Издательство Corpus выпустило книгу "Объект наблюдения. КГБ против Сахарова". Это не просто сборник документов, а полновесное научное издание, снабженное комментариями, биографическими справками, фотографиями и вступительными статьями. Книга подготовлена сотрудниками "Международного Мемориала", организации, уже лишившейся своего помещения, а презентация состоялась в Сахаровском центре, который тоже вот-вот выселят.
Все, вошедшие в сборник документы, в свое время были рассекречены, однако сейчас доступ к значительной части из них в архивах закрыт. Книга смогла состояться благодаря хранившимся все эти годы в правозащитных организациях копиям. Публикуемые материалы названы в книге "ядовитыми субстанциями пятидесятилетней давности". Это докладные записки, отчеты и справки, составленные наблюдавшими за Андреем Сахаровым сотрудниками КГБ. А еще – это стенограммы заседаний Политбюро и решения ЦК КПСС о пресечении деятельности правозащитника. Неусыпное внимание длилось более 20 лет, то есть в период с 1968 по 1989 год. И все же, по словам одного из составителей книги Анатолия Голубовского его обнадеживало погружение в историю советской репрессивной машины:
Неэффективность работы этой системы внушает оптимизм
– Для всех нас работа над этой книжкой была каким-то очень важным способом самосохраниться. Помимо всего прочего, главный сюжет, который вырастает из этой книги, это сюжет, связанный с тем, что эта огромная, очень неповоротливая, дорогостоящая, забюрократизированная гигантская машина ничего не могла сделать с Андреем Дмитриевичем. И не только с ним, а с большим количеством людей, которые противостояли этой системе, не имея за спиной никакого ресурса. Неэффективность работы этой системы внушает некоторый оптимизм.
Мы хотели, чтобы эту книгу прочитали не только ученые и не только специалисты по диссидентскому движению, но еще и очень широкие слои трудящихся. Поэтому в трех вступительных статьях объясняется, как вообще была устроена жизнь. А в основном она была устроена силами Пятого (идеологического) управления КГБ. Написанные моими коллегами статьи помогают взглянуть на публикуемые документы совершенно другими глазами. Но и этого нам показалось недостаточно. Чтобы не получилось так, что при знакомстве с документами читатель не спотыкался бы и не понимал, о чем идет речь, мы решили снабдить источники увлекательными авторскими комментариями. Мимо них пройти невозможно, в книге они находятся непосредственно рядом с документами. Не нужно заглядывать куда-то в конец, на последние страницы. Так что книга вышла и познавательная, и в каком-то смысле даже развлекательная, – говорит Анатолий Голубовский.
Еще один составитель Никита Петров говорит, для чего понадобились в книге "Объект наблюдения" иллюстрации:
Говорить не только о жертвах, но также – о тех, кто виноват в политических преследованиях
– Одна из задач и одна из миссий "Мемориала" – говорить не только о жертвах, не только о пострадавших людях, но также – о тех, кто виноват в политических преследованиях. Поэтому у нас не было больших дискуссий по поводу того, что должны быть показаны гонители. Они представлены не только подписями под документами, но и официальными портретами. Для моего поколения триада "Долгих-Капитонов-Катушев" – зримые персонажи. Но для сегодняшней молодежи это пустой звук и какая-то абракадабра. Кто они такие? Как они выглядели? Вот для этого в книге есть такой иллюстративный ряд, который создает определенный эмоциональный фон.
Эта книга не только о Сахарове. Она о нашей жизни
Чтение документов от начала до конца – это само по себе медитативное занятие. Вы постепенно погружаетесь в них и начинаете постепенно понимать, как нарастает неприятие, злобность и в то же время – бессилие Политбюро. Брежнев неоднократно говорил своим коллегам: "Причины нашего долготерпения по отношению к Сахарову вы знаете". Но он никогда не раскрывал этих причин, то есть, конечно же, не все легло на бумагу. И тут на помощь приходят протоколы заседаний Политбюро в виде рабочих записей. Это театр у микрофона! Это самостоятельная пьеса. Тут Театру.doc впору делать постановки, разыгрывая эти сценки. Тут вспомнилось бы, как звучала живая окающая речь Суслова и много раз пародированная речь Брежнева. Одним словом, эта книга не только о Сахарове. Она о нашей жизни. Но она и о том (что тоже важно) драматическом этапе нашей страны, когда после смерти Брежнева, короткого правления Андропова и, наконец, после смерти Черненко решался вопрос – как дальше будет жить страна. И вот здесь видны противоречия, которые были заложены в начале горбачевской эпохи. Это сейчас всем кажется: вот пришел Горбачев и началась гласность, демократизация. И все пошло по нормальным рельсам. Ничего подобного! ЦК, Политбюро до конца сопротивлялись. Сопротивлялись, в частности, идее выпустить Сахарова из ссылки. В книге есть дискуссии об этом. Тем более сопротивлялись сахаровским идеям, изложенным в его письмах, которые он писал из ссылки, о том, что необходимо выпустить политических заключенных. Решение на Политбюро обсуждалось 25 сентября 1986 года, но до декабря ничего не происходило. И только концом декабря датируется записка Чебрикова и товарищей, где был наконец поставлен вопрос о том, что "может, мы станем выпускать тех, кто скажет, что мы больше не будем?".
