На протестах в поддержку Алексея Навального в десятках российских городов 23 и 31 января и 2 февраля были задержаны свыше 11 тысяч человек, и многие из них вышли на акции впервые, впервые попали под дубинки, были задержаны, оказались перед судом по обвинению в административном правонарушении, а затем – под арестом, познакомившись, таким образом, с российской судебной системой.

В этом столкновении с судебной системой задержанным пытались помочь адвокаты – и февраль для них был месяцем тяжелых испытаний, и физически, потому что из-за гигантского количества дел им не удавалось толком есть и спать, и морально, потому что их попытки освободить задержанных на митингах почти всегда оказывались безрезультатными, порой их просто не допускали к подзащитным под предлогом введения в отделениях полиции плана "Крепость".

Радио Свобода публикует монологи московских адвокатов Даниила Бермана, Марии Эйсмонт и Дмитрия Захватова, героев фильма Максима Пахомова и Андрея Киселева.

Суды

Захватов

Мою доверительницу задержали 31 января, формально за то, что она принимала участие в в митинге в поддержку Алексея Навального, а фактически за то, что она, будучи студенткой медицинского колледжа, оказала первую помощь человеку, который пострадал от полицейского насилия. С подругой они были приговорены к аресту на 10 суток.

Эйсмонт

Никакого суда нет – это судом назвать нельзя. Есть здание, на котором есть табличка "суд", есть люди, которые носят мантии, есть другие, которые носят форму судебных приставов, есть люди с корочками прокуроров и адвокатов, разные люди, которые в этой декорации должны играть отведенные им роли. Называть это судом – местом, где осуществляется правосудие, где действуют принципы справедливости, гуманности, законности, – невозможно. Нужно называть вещи своими именами. Сегодня была куча народа, конвейер, прямо классический, настоящий конвейер. Совершенно непонятно, для чего это все, зачем эта процедура, из которой давно выхолощена вся суть. Зачем заходить, вставать, "а теперь вам слово, будут ли отводы, я разъясняю вам ваши права". Почему нельзя просто сказать: слушайте, вы вышли на митинг, или нам показалось, что вы вышли на митинг, – и это страшное преступление против нынешнего режима. Всем быстро в тюрьму на какое-то время. Все, взяли, отвезли в тюрьму. Всем понятно, зато. Нет, сначала тебя отвозят в полицию, там оформляют абсолютно одинаковые бредовые протоколы, рапорта – причем текст один на всех. Люди, которые попадают впервые, искренне изумляются: как так можно, здесь сказано, что меня взяли в 16.30 на улице Ленина, а меня взяли в 18:00 на улице Мира. Это же неправда! – говорят люди, которые впервые с этим сталкиваются. Им отвечают: "Ну и что, что неправда. Чего, ради тебя специальный протокол составлять? Каждого будем изучать, кого когда взяли? Еще, может, выясним, делал ли что-то противозаконное, или нет? Всем написали рапорта, и все". Ну им, конечно, так не отвечают, но так думают. А людям обычно ничего не отвечают, или говорят "не умничай, тут и тут распишись". Некоторые при этом еще говорят: "Суд разберется". Зачем они это говорят, я не знаю, потому что совершенно понятно, что никакого суда нет, никто не будет разбираться. Может, чтобы не отвечать на лишние вопросы и снять с себя ответственность за все, что происходит. Найти себе такое хорошие оправдание: это же не мы привлекли – это суд так решил.

