несёт изумительную ересь, предлагая модифицировать триединство Отца, Сына и Святого Духа. Однако не нужно забывать, что режиссёрская воля проявляется уже в выборе прошедших кастинг героев, и их незапрограммированность – часть программы, задуманной постановщиком. Прихотливые отношения реальности и её имитаций – одна из интриг документального театра, с которой охотно поиграл Брусфест.

Фестиваль-новичок инициирован Мастерской Брусникина, работ которой хватило бы на несколько разножанровых смотров. Но состоял Брусфест вовсе не только из спектаклей брусникинцев. И размахом программы ошарашивал: вот что значит потратить по назначению каждый рубль из бюджета, сформированного при поддержке Фонда президентских грантов. Следом за "Смертью" в Москву приехали "Быть может, все драконы", размашистый аттракцион бельгийского коллектива BERLIN. В заглавии – цитата из "Писем к молодому поэту" Рильке ("Быть может, все драконы нашей жизни – это принцессы, которые ждут лишь той минуты, когда они увидят нас прекрасными и мужественными. Быть может, всё страшное в конце концов есть лишь беспомощное, которое ожидает нашей помощи"). Поэтическая экзальтированность материализовалась в архитектурную конструкцию – овальный деревянный зал с тридцатью мониторами; на каждом – видеозапись человека с уникальной историей (внешне вертикальные экраны с говорящими людьми напоминают живые портреты Боба Уилсона). Угадать, реальный это монолог или актёрская штучка, невозможно; выглядит каждая видеозапись предельно достоверно. Каждый зритель за время спектакля перемещается от экрана к экрану и смотрит пять видео, подчиняясь воле создателей. Рассадка за мониторы произвольная, но после первого монолога приходится следовать маршруту из инструкции, оставленной в столе (у каждого из тридцати зрителей он свой, и спектакль продолжается уже после официального окончания, во время "театрального разъезда", когда начинается сверка впечатлений – и свободная коммуникация даже незнакомых людей). В определённые моменты персонажи с видеоэкранов взаимодействуют друг с другом – переговариваются с соседями, в едином порыве оборачиваются на клич "Гирт, иди сюда!", брошенный мальчишкой, который, будучи в отряде скаутов, смыл вместе с современными граффити наскальный рисунок первобытных людей. Или начинают подпевать оперной певице арию из "Кармен" Бизе. Этот документальный театр-аттракцион (только одна из 30 историй вымышлена, какая – бог ведает) уничтожает грань между реальностью и её подлогом; также неотличимы от подлинников подделки Пикассо и Миро, которыми промышляет тот герой, с которого начался мой личный "драконий" трип. Лица и истории перекликаются, забавляют, завораживают и втягивают в круговорот, из которого выныриваешь с чудным (оба варианта ударения годятся) ощущением связи всех со всеми.

"Быть может, все драконы"
"Быть может, все драконы"

Обладатели заветного европейского гражданства по уши в воспоминаниях о советском прошлом

Привычнее "Пограничное состояние", основанный на вербатиме проект Брусфеста, театра "Практика" и эстонской театральной платформы Vaba Lava. Юрий Квятковский, совсем недавно выпустивший в "Практике" высокотехнологичный и сложноустроенный "Занос" по Сорокину, вроде бы возвращается к простому документальному театру; "Состояние" можно принять за незаконченную лабораторную работу. Это вереница скетчей, "срисованных" с жителей пограничных городов – эстонской Нарвы и российского Ивангорода, живые портреты гостей из советского прошлого: каждый характер – как иллюстрация панковского no future; что почти невыездные россияне, что обладатели заветного европейского гражданства – все по уши в воспоминаниях о советском прошлом, не отпускающем и спустя без малого 30 лет после конца СССР. Квятковский и артисты Мастерской Брусникина (в Эстонии под названием "Разлом" идёт параллельная версия того же проекта; в первоначальный замысел входил телемост между странами и театрами, но с ним не срослось) отказываются от однозначных выводов, это скетчи без морали, зато с достаточно изощрённым взаимодействием исполнителей и персонажей: имитация реальных людей в естественных уличных пространствах снята на видео и озвучивается вживую со сцены, актёры, таким образом, раздваиваются, говоря за своего экранного двойника, у которого, в свою очередь, есть прототип, собирающий мелочь на бухло или сидящий на церковной службе в городах-побратимах поневоле.

"Пограничное состояние"
"Пограничное состояние"

Трагедия псковских подростков – триггер, запускающий исповеди реальных людей на сцене

Тесный, хитрый, странный контакт сцены и зрителя – то, на чём стоит доктеатр Брусфеста. Даже когда он не нарушает привычного взаимодействия: мы – в зале, артисты – на сцене. "Бонни и Клайд" Виталия Федорова из Хабаровского ТЮЗа – один из самых неудобных и важных спектаклей в моей зрительской практике. И один из самых непредсказуемых. Заранее было известно, что основан он на истории псковских подростков, Кати Власовой и Дениса Муравьёва – тех, что, сбежав от ужасных родителей, забаррикадировались на даче у отчима Кати, обстреляли полицейский наряд из пневматики и после нескольких часов осады "соболем" (так Денис называл собровцев) были найдены застреленными; официальная версия – самоубийство. В спектакле использовано подлинное видео, трансляция, которую дети вели в соцсети "Перископ", хроника объявленной смерти, последние даже не часы, но минуты; глаза – весёлые, близость конца вызывает не страх, а кураж; и смотреть на это, и отвести взгляд от экрана – равно невозможно. В самом начале предполагаешь, что участники спектакля, среди которых есть и актёры, и непрофессионалы (реквизитор Нелли 50 лет, 15-летний подросток Кирилл, 19-летний студент Егор, который не без юмора, но хвастает своими родителями, офицерами ФСБ: затягиваясь вейпом, комментирует: "Видели бы это они – и наш, и ваш, московский театр закрыли бы"), будут обсуждать историю Кати и Дениса и её общественный резонанс. Потому что начинается спектакль с хора цитат из социальных сетей; коммент "отсосите у Путина" – индикатор болезненного накала интернет-страстей. Сюрприз в том, что "Бонни и Клайд" легко, с чисто театральным изяществом перемещаются из социальной сферы в личную, интимную зону. Трагедия псковских подростков – триггер, запускающий исповеди реальных людей на сцене. И "Бонни и Клайд" оказываются не столько рефлексией одной шоковой истории, сколько опытом бесстрашия, театром доверия и ценнейшим психотерапевтическим экспериментом – по возможности говорить публично о том, в чём не рискуешь признаться самому себе.

