Создатель интернет-энциклопедии Lurkmore и политэмигрант Давид Хомак принял участие в ЛГБТ-прайде в Тель-Авиве в месяц гордости, который завершился три дня назад. Весной Давид Хомак сделал каминг-аут как небинарная персона. "Мальчик я, девочка, нечто среднее – мне с собою стало намного лучше", – написал Давид Хомак на своей странице в социальной сети. В интервью Радио Свобода основатель "Луркоморья" рассказал о депрессии, гомофобии и причинах каминг-аута.

Давид Хомак просит обращаться к нему в мужском роде и на "ты".

– Как ты в этом году праздновал месяц гордости?

– Я сходил на прайд в Тель-Авиве в прошлую пятницу и немного взбесил этим русский интернет, который по привычке следит за мной.

– Ты первый раз участвовал в прайде?

– Я уже шестой раз участвую в прайде в Тель-Авиве, но обычно одеваюсь не так ярко. Как правило, я выкладываю фотографии с прайда в публичный доступ, но раньше на мне были ярко-розовые футболки и кепка. Ничего особенного, никаких блестящих ногтей и готических платьев, как в этом году. Колготки я у жены отобрал, вернее, она мне их выдала, чтобы поярче было.

– Помнишь свои впечатления от первого прайда, в котором ты принял участие?

– Картинками из интернета я был настроен на фрик-шоу, разнузданные пляски, похожие на те, которые мы устраивали в нулевых. Но я увидел, что прайд – это о весне. По улицам шли модные стильные накачанные парни, за ними бабушки с внуками и вообще весь город.

– Почему твой каминг-аут и твой наряд для гей-парада взбесили интернет-пользователей?

– Фотографию меня на прайде выложил в соцсеть с моего разрешения кто-то из моих друзей. Олег Кашин ее запостил на своей странице. Когда я вернулся домой, то увидел, что мое участие в прайде вызвало бурление среди хейтеров, которых моя позиция по ряду вопросов последние несколько лет сильно злит. Я им в некотором роде сделал детство, а теперь, видите ли, с их взглядами не согласен.

Дети, которые учились в школе, когда мы делали этот проект, а нам было под 30, не поняли ироническую концепцию Lurkmore и решили, что мы его придумали как школу троллинга, а на самом деле это не так. Так как я на некоторое время пропал из российского интернета, то эти дети не представляли, как я выгляжу и что на самом деле думаю на общественно-политические темы, и воспринимали совершенно серьезно статьи Lurkmore как руководство к национализму и гомофобии. Эти дети думали, что я 40-летний пузатый дядька в косухе. Но надо понимать, что у истоков этого проекта стояли не мейнстримные люди, например, я – небинарный человек. Мы делали Lurkmore наперекор мейнстриму и не пытались попасть в мейнстрим, так случайно получилось. Мне не нравится, что сейчас меня пытаются подтянуть под русскую праволиберальную идею. Пока меня не было в русском интернете, выяснилось, что они мне чуть ли не алтари ставят. Они восхищаются тем, что я за свободу слова принял мученическое изгнание из России, а я им отвечаю, что ничего общего с национализмом я иметь не собираюсь. Я пострадал не за околонацистские шуточки, а за свободу слова. А чуваки решили, что я разделяю их взгляды, что не так. Так вот я своим каминг-аутом в том числе сказал: "Либо вы принимаете меня таким, какой я есть, либо нет".

– Почему тебе пришлось в 2014 году бежать из России в Израиль?

– Сначала ко мне пришли из СК потому, что в Lurkmore было плохо написано о республике Адыгея, причем написано ее жителями. То есть это была не совсем ультраправая тема. Потом пришли из-за статей о Рамзане Кадырове и исламе. Опера приходили ко мне домой раз в три месяца. Центр "Э" начал проявлять ко мне нездоровый интерес. Опер мне прямо предлагал делиться данными, кто что редактировал в Lurkmore, то есть они хотели пользователей с моей помощью взять за жабры. Я сказал: "Давайте ордер, и я вам вынужден буду предоставить информацию". Ордер они, конечно, мне не предъявили. Жить в московской квартире с четырьмя котами, постоянно ожидая, что в шесть утра принесут очередную повестку или проведут обыск, стало нельзя. До обыска у меня не дошло, но квартиру нашего сисадмина обыскали. Стало понятно, что мне оставаться в России небезопасно, потому что в любой момент я могу стать обвиняемым по уголовному делу. Мы пытались бороться, угрохали много денег на адвокатов – тогда просить о помощи в соцсетях было не принято. Но в конце концов я решил уехать. Я приехал в Израиль в пальто с одним ноутбуком, думая, что перезимую, а весной вернусь. Позже в Израиль приехал мой партнер с нашими котами. Прошло уже шесть лет. Теперь у нас шесть котов, двое – местных. Было бы и больше котов, но если их численность переваливает за семь, то начинаются территориальные войны.

– Год назад были предложены поправки в Семейный кодекс, дискриминирующие транс-персон. Поправки не приняли, но законопроект сильно возмутил и напугал людей, выступающих за равноправие. Твой каминг-аут как небинарного человека связан с этой инициативой?

– Я сделал каминг-аут, потому что гендерная тема все сильнее проникает в интернет, и в моем окружении стало больше людей, которые открыто говорят о ней. Так что мой каминг-аут совсем не из-за поправок Мизулиной, но попытка ущемить транс-персон в правах очень меня бесила. У меня осталось в России много друзей с разной идентичностью, в том числе гендерной. Мой каминг-аут получился из-за моих препирательств с националистами. Мне кинули ссылку на ContraPoints, где Натали Вин рассказывала, как распознать нацистские ключевые слова в тексте. И это привело меня к жесточайшему кризису идентичности на несколько суток. Я в прошлом ноябре начал копать эту тему. И одна знакомая спросила: "Почему Хома стал много твитить о гендере?" Я подумал, что я в самом деле много об этом читаю и пора уже признаться, что все сложно. Кроме того, я находился в контакте с человеком, которому было тяжело выносить весь этот диссонанс, и я понял, что надо о себе заявить публично, чтобы поддержать этого человека.

– Как ты определяешь сейчас собственный гендер?

– Я пока в полной мере не понял и не могу объяснить в существующей парадигме, почему и как это работает. Кому-то нужна гормональная терапия, кому-то нет, кто-то чувствует себя то мальчиком, то девочкой, кто-то кем-то отдельным, вне этих определений. Меня бинарно трансгендерные люди спрашивали, как это у нас устроено. Я ответил, что не знаю. Есть только какие-то моменты, когда все идет не так. Я однозначно чувствую нежелание себя ассоциировать с тотально мужским гендером. Многие знают, что попытка жестко топить за гендер, данный от рождения, приводит к интересным спецэффектам. Люди, которые пытаются гипермаскулинно себя вести, имеют некоторые проблемы с идентичностью. У меня тоже были попытки изображать из себя настоящего мужика, они привели к большим проблемам в прошлой жизни.

– Часто ли ты сталкивался с трансфобией?

– Я сталкивался с гомофобией еще в 90-х, в студенческие годы. Тогда почти никто не знал слово “трансфобия”, но все знали слово на букву “п”, вот его и употребляли в мой адрес. Я никогда не скрывал свою гендерную идентичность, просто у меня не было слов, чтобы описать ее. Я позволял себе ходить с накрашенными ногтями и косой до пояса. Из-за этого некоторые люди отказывались в гомофобных оскорбительных терминах со мной сотрудничать и в целом взаимодействовать. Люди ничего не знали о гендерной идентичности, они видели мой маникюр, длинные волосы и выносили вердикт.

– Как твое близкое окружение отреагировало на каминг-аут?

– Я пытался играть настоящего мужика, но это у меня не очень получалось. Когда я сделал каминг-аут, все знакомые моей юности и бывшая жена не удивились. Моя нынешняя партнер спросила: "А новости какие?" Я ожидал намного больше хейта и ужаса. Мой недавний каминг-аут показал, что массы не понимают разницы между геем, трансгендером и небинарной персоной. Те, кто посложнее, предположили, что я сейчас сменю документы и все остальное. Некоторые люди поняли меня, и мы поддерживаем отношения.

– Ты планируешь гормональную терапию?

– Куда кривая вывезет. Все статьи о гендерном переходе, которые мне доводилось читать, создали впечатление, что это как-то грубо и совсем не то, что нам обещал киберпанк. Иногда хочется измениться, иногда нет. Но это работает не так хорошо, как может работать в пубертатный период. У меня сейчас не настолько сильная дисфория, чтобы начинать переход.

– Как ты почувствовал себя после каминг-аута?

– Стало немного проще, я теперь могу зайти в магазин, выбрать женскую обувь, примерить ее и не париться. Я могу в юбке пойти по улице, а не только на прайд. Но я живу в Тель-Авиве, где есть трансфобия, но в целом вся мягко и плюшево. Здесь есть кварталы, где можно увидеть очень небритых чуваков в розовых боди. И это нормально.

– После участия в прайде ты написал пост "А вот представьте: 2025 год, счастливая Россия будущего, торжественный гей-прайд на Васильевском Спуске". Думаешь, такое возможно?