Берман

Рапорты об обстоятельствах якобы совершенных административных правонарушениях, как правило, абсолютно одинаковые, если есть орфографические ошибки, они кочуют из одного рапорта в другой. Все это под копирку пишется. Их показания – действительно ли поступки лица, привлекаемого к административной ответственности, были общественно опасными, – важны, потому что с точки зрения международных правил задерживать человека во время публичного мероприятия можно, только когда его действия несут общественную опасность. В России, как правило, протесты мирные, никто ничего не бьет, не ругаются ни с кем, люди просто идут по улице. Даже если они выкрикивают требования, это не нарушает общественный порядок, – это их право выражать свое мнение. Пока мы являемся членами Совета Европы, мы обязаны соблюдать эти правила, но мы их не соблюдаем. Процесс проходит в таком духе: "зачем заявляете столько ходатайств, давайте быстрее, почему не ознакомились раньше". Это не правосудие, даже не его имитация, просто отправление какой-то процедуры, которую правосудием нельзя назвать. Конвой интересуется: зачем вы [подзащитных в суд на апелляции] возите, все равно ничего не отменяют? Прав конвойный?

Захватов

Моя Россия сидит в тюрьме. Процесс проходил достаточно мило, – но сладко стелют, да жестко спать. Обычно отказывают во всех ходатайствах, от слова "совсем" – в приобщении документов, вызове на допрос сотрудников полиции, – и дальше по-быстрому выносят решение, причем порой эти решения как под копирку. Сегодняшний процесс отличался тем, что отношение было достаточно приличное, не было никаких криков, что, к сожалению, в последнее время все чаще бывает. Суд приобщил видеозаписи, на которых четко видно, что никакого неповиновения сотрудникам полиции Алексей не оказывал, – и вынес прямо противоположное решение, что Алексей оказывал сопротивление. Отдельно – о наказании. Человека привлекают к ответственности. Если он впервые оказался в такой ситуации, как вы думаете, наказание будет больше или меньше? Оно будет меньше, скажете вы. Но только не в нашем случае. И это подтверждает политический характер преследований. Алексею дали максимальный срок административного ареста, который в принципе можно назначить по этой статье с условием того, что ранее он к административной ответственности не привлекался. И хотя он не привлекался к административной ответственности, суд в решении указал, что поведение Алексея носит систематический антисоциальный характер. То есть человек ранее не привлекался, но – систематический антисоциальный. Решения написаны под копирку.

Берман

Если меня не пустили в полицию [к задержанному], то при цивилизованной системе я мог бы прийти в суд и сказать: право моего доверителя на защиту было нарушено, прошу прекратить дело в отношении него либо вернуть дело обратно. Отсутствие должного контроля со стороны суда позволяет вытворять подобные вещи. Если бы полицейские знали, что суд не примет административный материал, который составлен в отсутствие адвоката задержанного, все бы было совершенно по-другому. Кому я могу пожаловаться на мой недопуск в отделение полиции? Никому. Я могу взять расписку людей, которые находились в отделении полиции, что к ним, несмотря на требования, не допустили адвоката, собрать видеофиксации, найти свидетелей и пойти в административном порядке обжаловать недопуск. Первая инстанция мне, скорее всего, откажет, вторая инстанция, скорее всего, откажет, где-нибудь на верхушке скажут: да, мы признаем действия сотрудников неправомерными, они обязаны были пустить адвоката внутрь. И что? Ни начальник этого отделения, ни руководитель прокуратуры, который надзирает за этими отделениями, никто не понесет никакой ответственности, даже дисциплинарной. Причем это произойдет через полгода или год после задержания.

Захватов

По делам об административных правонарушениях, тем более по "антимитинговым" статьям, мы в подавляющем большинстве случаев процессуальным способом никак не можем повлиять на решение суда. Тому в подтверждение была опубликована статистика, если я не ошибаюсь, "Апологии протеста", согласно которой количество отмененных постановлений составляет ноль, то есть виновны абсолютно 100 процентов тех, кто попал в автозаки, включая таджиков-дворников, которых тоже задерживали, включая людей, которые просто прогуливались в центре с детьми. Для чего это делается, не знаю. Возможно для того, чтобы оказать устрашающее воздействие на людей, что люди в форме вокруг них ходят, сейчас с ними будет происходить что-то страшное, чтобы больше они не смели выходить на такие протестные акции.

Эйсмонт

В "митинговых" делах кажется какое-то особое беззаконие. Может быть, нам так кажется, потому что этих дел так много и они очень публичны. Ведь попадаются на "митинговых делах" люди, которых в подавляющем большинстве мы бы охарактеризовали как законопослушных. Многие из них активны в соцсетях, у них знакомые, друзья, тема общественно значимая, поэтому общество много знает про эти процессы. Как проходят процессы, например, по выдворению мигрантов, ведь сотни мигрантов депортируют каждый день? Я думаю, примерно так же, просто к этому меньше внимания. Есть ощущение, по крайней мере в Москве, что митинги – это тема, по которой либо есть указание сверху, либо, может, не указание, но какое-то ощущение полицейских, судей, что речь идет об особых врагах режима, и по ним в принципе не может быть никаких оправданий и прекращений дел. Я не очень понимаю, почему нельзя было прекратить дело в отношении сироты, выпускника детского дома, очевидно случайного на этом мероприятии человека с диагнозами. Его отпустили, и на том спасибо, бывало, суды принимали решение отправить в спецприемники людей с серьезными диагнозами, в том числе таких, при которых нельзя назначать административный арест. То есть нам, наверное, повезло, что у судьи сердце немножко екнуло, когда она услышала эту историю. Человек приехал на заработки в Москву, сирота, инвалид с детства, с диагнозом. Его взяли, сказали, что он участвовал в митингах, посадили на 10 суток. Когда мы в суде говорили: посмотрите его документы, просто почитайте, у него справка, что он инвалид с детства, [судья] так переживала: как же сотрудники полиции таких берут? Что же делать? Я говорю: "Прекращать, наверное, дело". [Она] решила, видимо, что прекратить нельзя, но можно отпустить, освободить. По отсиженному дала, сколько он отсидел к моменту апелляции, столько и оставили. При этом он останется виновным в правонарушении, но выходит из спецприемника. И на фоне всех других [задержанных], кому все оставляли без изменений, конечно, это выглядит как человеческий поступок, все-таки пожалела.

"Политика"

Захватов

Сегодня я в суде говорил, что помимо процессуально-правовой стороны вопроса есть еще теория государства и права, согласно которой так не может продолжаться долго. Когда руководитель полицейского подразделения дает прямое указание сотрудникам полиции, чтобы они врали под присягой, и они не могут отказаться под угрозой увольнения. Когда решение судов носит такой откровенно репрессивный характер, что складывается впечатление, что судьи вообще не испытывают никакого милосердия к людям, либо что это централизованная операция, организованная кем-то, кто раздает указания, в том числе, и судьям. Я говорил о том, что такая ситуация не может долго продолжаться: вы не можете взять страну и разделить ее на тех, кто держит ружье, и на тех, кто держит лопату, над которыми стоят те, кто держит ружье. Такое общество не может долго сохранять стабильность, все это оканчивается всегда очень плохо и печально. Поэтому мы просим судей, сотрудников полиции, если они не могут отказаться от выполнения подобных распоряжений, чтобы они хотя бы задумались о последствиях. И если им указано причинить зло конкретному человеку, которого привлекают по политическим мотивам, хотя бы это зло минимизировать, дать меньшее наказание.

Берман

С нормальной точки зрения, людей, которых только подозревают в совершении административного правонарушения, нельзя задерживать так надолго, их можно изолировать от общества только после решения суда. Их задерживают, держат сутки или даже больше, отвозят в суд, до этого момента их фактически наказывают, они изолированы от общества. И если бы еще у государства были возможности создавать комфортные условия для задержанных. В отделениях всего несколько мест, где могут разместить задержанных, остальные будут спать в коридоре на лавках, в кабинете вповалку. С учетом того, что среди задержанных много девушек, это ужасно. Все это делается с одной целью, – не просто охладить, рассеять протест, а именно отбить желание ходить на митинги.

