- 64 года историку Юрию Дмитриеву – за что на самом деле его преследуют?
- 18 с половиной миллионов россиян живут за чертой бедности. Спасут ли их выплаты на детей и материнский капитал?
РАЗОБЛАЧЕНИЕ БОЛЬШОГО ТЕРРОРА ИЛИ "ПОРНОГРАФИЯ"
28 января исполнилось 64 года исследователю сталинских репрессий историку Юрию Дмитриеву. Этот день рождения он отметил в тюрьме – уже в третий раз. Дмитриева держат в петрозаводском следственном изоляторе. Его обвиняют в изготовлении порнографии с участием несовершеннолетней приемной дочери (ранее его уже оправдали по этому делу, но прокуратура добилась отмены приговора) и насильственных действиях сексуального характера. Это новое обвинение. И сейчас Юрию Дмитриеву грозит до 20 лет лишения свободы.
Видеоверсия программы
Это дело прокомментировали для Радио Свобода адвокат Юрия Дмитриева Виктор Ануфриев и Екатерина Клодт, старшая дочь историка.
Виктор Ануфриев: Судебное следствие по второму рассмотрению дела продолжается с сентября 2018 года. В суде достаточно тщательно и подробно разобраны все обстоятельства обвинения, дана возможность стороне защиты представить доказательства невиновности Юрия Дмитриева. На 10 февраля назначены судебные прения.
Марьяна Торочешникова: Почему так вцепились в Дмитриева?
Виктор Ануфриев: Сложно сказать. Во всяком случае, обстоятельства возбуждения дела достаточно необычны. Еще в конце ноября 2016 года квартиру Дмитриева вскрыли, неизвестные проникли в его компьютер и распечатали оттуда два снимка девочки, которую, по его словам, он снимал в бытовых и в медицинских целях. А 3 декабря в силовые органы поступило анонимное заявление, и к нему были приложены распечатки снимков девочки стандарта А4, которая была сфотографирована в обнаженном виде, и написано женским почерком: "Уведомляем о том, что он снимает обнаженную приемную дочь".
Марьяна Торочешникова: Он же передавал эти фотографии и в органы опеки, и об этом говорилось еще во время прошлого судебного процесса?
Виктор Ануфриев: Нет. Он снимал девочку, когда ей было еще три с половиной года, один раз в месяц с четырех позиций: спереди, сзади, справа, слева – и складывал в папку в интернете "Наташа. Здоровье", полагая, что органы опеки могут их потребовать. Он где-то прочитал об этом, когда проходил курсы и изучал, так надо себя вести, потому что генетика ребенка неизвестна и непонятно, что может вылезти. Он готовился к миссии стать приемным отцом, изучал много литературы. Наверное, он был прав, и его версию подтверждают привлеченные стороной защиты специалисты: такие снимки имеют значение. Возможно, что-то проявится в более позднем возрасте, и тогда можно сравнивать, как она развивалась.
Юрий Дмитриев отметил день рождения в тюрьме – уже в третий раз
Марьяна Торочешникова: Фактически это анатомические фото?
Виктор Ануфриев: Именно так. Кроме того, у него было опасение, что девочку могут забрать. Когда ей было четыре года, он ее якобы избил, у нее были синяки. В садике составили справку, взяли с девочки объяснения: "Да, он меня бил". Собственно, это уже на грани возбуждения уголовного дела. Но когда девочку повезли за справкой, чтобы зафиксировать побои, попался умный доктор, и он обнаружил, что это просто типографская краска после горчичников. И это заставило Дмитриева готовиться еще более тщательно – вдруг через полгода скажут: "Вы ее избили"? Собственно, сейчас и пытаются доказать, что он избивал девочку, а он аргументированно говорит: "Как же я ее избивал, если у меня есть снимки, где она чистенькая и аккуратная?"
Когда девочка подросла, тревога Юрия Алексеевича за ее здоровье уменьшилась, и в 2015 году он снял ее всего один раз, а в 2016-м вообще не снимал. И это говорит о том, что каких-то развратных сексуальных целей не было, ведь это противоестественно для человека такой ориентации, если бы он был таким человеком.
У Дмитриева две статьи: "Порнография" и "Ружье". Кроме того, есть еще две: "Развратные действия" – статья 135-я, часть 3, и 132-я: "Насильственные действия сексуального характера в отношении несовершеннолетних". В общем, целый букет.
Марьяна Торочешникова: Екатерина, как было воспринято в семье появление нового обвинения?
Екатерина Клодт: Когда папу оправдали, я не могла полностью расслабиться, потому что это еще не было окончательным решением. А когда ему предъявили второе такое же обвинение, даже еще хуже, конечно, это было кошмаром и для меня, и для всей семьи.