– Государство пытается все заморозить и не пустить никого никуда, но общество плюет на это и меняется само. Общество прогрессивнее, чем можно подумать. Несомненно, люди примут перемены, никуда не денутся, может быть, не к 2025 году, а к 2030-му. О ЛГБТ все больше говорят, люди до фига смело выходят из шкафа. Они оперируют понятийным аппаратом, который мне в 20 лет был недоступен. И я дорого бы дал, чтобы он был мне доступен 20 лет назад. Сейчас вокруг очень много стало трансгендеров, небинарных и гендерфлюидных персон. "Это мода такая", – говорят нам скептики. Нет, можно просто посмотреть на график левшей в популяции: между 20-ми и 50-ми годами XX века он быстро растет, с 3% до 12%, после чего стабилизируется. Все вышли из шкафа. И мы все выйдем, когда безопасно станет.

– И тогда ты вернешься в Россию? Хочешь вернуться?

– Я скучаю по России, московского лета мне очень не хватает. В Россию я вернусь при первом удобном случае. Но для этого надо всего-навсего, чтобы исчез риск возобновления преследования меня по уголовному делу в России. Уголовное дело против меня могут открыть в любой момент, кроме того, я уже в эмиграции много интересного наговорил в твиттере. В 2016 году по московскому адресу приходили опера и искали меня.

– Как ты адаптировался в Израиле?

– Не очень, я здесь десоциализировался сильно из-за депрессии и хронической мигрени. Я был известен в молодежной тусовке в русском интернете, сейчас я не очень вовлечен в местную жизнь. Я веду экспатскую жизнь, не знаю иврита, но у меня нормальный английский. Я плохо переношу летнюю погоду в Израиле. 35 в тени – это не то, к чему меня готовила жизнь.

– Три года назад ты рассказал, что страдаешь от сильной депрессии? Тебе удалось справиться с этой болезнью?

– Молодежь иногда пишет, что не помнит меня как участника проектов русского интернета, но помнит интервью со мной на "Медузе" о депрессии, которая помогла им понять свою депрессию. Я более-менее победил депрессию, но не ее причину. Моя депрессия была во многом обусловлена мигренями и сильными хроническими болями. На это наложилось то, что мое дело в России рассыпалось, а я пытался в соответствии со стереотипом о настоящем мужике спасать свое дело и русский интернет. Я пытался работать, быть активным, невзирая на мигрень. Это привело к тому, что однажды я упал на диван и больше не встал, около года я не выходил из дома. Мне помогли моя семья, мой партнёр, время и антидепрессанты. За это время я сменил нескольких психиатров и неврологов. Я под воздействием моего партнера стал регулярно выходить на улицу и заниматься физической активностью, это важно для борьбы с депрессией. Работу я пока не нашел, потому что я большую часть недели нахожусь без сознания из-за мигрени. Я попал в финансовый кризис из-за временной неработоспособности, но я буду его решать.

– Можно сказать, что ты сейчас в ремиссии?

– Я пытаюсь сейчас пересобрать себя после тяжелой фазы депрессии. Мой каминг-аут был в том числе частью этого процесса.

– Как ты думаешь, в чем причина российской гомофобии?

– В 90-е гомофобии было меньше в бытовом плане. И она под воздействием прогресса таяла на глазах. Общество становилось заметно менее фобным в разных направлениях. Потом врубили этот рубильник, и стало тяжело дышать. В 2010 начались нападения на гей-клубы. Я уверен, что они были инициированы сверху, никто их не расследовал. Мне сложно судить о российском обществе в целом, потому что у меня своя выборка людей, с которыми я общаюсь. Но я уверен, как только рубильник отключат, все это вернется к базовым настройками, будет смягчаться и таять. Среди моего круга общения упертых гомофобов два, но они не перестали со мной общаться, после того как я сделал каминг-аут, просто задекларировали свою гомофобию.

– Как ты видишь будущее России?

– Я вижу безумное закручивание гаек, и будет хуже, я просвета не вижу. Была микрооттепель во время чемпионата мира по футболу в 2018 году, с тех пор все движется от плохого к худшему. С другой стороны, СССР был навсегда, пока не кончился. Сейчас я не вижу слабых точек у режима, но возможно, мы не замечаем, что он уже сыпется.

– Что бы ты сказал транс-людям?

– Сейчас идет наезд на права транс-людей не только в России. В США и Британии пытаются подвергнуть сомнению уже завоеванные права транс-персон. В ответ на дискриминационные инициативы начали поднимать тему прав транс-персон и бороться за них. Небинарные люди стали заметны в публичном поле. Но фобии сильны, и нам придется с ними биться.

– В одном из последних постов ты написал trans rights matter. Собираешься бороться за эти ценности?

– Я всегда готов бороться, так почему же не за это?