Захватов

По сути дела, в стране, которая раньше ограничено признавала право на свободу собраний, сейчас уже нужно говорить, что право на свободу собраний просто-напросто запрещено. Людей задерживают за абсолютно безобидные вещи, вроде одиночных пикетов, которые ко всему никак не связаны ни с Навальным, ни с политикой, люди выходят на тему жилья, по поводу религиозных вещей, причем совершенно традиционных конфессий – это все запрещено, если вы выходите, вас задержат. Конвейерное правосудие по-другому не может быть устроено: когда вы массово задерживаете людей, вы вынуждены будете оформлять документацию по поводу этих людей. Если вы возьмете какой-нибудь рапорт в каком-нибудь отделе полиции на одного задержанного, потом сравните его с рапортом или протоколом другого задержанного в другом отделе полиции, вы поймете, что там все слово в слово, вплоть до запятых, разнятся лишь фамилии тех, кто задерживал, и фамилии самих задержанных. После этого эти материалы передаются в суд, суды выносят абсолютно одинаковые постановлениях. Будут отличаться наказанием. Девушкам, лицам женского пола принято давать наказание меньше, хотя именно в связи с возросшей протестной активностью в январе мы наблюдаем другую тенденцию, что и девушкам начали давать максимально возможное наказание.

Берман

Задержали непонятно за что, продержали целый день, штраф привинтят. [Но] история для людей не закончена. К ним будут ходить участковые, вручать предупреждения, что больше не должны нарушать закон, стучаться в дверь в семь утра или поздно вечером. Они теперь записаны в некие якобы экстремисты, хотя на самом деле это просто творческая молодежь, интеллигенция, которая пытается самовыражаться. Ничего опасного для государства они не делают. По-моему, опасные для государства люди совсем не эти. Взять некую совокупность людей, привезти в полицию, написать абсолютно лживый протокол, потом этот абсолютно лживый протокол руками судьи из районного суда легализовать. Все эти люди будут видеть ложь, которую государство легализует. Что, от этого уважение к государству появится, к судебной власти? Тут, наверное, многие думают: это административное дело, по сложным делам, наверное, все по-честному, а здесь просто такая политика. Это чушь собачья. На самом деле, вся сфера уголовного, административного производства примерно такая же лживая, построенная не на законе, а на понятиях. Подходишь к следователю, говоришь: как же вы расследуете такое уголовное дело? Он говорит: вы же все понимаете. Идешь к судье, спрашиваете: как же вы выносите приговор по такому делу? Она говорит: вы же все понимаете, это не от нас зависит, нам привезли. По административным делам подходишь к дежурному, говоришь: зачем же вы этих людей сюда привезли и удерживаете? Он говорит: не я их сюда привез. Идешь в дежурную часть, там сидит майор: как же так? Он говорит: не я их сюда привез. Идешь в актовый зал, где их держат, там оперативники Центра Э, еще кто-то. Я говорю: как же так? Они говорят: так это не мы их сюда привезли, не мы их задерживали. Мне всегда было интересно, где нулевая точка, где все начинается? Получается, что они вроде все не ответственны, но свой протокольчик каждый напишет. По-моему, это разрушает государство значительно больше.

Захватов

Ужасно раздражает, что нет предмета для разбирательства, и на это затрачиваются гигантские силы, несоразмерные тому, что произошло. Представляете, по делу допрошено больше 20 свидетелей? По уголовным делам об особо тяжких преступлениях редко когда увидишь 20 свидетелей, такое бывает только по уголовным делам экономической направленности. Но из-за трех с половиной плакатов? Фабула дела простая: молодых людей обвинили в том, что они совершили два акта вандализма. Первый акт заключался в том, что они наклеили плакат на здание проходной Генеральной прокуратуры. Второй эпизод – у Люблинского суда, этих же молодых людей обвинили в том, что они расклеили на здании плакаты. Причем плакаты, согласно обвинению, имеют оскорбительное содержание, притом что на плакатах просто цитаты из Священного писания. Может, у нас Библия является каким-то ругательством? Не бывает таких уголовных дел, когда у вас сумма ущерба три тысячи рублей, не возбуждают уголовные дела за наклеивание плакатов. Это настолько нелепо, что я назвал эту ситуацию процессуальным вандализмом. Вместо того чтобы расследовать реальные преступления, возбудили эту чушь собачью. Шесть томов потерянного впустую времени, которое можно было потратить с пользой, а не преследовать каких-то студентов.

Берман

На все это смотришь годами, видишь несправедливость, естественно, у человека будет полное недоверие к государству. Система, которая хотя бы условно должна устанавливать справедливость, не только не устанавливает, они гремучую смесь неправды смешивают и зачастую являются не просто исполнителями, а авторами. Видимо, власти удобен такой суд, такая полиция. Самое страшное, о чем думаешь всегда, что дали бы этим полицейским приказ к стенке поставить ребят и расстрелять, – у меня почему-то нет сомнений, что расстреляют. Может быть, нашлось бы несколько, которые бы сказали: нет, мы не палачи, мы этого делать не будем. Но, мне кажется, часть из них с радостью бы перестреляла или отправила в ГУЛАГ лет на двадцать просто за то, что те слово "свобода" написали.

Эйсмонт

Чтобы что-то изменить, нужно понять, почему все происходит так, как происходит, каких ошибок надо будет не сделать в условной прекрасной России будущего. Мне до сих пор до конца непонятно, как мы дошли до жизни такой. Не то, что когда-то в России был независимый прекрасный суд, может быть, в XIX веке для некоторых категорий дел, но по сравнению даже с 90-ми годами, с началом нулевых то, что происходит сейчас, – сильнейшая деградация. Как судьи, которые сейчас выносят решения, дошли до этого состояния? Они всегда были такими? Многие говорят про "телефонное право", но у меня нет уверенности, что оно есть, не знаю, звонят ли им по каждому делу. У меня нет ни одного подтверждения, что они кому-то звонят, или что им звонят и говорят, что надо делать. У меня есть ощущение, что они сами чувствуют, как надо делать. Как они превратились в эти машины по штамповке чудовищных, нелепых, совершенно абсурдных решений? Как они превратились в такую грустную профессию, как назвала это на днях одна арестованная за митинги девушка? Она так и сказала "Как же это грустно – быть судьей".

Берман

Я против того, чтобы адвокат был в политике. При идеальном положении вещей я прихожу в суд, заявляю свою позицию, и суд меня слышит, и мне не нужно бежать к журналистам, говорить, что здесь беспредел. По-хорошему, моя работа должна быть абсолютно скучной, неинтересной, я большую часть времени должен проводить за исследованием каких-то бумаг, готовить речи в суде и все, а не стоять по 5–6 часов возле отделения полиции, и потом мне же мое руководство говорит, что я политизирую адвокатуру. Теперь по любым административным делам надо контактировать с журналистами, потому что по не самым сложным делам беспредела столько, сколько раньше было по делам о терроризме. Там они еще каким-то образом могут морально оправдывать: мы террористов ловим, любыми средствами пользуемся. Я с ними не согласен, но могу их точку зрения понять. Когда то же самое происходит в отношении протестующих – это совсем другая песня. Адвокатская профессия должна быть абсолютно не политизирована, но при одном условии – независимости суда. Если этого нет, адвокаты политизируются, потому что то, что они обязаны делать по закону, перестает работать.