Марьяна Торочешникова: А сама Наташа когда-нибудь жаловалась вам на что-то? Где она сейчас, что говорит?
Екатерина Клодт: Когда папу арестовали первый раз, мы поддерживали отношения все время, пока он находился не на свободе. Она очень переживала за папу, писала мне, что очень сильно его любит. И все время мне говорила: "Это же неправда! Почему его в этом обвиняют? Как это может быть?" А когда его оправдали, 5 апреля 2018 года наше общение вообще прекратили, заблокировали ее социальные сети.
Марьяна Торочешникова: А что она рассказывает в суде?
Виктор Ануфриев: Судебные заседания закрытые, поэтому я не могу говорить об этом.
Первый процесс шел около года, второй идет уже около полутора лет. Все это время я общаюсь с Юрием Алексеевичем. Он человек достаточно оригинальный, обычный человек никогда не стал бы 27 лет заниматься тем делом, которым занимался он: раскопки, трупы, кости, фотографирование, архивы, изучение всего этого. Тут надо обладать каким-то особым даром. И мне кажется, он достаточно убедительно показал участникам процесса, что он и предъявленные ему обвинения – это совершенно несовместимо. Он просто не мог этого сделать по своей сути! Об этом говорят в суде и свидетели, которые очень хорошо и давно его знают.
Вначале прозвучало: якобы защитник говорил, что девочку заставили давать такие показания. Я не мог такого сказать. Причины, которые побудили к этому девочку, достаточно сложны, они исследовались в суде, но говорить о них здесь нельзя.
Марьяна Торочешникова: А если это оговор, то для чего?
Виктор Ануфриев: Пока можно только сопоставлять факты. Ведь было время, когда Сандармох, Красный Бор, который открыл Юрий Алексеевич, пользовались большой поддержкой и уважением властей – как федерального, так и местного уровня. 5 августа собиралась вся верхушка власти, все силовые структуры, и это отмечалось, по сути, как день памяти Большого террора. Но в 2014 году все это прекратилось, и его деятельность стала непопулярной и ненужной. Если раньше его награждали, он входил в один совет, в другой совет, входил в какие-то комиссии республиканского масштаба, был редактором Книги памяти, то потом о нем, в общем-то, забыли.
Марьяна Торочешникова: Екатерина, а что произошло? Он перешел кому-то дорогу? И как к этому процессу относятся в Карелии?
Екатерина Клодт: Граждан, поддерживающих отца, гораздо больше в других городах, нежели у нас в Петрозаводске, хотя и тут тоже есть люди, которые ему сочувствуют, приходят в суды.
Он говорил мне, что существуют люди, которым неудобна та работа, которой он занимается, что его либо убьют, либо посадят. Я всегда удивлялась, отвечала: "Хватит играть в Джеймса Бонда. Ты занимаешься благородным делом – возвращаешь людям имена, возвращаешь память!" Я не понимала, кому это может быть неудобно.
Марьяна Торочешникова: А у вас есть объяснение тому, почему выбрали именно такие обвинения, чтобы его дискредитировать? Ведь куда проще подбросить наркотики, как это часто бывает в России (можно вспомнить историю с Оюбом Титиевым в Чечне). Почему именно такое обвинение – чтобы домыслы были как можно гаже?
Екатерина Клодт: Я думаю, да: это же самое мерзкое, что только можно придумать. Это хуже наркотиков, на мой взгляд, даже хуже убийства, когда речь касается детей. Хотели вымазать его именно в том, от чего очень трудно отмыться. А дело закрыто...
Марьяна Торочешникова: То есть журналисты не могут прийти и посмотреть, как проходит судебное следствие, послушать одну и другую стороны, так как процесс объявлен закрытым в интересах несовершеннолетней.
Виктор Ануфриев: С 2014 года подул "ветер перемен": сделаны попытки представить сталинские репрессии совершенно по-другому. И деятельность Дмитриева стала непопулярной. Сегодня она практически не нужна, а с каких-то позиций даже считается вредной для нашей страны.
Марьяна Торочешникова: С другой стороны, этим теперь занимается путинское Военно-историческое общество.
Виктор Ануфриев: В Сандармохе оно занимается тем, скажем, чтобы опровергнуть версию Дмитриева о том, что там находятся только репрессированные политзаключенные, то есть принизить значение Сандармоха. Никто, в том числе и Дмитриев, не возражает, что там могут находиться и красноармейцы. Но нельзя отрицать, что там тысячи репрессированных: он установил, что их там около семи тысяч.