"Бонни и Клайд"
"Бонни и Клайд"

Вещдоки и свидетели кровавого прошлого одушевляются

Важный блок доктеатра на Брусфесте посвящён историческим травмам: сталинским репрессиям и повседневному, будничному социальному террору "застойных" лет. О сталинизме – два непохожих спектакля с созвучными названиями: "Наблюдатели" и "Свидетели". "Наблюдатели" – совместный проект Музея истории ГУЛАГа и Театра Предмета, придуманного учеником Дмитрия Брусникина Михаилом Плутахиным. Люди здесь – фолк-коллектив "Камонь", обеспечивающий живой саунд, и рабочие сцены, позволяющие играть предметам: ржавым артефактам, предметам лагерного быта из собрания музея. У "Наблюдателей" – парадоксальный эффект: вещдоки и свидетели кровавого прошлого, благодаря ловкости артистических рук, одушевляются и исполняют замысловатые хореографические композиции. Есть прямолинейные, близкие к хоррору сцены – когда молоток корёжит невинную жесть кружек (в этих "ролях" заняты, конечно, не экспонаты, а исходящий реквизит), но есть и сцены выживания, как ни дико прозвучит, очень красивые, лирические и трепетные. На меня во время этих маленьких игрушечных гимнов человеческой стойкости нашло озарение: не предчувствовал ли ГУЛАГ Корней Чуковский, сочиняя "Федорино горе"? "А посуда вперёд и вперёд по полям, по болотам идёт. И чайник шепнул утюгу: "Я дальше идти не могу". Кто-то – смог; а перелистывание страниц недавней российской истории нещадно меняет оптику, заставляя обнаруживать зловещий смысл даже в безмятежной детской классике.

"Свидетели"
"Свидетели"

ГУЛАГ на несколько минут становится не миражом, а телесным ощущением

"Свидетели" Семёна Серзина, поставленные в казанской творческой лаборатории "Угол", – короткая "бродилка" по миражным пространствам сталинизма, для которых в Москве идеально подошли каменные отсеки Боярских палат. Во время путешествия избранные зрители приглашаются к микрофонам – чтобы прочесть письма заключённых, не на волю к родным, но во властные инстанции, с наивными просьбами разобраться (или снова осудить – потому что жизнь по истечении драконьего срока заключения, в ссылке, на полукаторжных работах, оказалась невыносимее лагерной). Читающий надевает зэковский ватник (только первый участник, которому досталось чтение обвинительного приговора, примеряет чекистскую кожанку) – и это неопасное физическое воздействие, сковывающий движение, явно с чужого плеча предмет действует сильнее любых слов; "а ты попробуй" – и ГУЛАГ на несколько минут становится не миражом, а телесным ощущением. Слова же, что не доверены зрителям – из писем мальчишки Азата, адресованных арестованной лагеря матери, – звучат как набат, пусть и прочитаны звонким, как колокольчик, мальчишеским голосом.

"Право на отдых"
"Право на отдых"

Уютный интерьер стал сценой для пьесы о заседании, на котором Александра Галича исключили из Союза писателей СССР

"Право на отдых" – тоже отчасти интерактивный спектакль, созданный артистами Мастерской Брусникина, Сергеем Карабанем и Игорем Титовым, для исполнения в пространстве библиотек: это сохранившиеся практически в неприкосновенности заповедники советского духа, попасть в которые не составляет труда. На Брусфесте "Право" сыграли в Центральной научной библиотеке СТД (там же, где идёт исторический аудиодетектив Семёна Александровского "Время, которое"); её архаичный и уютный интерьер стал сценой для документальной пьесы Андрея Стадникова о заседании, на котором Александра Галича исключили из Союза писателей СССР – за два года до его вынужденной эмиграции в 1974-м. Брусникинцы разных поколений грандиозны в имитации всех стилей советского ораторского изуверства – от интеллигентски вкрадчивой, застенчивой, со стыдливым румянцем подлости до истерик, от хамелеонского лицемерия до "базарно-вокзального" рёва. Пять папочек выступавших на секретариате товарищей достаются зрителям. То, как легко перенимается нашими современниками риторика травли, – лучшее свидетельство наступления неосоветских времён. Но только на этой горькой фиксации и артистичном воскрешении неприятного прошлого брусникинцы не зацикливаются. Их спектакль – не про палачей с писчими перьями в руках, а про свободу и поэзию. Зрительское голосование меняет историю; вместо исключения Галича начинается концерт – песни, которые знаешь наизусть, совсем другое поколение превращает в новую, современную музыку. Будущее есть?

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG