Новый роман Владимира Сорокина "Наследие", действие которого происходит в недалеком будущем, открывается сценой отправления из Владивостока транссибирского экспресса № 4. Тянет его паровоз, в топку которого закидывают куски парного человеческого мяса вперемежку с нефтью. Недостачи в топливе нет – незадолго до описываемых событий шла война, и мясо исправно поставляла армия, а теперь его берут в лагерях или просто на станциях, куда охрана поезда отправляется на охоту с сетью и электрошокером. Перед отправлением состава исполняется ритуал: к последнему столбу на вокзале привязан предатель родины, и кочегар отъезжающего поезда разбивает ему голову кувалдой.
Тема человеческого мяса интересовала Сорокина с самых ранних его текстов. В его рассказах и романах на человека охотились в осеннем лесу с егерями и, убив, освежевывали и жарили на костре, девушку-невесту в рассказе "Настенька" запекали в печи и съедали за свадебным столом, в романе "Роман", искусно пародирующем русскую классическую прозу, главный герой (также по имени Роман) в финале брал топор и убивал одного за другим всех остальных персонажей, а в повести "Сердца четырех" тела одних героев превращались в жидкость ("жидкая мать"), а сердца других – в игральные кости. Хулители писателя находили в этом патологическом интересе к человеческому телу отвращение и извращение, его почитатели видели универсальные метафоры советского террора, литературные критики вспоминали романы маркиза де Сада, театр жестокости Антонена Арто и перформансы венских акционистов, ставивших кровавые эксперименты с собственными телами. Но никому не приходило в голову, что в своих пугающе натуралистичных сценах писатель предсказывает российскую реальность времен войны в Украине, когда главным материалом наступившей эпохи стало то самое человеческое мясо.
Принято считать, что пророческий дар Сорокина раскрылся в антиутопиях "День опричника" (2006) и "Сахарный Кремль" (2008), где он описал возвращение России в эпоху Ивана Грозного с ее монархией, боярами, опричниной, казнями и изоляцией от внешнего мира – что, в общих чертах, и произошло в путинской России. Но оказалось, что, помимо предвидения политической и социальной системы, он весьма достоверно предсказал и физиологию наступившей эпохи. "Мясные штурмы" под Бахмутом, а ныне под Авдеевкой, где применяется классическая русская тактика "навала", заваливания противника телами своих солдат – вкупе с приказами "ни шагу назад", заградотрядами, расстрелами дезертиров и оставлением своих раненых умирать на поле боя.
Живодерские практики ЧВК "Вагнер", где ныне покойный Пригожин и его подчиненные набирали человеческое мясо по российским колониям – отмороженных, отчаявшихся зэков, которые были готовы разменять свою уцененную жизнь на иллюзию свободы и подписывались на верную смерть или инвалидность. Вспоминается сюрреалистическое видео на террасе военного санатория на юге, где Пригожин сидел на фоне ночного моря с четырьмя вагнеровцами, потерявшими конечности в бою, и все благодарили его и говорили, что мечтают вернуться в окопы, – впрочем, такие же ролики мы видели и с участием Владимира Путина в белом халате, посещающего в госпитале искалеченных солдат. С Пригожиным разделались так же показательно и беспощадно, как вагнеровцы разделывались со своими пленными, но его мясной бизнес с неменьшим успехом продолжает ЧВК Минобороны "Шторм Z".
Сорокинские описания бледнеют по сравнению со страшной повседневностью российской репрессивной машины
Между тем в тылу, в самой России, происходят истории, которые превосходят самые изощренные сорокинские фантазии. Так, в Ярославль вернулся Николай Оглобляк, участник банды сатанистов, которые убивали собак и кошек, а затем перешли на людей, в 2008 году убили четырех человек, сняли с них скальпы и, зажарив, съели части тел. Он завербовался в "Шторм Z", получил ранение в Украине и благополучно возвратился в родной город. А в Южно-Сахалинск вернулся "героем СВО" другой убийца-каннибал, Денис Горин, отбывавший 22-летний срок: он совершил несколько убийств и хранил части тел своих жертв в холодильнике. Оба они были помилованы личным указом Владимира Путина – точно так же как были им помилованы за участие в так называемой СВО Владислав Канюс из Кемерова, который несколько часов зверски убивал свою девушку, получив за это 17 лет колонии, где отсидел менее года, и житель Губахи Пермского края Дмитрий Зеленский, который, убив свою девушку, избавился от тела, пропустив его через мясорубку. Где же, в самом деле, патология – в текстах Сорокина или в российской реальности, где зверские убийцы получают помилование за участие в новых убийствах и возвращаются на места своих преступлений, к родителям своих жертв?
На фоне той оргии насилия, что развернулась сегодня в России и на оккупированной территории Украины, в ином свете предстают те описания феноменов "телесного низа", по выражению Михаила Бахтина, что отвращали многих от Сорокина: например, повторяющиеся у него образы фекалий, от частых описаний процесса испражнения до целого романа "Норма", построенного на идее "нормы" – пачки расфасованных экскрементов, которую советские граждане обязаны съедать ежедневно. Неслучайно еще в 2002 году движение "Идущие вместе", протестовавшее против издания книг Сорокина, выкидывало их в установленный у Большого театра огромный унитаз. После рассказов украинцев о тех эпических кучах дерьма, что оставили российские солдаты в гостиных и кухнях в Буче, Херсоне и на других деоккупированных территориях (это напоминает аналогичные свидетельства европейцев о следах, оставленных советской армией в 1945-м), фекальные описания Сорокина уже не кажутся чем-то чрезмерным.
Сорокин описывает не собственные фантазии, а российскую реальность, которая деградировала до "голой жизни"
Точно так же многих у Сорокина отвращают подробные гомоэротические сцены – будь то секс Хрущева со Сталиным в "Голубом сале" или описания опричных гомосексуальных оргий в "Дне опричника". В "Наследии" же и вовсе орудуют партизанские отряды половых террористов, которые сношают своих жертв до смерти. Когда-то все это казалось фирменным сорокинским эпатажем – но после свидетельств последних лет, вскрывших систематические изнасилования заключенных в российских тюрьмах и колониях, включая преднамеренное заражение ВИЧ, после того как мы узнали о казанском ОВД "Дальний", где задержанных сажали на бутылку из-под шампанского, о СИЗО в Иркутской области, где заключенного Тахиржона Бакиева насиловали шваброй сокамерники по указанию сотрудников колонии, так что у него вывалилась наружу часть кишечника, и о московских полицейских, пытавших поэта Артема Камардина, который читал антивоенные стихи у памятника Маяковскому, и насиловавших его найденной у него дома гантелей, – после всех этих подробностей сорокинские описания бледнеют по сравнению со страшной повседневностью российской репрессивной машины.
В последнее десятилетие, и в особенности после 24 февраля, когда свидетельства пыток, убийств и расходования человеческих тел в двух ключевых институтах общества, армии и тюрьме, заполонили соцсети и СМИ, оказалось, что Сорокин описывает не собственные фантазии, а российскую реальность, которая деградировала до уровня архаики, чистой телесности, до грани биологического выживания – той самой "голой жизни", как называл ее итальянский философ Джорджо Агамбен, описывая существование человека в концлагере.
В основе своей эта реальность советская: Сорокин с самого начала вскрывал механизмы тоталитарной "биовласти" (термин Мишеля Фуко), тотального контроля государства над человеческим телом. Подобно тому, как слипались в единую массу рабочие в платоновском "Котловане", в текстах Сорокина тела слипаются в единую бесконечную "Очередь" – так называлась его ранняя повесть, состоящая из реплик персонажей, стоящих в огромной многодневной очереди, – а обычные советские ритуалы – партсобрание, субботник, вызов школьника в кабинет к директору – взрываются вспышками внезапного насилия или столь же неожиданным соитием. Советский проект в модернистском запале пытался превратить человеческие тела в шестеренки единого механизма, как на физкультурных парадах на Красной площади, или в гвозди, как в "Балладе о гвоздях" Николая Тихонова. У Сорокина это проявляется как настойчивый интерес к трансформациям человеческого тела, к клонированию человека ("Голубое сало", опера "Дети Розенталя"), выведению людей-лилипутов и великанов, к различным бионическим протезам, а гвозди в его романе "Теллурия" искусно забивают в головы людей в качестве мощного психостимулятора. Наконец, в своей "ледяной трилогии", романах "Путь Бро", "Лёд" и "23000", он изображает антиутопию глобального фашизма, в которой 23 тысячи избранных рассматривают всех остальных людей как "мясные машины", пробивая им тела молотом, сделанным из льда Тунгусского метеорита. Трилогия была опубликована в 2005-м, задолго до явления миру пригожинской кувалды.
Все, что многие считали больным воображением Сорокина, оказывается слепком наступившей реальности
В этом смысле все творчество Сорокина – это литература о биовласти, ее можно анализировать в терминах Фуко и Агамбена. Он показывает биологическую изнанку власти, ее анатомию, телесность, искалеченную советским и российским опытом, – неслучайно главный герой, объединяющий три последних его произведения, повесть "Метель", роман "Доктор Гарин" и роман "Наследие", доктор Платон Ильич Гарин – инвалид, отмораживающий ноги в русской метели, получающий взамен титановые протезы, но теряющий их и превращающийся в итоге в "самовар", человека-обрубка, который промышляет попрошайничеством в поездах. В современной русской литературе никто так грубо, фактурно и безжалостно не препарировал тему тела в его физическом и политическом аспекте: вспоминается только ранний Пелевин с повестью "Омон Ра", где фигурируют лётное училище имени Маресьева в Зарайске, где курсантам после поступления ампутируют ноги во имя Родины, пехотное училище имени Александра Матросова, выпускные экзамены в котором – лечь грудью на амбразуру, и Высшее военно-политическое училище имени Павла Корчагина, выпускающее парализованных и слепых офицеров.
Почти сорок лет сорокинская проза с ее гротескным насилием и сексуальными оргиями читалась как смелый стилистический эксперимент, извод московского концептуализма, как раблезианский карнавал с его горами мяса и фекалий. Но сегодня, в эпоху зрелого путинизма и войны, когда вскрывается архаическая основа российского государства и обнажается его скелет, подобно костям ископаемого Левиафана, всё, что многие считали больным воображением Сорокина, оказывается слепком наступившей реальности. Болен не писатель, больна сама страна, скатываясь в самые извращенные формы телесности. Менты-костоломы и тюремщики-садисты, палачи Бучи и Мариуполя, их жены, советующие мужьям насиловать украинок, Дмитрий Песков, мечтающий "размазать печень демонстрантов по асфальту", и Виктор Золотов, грозящий сделать из Навального "сочную отбивную", да и сам предводитель этого Бала у Сатаны, целующий в живот испуганного мальчика и отпускающий некрофильские шутки "терпи, моя красавица", – все они персонажи книг Сорокина, явившиеся во плоти. Паровоз под названием "Россия" летит в неизвестность, сжигая в топке человеческие тела.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