Юрий Алексеевич формально был руководителем местного "Мемориала", и весь "Мемориал" в Карелии состоял из него одного. А ведь известно, как относятся власти к этой организации.
Действительно, Дмитриев говорил, что его предупреждали после 2014 года: "Пора заканчивать с этой деятельностью, она сейчас никому не нужна, и тебе может быть плохо". Он говорит об этом в суде.
Юрий Алексеевич не терял времени даром. В этом году он издал уже третью книгу. Его последняя книга – "Место памяти Сандармох" – презентовалась 15 января в Москве, 28-го – в Петрозаводске, 22-го – в Санкт-Петербурге. В ней 500 страниц. Собран огромнейший материал. Там есть фамилии и данные людей, которые там расстреляны. Это фундаментальный труд.
Марьяна Торочешникова: И все это он делает, находясь в заключении! А чего вы ждете от суда?
Полтора года нового судебного следствия еще более убедительно показали несостоятельность обвинений, предъявленных Дмитриеву
Виктор Ануфриев: Только одного – законного и справедливого приговора. Полтора года нового судебного следствия еще более убедительно показали несостоятельность предъявленных Юрию Дмитриеву обвинений. Теперь осталось ждать прений и приговора. На мой взгляд, основания для справедливого приговора есть.
Марьяна Торочешникова: Будем надеяться, что свой 65-й день рождения Юрий Алексеевич отметит дома!
Виктор Ануфриев: Этого хотят все, кто его поддерживает. Уже четвертый год на каждое судебные заседание приезжают люди из Санкт-Петербурга, Москвы, Петрозаводска. Общественность, причем не только в России, очень активно его поддерживает. Было обращение деятелей культуры. 24–25 сентября в Сандармох приезжали 20 послов европейских стран – в том числе отдать долг Юрию Алексеевичу, выразить свое почтение и восхищение его трудом. В цивилизованном мире серьезное внимание к этому делу.
Марьяна Торочешникова: Общественность и правозащитники считают, что уголовное преследование Юрия Дмитриева политически мотивировано, а обвинение буквально выдумано следствием.
18 с половиной миллионов россиян находятся за чертой бедности, большинство из них – семьи с детьми. Об этом на днях сообщила вице-премьер России Татьяна Голикова на заседании бюро высшего совета партии "Единая Россия". 18 с половиной миллионов человек! Это как Москва и Петербург, вместе взятые.
Допустимый порог доходов, который оставляет возможность обеспечивать хоть какое-то существование, привязан к прожиточному минимуму. С января 2020-го в России он равен 12 тысячам 130 рублям на взрослого трудоспособного человека. Это и есть черта бедности в стране. А 18 с половиной миллионов человек получают меньше этой суммы. Владимир Путин пообещал ввести с этого года ежемесячные выплаты по 5,5 тысяч рублей на каждого ребенка в возрасте от 3 до 7 лет и увеличить размер "материнского капитала": для семей с двумя детьми он может превысить 616 тысяч рублей. Но смогут ли эти деньги реально улучшить положение семей с детьми и все ли решают деньги?
Рассказывает Иван Воронин.
Марьяна Торочешникова: Ситуацию комментируют адвокат, специалист по семейному и ювенальному праву Антон Жаров и директор Благотворительного фонда профилактики социального сиротства Александра Марова.
Антон, что происходит? В последние полгода то найдут ребенка в заброшенной, захламленной квартире в Москве, то в Новой Москве – двухлетнюю девочку с бабушкой-инвалидом. Детей бросают, они живут в каких-то невыносимых условиях. Куда смотрит опека?
Антон Жаров: К сожалению, ничего особенного не происходит: мы постепенно идем туда, куда идем. Страна беднеет, и об этом говорит уже сам президент. Какие еще нужны доказательства того, что сейчас у нас будут проблемы с детьми? Как только начинает беднеть население, сразу возникает вопрос: как прокормить семью? И решать его люди начинают по-разному. Так или иначе, это выливается в медиа – вот почему мы и видим эти ситуации.
Марьяна Торочешникова: А можно заткнуть эти дыры такими пособиями и "материнским капиталом"?
Антон Жаров: И да, и нет. Есть люди, которым действительно пригодятся пять с половиной тысячи для того, чтобы купить ребенку еды, не жить впроголодь. Но с другой стороны, вы же видите: отец купил дом, но ему подсунули плохой. Выдача "материнского капитала" принципиально не изменит ситуацию, но, учитывая, в каком состоянии находится сейчас поддержка семьи в РФ, лишними эти деньги уж точно не будут.