Вроде бы не было никаких предпосылок к тому, чтобы ситуация менялась, но она, тем не менее, стала меняться
Для чего реформы нужны были Горбачеву? Как он говорил, для укрепления меры доверия. То есть ему нужно было убедить весь мир в том, что мы не такие, как о нас думают. Между прочим, это счастье нашей страны, что когда-то правители пришли к идее, что, может быть, нужно не выглядеть такими злобными и угрюмыми? Может быть, нужно повернуться лицом к Европе, к миру в целом и к собственным гражданам? Да, это был трюк КПСС, но этот трюк закончился тем, что КПСС потеряла власть. Такова была природа советского строя – он не терпел свободомыслия. Если ты выпускаешь на свободу мысль, то дальше мысль становится материальной производительной силой, меняющей само общество. Эта идея тоже заложена в нашем сахаровском сборнике.
По календарю наступила весна. Но никто никогда не сможет сказать заранее, кода наступит весна в нашей стране. По материалам этого сборника видно, как вроде бы не было никаких предпосылок к тому, чтобы ситуация менялась, но она, тем не менее, стала меняться, – говорит Никита Петров.
Одна из вступительных статей книги "Объект наблюдения. "КГБ против Сахарова" написана лингвистом Ириной Левонтиной. Она исследовала специфический язык партийных руководителей и сотрудников спецслужб:
Жеваный картон он и есть жеваный картон
– Я считаю, что это очень правильно, чтобы у такой книги был лингвистический комментарий. Проблема в том, что мы довольно хорошо представляем себе речь диссидентских кругов и ту речь, которая звучала на советских и позднесоветских интеллигентских кухнях, но в общем не очень хорошо себе представляем язык документов КГБ и им подобных. Более того, некоторые люди, которым я рассказывала, что пишу такую статью, пожимали плечами и говорили: "А что там писать-то? Жеваный картон он и есть жеваный картон". Но оказывается, что это не совсем так. Что это очень интересная языковая среда.
В этих документах я выделила несколько пластов. В первую очередь – бюрократический. Это действительно именно "жеваный картон". Для него характерны по-своему интересные выражения, вроде "ознакомить вкруговую" или "на согласие".
Далее. У этих документов есть особая грамматика. Там огромное количество пассивных форм на -ся, которые для живого русского языка не характерны. Некоторые из них совершено замечательные, например: "Сахаров вступил в интимную связь с Боннэр, членом КПСС, родители которой в прошлом репрессировались". И еще: "Шафаревич в 50-х годах профилактировался как антисоветски настроенная личность".
Даже есть особый такой грамматический субстандарт. Как мы знаем, конструкция "утверждает о том, что" ошибочная, однако в этих документах она просто своя внутренняя норма. Например: "О том, что эта премия присуждена Сахарову за его антисоветизм, не скрывает даже западная пресса".
Его занесло в этот кагэбэшный язык, и оно там пышным цветом расцвело
Еще в этом языке отдельными сгустками выделяются вкрапления из разных дискурсов. Первый из них я назвала условно – оперативный. Например, слово "разрабатываемый". Или восхитительное слово "связь", которое обозначает человека. Например: "За истекшее время настойчивые попытки прорваться к Сахарову предпринимались его близкими связями – Шихановичем, Бухариной…" – и так далее. Есть слово "инстанция", вот без каких-либо пояснений, оно встречается регулярно. А самое странное слово из этой области – это слово "инспиратор". Собственно, моя статья называется – "Инспиратор враждебных проявлений". Это совершенно удивительное слово, которого, вообще-то, в современном русском языке нет. Оно было, его любил, например, Андрей Белый. Каким-то образом его занесло в этот кагэбэшный язык, и оно там пышным цветом расцвело.