Захватов

Мне рассказывал один из тех, кто освободился из спецприемника: поскольку людей туда набилось очень много, их не успевали досматривать, поэтому некоторые умудрились пронести с собой в камеры телефоны. Был обыск. Обысковые мероприятия длились целый день, чтобы отобрать у людей телефоны. Приезжали следователи, кому-то угрожали. Ребята устроили флешмоб, назвали это "великий шмон". Видите, как ситуация выходит из-под контроля, люди перестают бояться. Это очень важный момент. Вы когда-нибудь видели, чтобы люди устраивали митинг в спецприемнике? Люди перестают бояться, несмотря на все безумные сроки, безумное уголовное дело. Когда вы пытаетесь всех испугать, сделав это настолько глупо, настолько демонстративно противозаконно, это размывает суть государства, размывает монополию на насилие, делает ее немножко смешной. 3 февраля судили людей, которые были задержаны 2-го, огромное количество людей привезли в Савеловский суд. Люди сначала боялись, потому что санкция предусматривает либо штраф, либо арест. Сейчас ты зайдешь в кабинет, и там судья определит твою судьбу. А судебный процесс длился три минуты, какой-то военно-полевой суд. Когда люди увидели, что их представление о суде из книг и фильмов вступает в противоречие с реальностью, – одна из судей, которая осуществляла производство по делам о правонарушениях, просто кричала, – людям стало смешно, они успокоились, приняли то, что им назначат арест, и просто перестали бояться. А дальше эти люди выйдут и расскажут обо всем, этот опыт отрефлексируют, страха в них будет только меньше. Только когда спадает пелена тотального страха, возникает какая-то надежда на позитивные изменения.

Адвокаты

Берман

Самое страшное, когда нет возможности пожрать. Надо отоспаться чуть-чуть. Греет, что завтра суббота, завтра не будет суда с арестами – не нужно тратить времени, не нужно в очередной раз видеть, как человек, который, как правило, ни в чем не виноват, отправляется под арест или штрафуется. Честно говоря, ночью, когда приходишь домой, вроде по логике нужно ложиться спать, но спать после таких приключений не получается. Пока побродишь, десять чашек чая выпьешь, обо всем десять раз подумаешь. Как у Булгакова, врач на новое место на лошадях сквозь бурю едет и говорит извозчику: по вашим дорогам нужно привыкнуть ездить. Тот отвечает: я 15 лет езжу, и не привык. Все равно достаточно тяжелое эмоциональное состояние.

Эйсмонт

Я в прошлом журналист, и когда-то давно была такая рубрика "Журналист меняет профессию". Корреспондент издания, чтобы понять как на самом деле устроена жизнь людей определенных профессий или социальных слоев, прикидывался одним из них и на собственном опыте изучал предмет. Рубрика, скажем прямо, спорная была, но очень популярная одно время. Так вот иногда я чувствую себя автором такой рубрики. У меня есть красная корочка, она дает возможность мне быть свидетелем того, что происходит, видеть процесс чуть с другого ракурса, чем его видят слушатели в зале суда или сторонние наблюдатели. Мне хочется понять, как существует такая огромная страна, населенная многими прекрасными людьми, в условиях полного отсутствия правосудия. Оправдались ли мои ожидания или я разочарована? У меня нет никаких пафосных слов о том, как ужасно или как прекрасно быть адвокатом. Я спокойно на это смотрю. Я знала, куда иду. Я до этого несколько лет была в судах журналистом.

Захватов

Я никогда не планировал быть адвокатом. Это получилось достаточно спонтанно. Я работал юристом в коммерческих структурах. Первый раз меня посетила мысль о том, что было бы здорово защищать людей в уголовных процессах, когда Мария Алехина, Надя Толоконникова, Екатерина Самуцевич устроили перформанс в храме Христа Спасителя. Меня поразило достоинство, с которым они встречали несправедливость, которая на них навалилась, и поразила неистовая злоба, которая исходила от большого количества людей, которые чуть ли не смерти им желали. Я увидел, как их защищали адвокаты, в первую очередь Марк Фейгин. Потом был процесс украинской летчицы Надежды Савченко, ее тоже защищал адвокат Фейгин и адвокат Новиков, которые великолепно осветили абсурд обвинения. Я понял, что пытаться в противостоянии с государством добиться для людей, которые попали в беду, какой-то справедливости – это то, чем мне хотелось бы заниматься, и то, на что я готов положить свою жизнь в профессии. Отдельная тема жизни адвоката в России – это профессиональное выгорание, когда ты очень долго идешь к результату и его в итоге не получаешь. Казалось бы, вот железобетонные доказательства, что человек невиновен, его нужно оправдать. А в России количество оправдательных приговоров составляет на сегодняшний день 0,2 с чем-то процента, из которых большинство, судя по сообщениям СМИ, – это сотрудники правоохранительных органов, которые были обвинены в том, что они пытали людей и так далее.