Марьяна Торочешникова: Президент благотворительного фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам" Елена Альшанская говорит: "Треть детей, которые находятся в организациях для сирот, оказались там по заявлению родителей – временно, в связи с трудной жизненной ситуацией".
Александра, как допускают органы опеки, социальные власти, службы поддержки, чтобы родители отдавали детей просто потому, что у них трудная жизненная ситуация, а не потому, что они, скажем, пьют и бьют друг друга?
Александра Марова: Это сейчас действительно одна из актуальнейших проблем системы профилактики социального сиротства. В общем-то, родителям советуют это сделать органы системы профилактики, потому что у них нет другого инструмента для того, чтобы помочь семье. Зачастую у такой семьи сложная материальная ситуация. Но если служба начинает грамотно и профессионально работать с этой семьей, используя не карательные подходы, не угрозы и давление, а просто нормальный человеческий подход, то ребенок может не находиться в стационаре. Он может жить у себя дома, но при этом получать помощь и поддержку, в том числе консультативную, психологическую. Этой семье может оказываться самое разное сопровождение. Низкий финансовый доход не всегда является поводом помещать ребенка в учреждение.
Тут есть и другие подводные камни. К сожалению, это остается одним из актуальнейших способов работы нашей системы профилактики. Как заполнять койко-места, как выполнять госзадание? А вот ровно таким образом. Надо, чтобы на этих койко-местах все время кто-то жил. И мы имеем очень неприятную ситуацию. Часто в течение года, иногда и по три, четыре, пять раз один и тот же ребенок временно размещается в учреждении, пока мама и папа более-менее приходят в норму, скажем, перестают пить. Как только они протрезвели, им возвращают ребенка, а как только они опять запили – ребенка забирают и помещают туда. Легитимизация всего этого – заявление матери: "У меня трудная жизненная ситуация, прошу поместить его...". "В противном случае, – говорит опека, – мы будем вынуждены подать на лишение родительских прав, отобрать и у вас ребенка". Не желая подобного развития событий, семья пишет заявление. Это говорит о том, что у нас нет системы профилактики и эффективных инструментов работы с той жутью, в которой оказывается эта семья. И это далеко не всегда связано с трудным финансовым положением.
Марьяна Торочешникова: А почему нельзя изменить эту работу?
Выдача "материнского капитала" принципиально не изменит ситуацию, но лишними эти деньги уж точно не будут!
Антон Жаров: Так для этого же надо работать! А так очень удобно: вы поместили ребенка в "камеру хранения" – и он там находится. Это удобно детскому дому, потому что коечки заполнены, и уже никого не увольняют, не сокращают детские дома. Это удобно органу опеки, потому что родителей не лишают родительских прав: не надо идти в суд, доказывать, что мама плохая, – маме просто тяжело. И ребенок полгода проводит в детском доме, где глубоко несчастлив. Сегодня по закону у него нет возможности попасть в семью, потому что он не считается ребенком, оставшимся без попечения родителей: его не предлагают ни в какую замещающую семью, и он вынужден сидеть на этой коечке. А через полгода маму вызывают и говорят: "Забери его на один день и сдай обратно".
Таких детей – 30%! И когда Министерство просвещения говорит нам, пропихивая закон, что у нас якобы огромные очереди на усыновление, что у нас всего 45 тысяч детей ("всего"!), оставшихся без попечения родителей, там забывают, что в учреждениях у нас более 70. Треть детей, которые там находятся, по факту – социальные сироты, но они якобы родительские, поэтому не попадают в статистику, и можно дальше рассказывать о том, как мы снижаем количество сирот.
Марьяна Торочешникова: А если начать заботиться именно о семьях, о родителях, чтобы они устроились на работу, получили какое-то жилье, деньги, образование?
Антон Жаров: Мы вообще начинаем не с того конца: требуем от родителей, чтобы они что-то выполняли. А социальная помощь семьям в такой ситуации чрезвычайно сложна. Например, в Англии социальный работник, работая с родителями, не должен относиться к ним как к людям, которые что-то должны или не равны ему. А у нас в стране опекун, прекраснодушный человек, который взял воспитывать ребенка, идет в органы опеки как на Голгофу, чувствует себя виноватым. Ну, если мы с опекунами так себя ведем, как мы будем себя вести с алкоголиком, который опустился и бросил своего ребенка?! А мы должны с ним дружить, договариваться. Это чрезвычайно тяжело.
Марьяна Торочешникова: Телезвезда и инстаграм-блогерша Алена Водонаева считает, что "материнский капитал", который сейчас на семью с двумя детьми составляет 616 тысяч, начнут осваивать в первую очередь как раз неблагополучные люди: начнут рожать для того, чтобы получать эти деньги, а что будет с детьми дальше – непонятно. Вы видите такую угрозу?