Для описания чуждых элементов там стандартный набор ярлыков
Гораздо больше, чем вот этот оперативный язык, присутствует другой дискурс, я его назвала пропагандистским. Его примета – агрессивная оценочность и преобладание оценок над "матчастью". И он какой-то удивительно пустой. "Сахарову были даны необходимые ответы". "По этому поводу ему были даны аргументированные разъяснения". Какие ответы, что ему объяснили? Даже вот ни намека. Для описания чуждых элементов там стандартный набор ярлыков: "политически вредный", "враждебный", "политически безответственный", "тенденциозный", "антиобщественный", "антиконституционный", "политические невыдержанный", "провокационный", "подстрекательски-экстремистский", "очерняющий". Особенно отмечу два почти обязательных эпитета – "клеветнический" и "демагогический".
Пишут без всякой оценки – "сборище прошло без происшествий"
Удивительно, что в своих внутренних документах КГБ, Политбюро и другие, вот то, что они называют "инстанции", постоянно говорят не просто языком пропаганды, но языком фельетона. Меня даже несколько удивило, что они в разговорах между собой используют слова "сборище", "изречь", "истерика", "шумиха", "разнузданный". Некоторые из таких слов становятся просто внутренними терминами. Например, слово "затея". Вообще-то, это жизнерадостное, легковесное слово, но в документах КГБ оно превращается в термин. Такие слова, типа "затея", для чего нужны? Для того чтобы отстраниться. Вот нормальный человек там что-то делает, а у ненормальных, неправильных людей, у них затеи обычно, причем провокационные затеи. И это становится термином. Так же, как "сборище". Пишут без всякой оценки – "сборище прошло без происшествий".
Кроме того, чтобы отстраниться, используются в огромном количестве слова "так называемый", "якобы". В этих документах слово "так называемый" используется 130 раз, а слово "якобы" – 66 раз. Разумеется, слова типа "правозащитный", "диссидент", "инакомыслящий" вообще нельзя использовать без такой защитной обертки. Обязательно надо "так называемый" или хотя бы кавычки, а лучше и то и другое. "Подготовка так называемых воспоминаний академика". Почему воспоминания-то так называемые? Никакого смысла, только такой знак отвращения. "Различные "предложения" по "улучшению" социалистического общества" – кавычки просто на всякий случай суются везде. Особенно мне запомнилось "так называемая "голодовка" – в кавычках.
Еще интересный пласт – это дискурс, который можно назвать отеческим. "Помочь Сахарову оторваться от враждебного окружения, прежде всего из числа корреспондентов западной прессы, оказать на него положительное воздействие, организовав беседу с ним в Центральном комитете. Такая беседа может заставить его задуматься над своим политическим поведением". Как будто из школьной жизни: "Задумайся о своем поведении".
Язык суконно-разухабистый и погромно-отеческий
В этих документах поражает полное отсутствие дистанции от пропагандистского дискурса. Нельзя сказать, что тут нет двоемыслия, двоемыслие как раз местами есть. Например, в отчете по материалам слежки и прослушивания сообщается, что "психическое состояние Сахаров внушает опасения, ему кажется, что за ним постоянно следят и его подслушивают". Сообщается, что голодовка Сахарова – "это, по сути, неопасное лечебное голодание, и для насильственного кормления применяется разработанный специалистами не травматичный и безболезненный метод. После первой голодовки Сахаров готовит себя к тому, чтобы в следующий раз легче переносить насильственное кормление. Но надо понимать, что в третий раз он голодовку и принудительное кормление может и не перенести" – вот человек пишет и сам никаких противоречий в том, что он пишет, не видит.
Наконец, поражает отсутствие малейшей попытки проникнуть в логику рассуждений "разрабатываемого", хотя бы просто для большей эффективности. Никакого анализа не предлагается, и все объяснения сводятся к пошлостям: "желая привлечь внимание Запада за деньги", "жена подзуживает" и так далее.
В итоге я сформулировала, как можно описать этот странный язык – суконно-разухабистый и погромно-отеческий, – говорит Ирина Левонтина.