Берман

До определенного момента я был убежден, что есть много неправильного, с чем надо бороться, но как и, наверное, большинство жителей страны, я считал, что лучше всего добиваться этого внутри коллектива, зачем из него лишний раз выбиваться. Есть руководство, мы его сменить не можем, но чем ближе к начальству, тем ты влиятельнее, на что-то повлиять можешь. А потом произошел резкий перелом, я понял, что это абсолютное заблуждение, что все это не какой-то стройный план, а на самом деле телега, несущаяся с горы в интересах нескольких человек. Они сами даже убеждены, что что-то контролируют, но они ничего не контролируют. Будущее принадлежит тем, кто за него борется.

Эйсмонт

Зачем вообще нужны адвокаты по таким делам, как "митинговые", или, скажем шире, "политические", где все предрешено? Могу только за себя сказать. Первое – это психологическая помощь людям, особенно тем, которые попали впервые в такую ситуацию. Когда кто-то рядом разъясняет, что происходит, это сильно снижает стресс, даже когда тебе говорят: тебя осудят, заплатишь штраф или поедешь в спецприемник, но там не так плохо, как ты можешь воображать, бить и пытать, скорее всего, не будут, кое-как кормят, я приеду туда тебя навестить, передам твоей маме или девушке, что ты там. Есть люди, которые будут носить тебе передачи, а мы сейчас подадим правильные ходатайства и потом пойдем в Европейский суд по правам человека, – это часто успокаивает, ведь многие первоходы дико волнуются, потому что не знают, чего им ожидать. Второе – подготовка к подаче жалобы в Европейский суд для тех, кто этого хочет. Третье: свидетельство для истории, как это все происходит, в делах остаются следы в виде жалоб, ходатайств, заявлений, которые помогут потом лучше понять потомкам, как это все было и почему.

Берман

Задумываешься, насколько нужна адвокатская профессия. Все, что касается следствия, дознания, остального, должно быть основано на том, что это контролирует суд. [Если] неправильно себя ведет следователь, я должен иметь возможность пожаловаться судье. А судья в итоге рассматривает уголовное дело, где нет состава преступления, но не может оправдать, власть судьи – дать условно, не лишить свободы или дать минимальный срок, штраф и так далее, но полностью оправдать судья власти не имеет. Не думайте, что судья говорит: я убеждена, что он преступник. Она говорит: да, он не виноват, я знаю, но я ничего сделать не могу. В апелляцию идешь, они тоже говорят, что ничего сделать не могут. В Верховный суд пишешь, назад возвращают: мы ничего сделать не можем. А кто может? Получается, что никто. Если адвокаты бессильны, то кто не бессилен? Чаще всего это очень неблагодарная работа, потому что ближайший суд, который может справедливо все рассудить, находится в Страсбурге. А представьте себе на секунду, что человека подозревают не в совершении какой-то ерунды типа административного правонарушения, а в совершении уголовного преступления, – подсунут адвоката по назначению, а адвоката по соглашению оставят снаружи бегать. Административка, черт с ней, а там его могут мучить, пытать, бить, – [и он] подпишет. А если он признается, потом в суде доказывайте, что это под пытками получено. Это просто иллюстрация.