Александра Марова: И да, и нет. Нельзя говорить за все население России, что ни одна живая душа не воспользуется такой возможностью. Но с другой стороны, перед моими глазами очень много практических кейсов. Мы занимаемся в том числе предотвращением отказов от новорожденных детей. Казалось бы, стоит только рассказать женщинам, которые хотели отказаться от своего ребенка, о том, что они могут иметь право на "маткапитал" или пособие, по этой логике они должны тут же передумать, забрать своего ребенка и бежать. Ничего подобного! Не это является часто решающей причиной отказа: как правило, это взаимоотношения с родственниками, партнером или еще с кем-то.
Вместе с тем для части нашего населения "материнский капитал" – это действительно выход, но в основном не для семей с риском социального сиротства, где надо отбирать ребенка, а для тех, кто пока еще находится просто в трудной жизненной и финансовой ситуации. Это нормальные семьи, у которых остро стоит вопрос о расширении жилья, и они уже могут что-то туда вложить.
Марьяна Торочешникова: А что сейчас в первую очередь должно предпринять государство, чтобы повлиять на эту ситуацию?
Антон Жаров: А что может сделать государство?
Марьяна Торочешникова: Повернуться лицом к людям.
Антон Жаров: Оно недвижимо. Государство вообще не умеет ничего делать, кроме выделения денег. Вот примут замечательный закон, предположим, о том, что этим семьям положена помощь в виде психологов и социальных работников. Переносимся из благополучной Москвы в Рязанскую область: будет там в деревне социальный работник ходить по домам, помогать топить печку и затыкать дыры? Нет, конечно. Это иллюзия. У нас нет на это ни бюджета, ничего. Мы можем только добавить выплаты или какие-то ставки. Здесь очень большая гуманитарная проблема. У нас министр просвещения (которого с божьей помощью убрали с этой позиции) называл приемных родителей "так называемыми". И отношение было такое: если вы взяли ребенка, открывайте ворота – мы идем к вам с проверкой. У нас государство не готово смотреть на семью как на нечто хрупкое, о чем нужно заботиться.
Мы очень утилитарно относимся к демографии: пусть рожают. Но ребенка же надо еще воспитать, и не в детском доме! А мы об этом не задумываемся. Хорошо, сейчас будет какой-то всплеск рождаемости. Наверное, найдется какое-то количество людей, которые готовы родить за деньги. Кстати, медведевский "материнский капитал", когда его добавили за второго ребенка, вызывал рост демографии лишь на 3%, причем только на один год. И я думаю, что сейчас мы получим что-то сравнимое.
Марьяна Торочешникова: Но там и сумма была немножко другая.
Антон Жаров: Так и инфляция была немножко другая! Там было 300 с чем-то тысяч – тоже вполне приличная сумма. Вы думаете, это зависит от суммы? Сколько нужно дать, чтобы женщина завтра пошла заниматься деторождением?
Марьяна Торочешникова: И обеспечением ребенка на ближайшие 18 лет: надо же поднять его на ноги, одеть, обуть, дать образование.
Антон Жаров: Кроме трескотни о том, что "у нас есть скрепы, мы заботимся о семье", мы ничего не видим от государства.
Марьяна Торочешникова: Довольно странные скрепы! С одной стороны, ничего не делается для того, чтобы дать выйти из сложной жизненной ситуации нормальным семьям, которые неблагополучны только в части финансов. С другой стороны, надо изо всех сил сохранять семьи, где один бьет другого и происходят бесконечные скандалы.
Антон Жаров: На самом деле иногда имеет смысл сохранять даже такую семью, где мама с папой дерутся, если делать это ради ребенка.
Александра Марова: Я тоже за кровную семью, но не считаю, что любые средства хороши, чтобы удерживать вместе таких родителей. Я знаю, куда это часто выплескивается и к каким последствиям приводит без соответствующего законодательства, за которое сейчас бьются наши коллеги. Современные технологии позволяют оценить безопасность в семье и риск жестокого обращения с ребенком.
Антон Жаров: Страшно оценивать семью с термометром или с линейкой: опасна она или нет. Развернитесь в другую сторону! У нас нет законодательства, в котором записана обязанность хоть кому-нибудь помогать, но есть обязанность надзора, контроля, чего угодно. А нужно просто помогать! Спросите: что вам нужно? Побыть рядом, что-то сделать? Такие технологии тоже существуют, но для того, чтобы они были у нас, нужно поменять саму концепцию.
