- В Москве возобновились слушания по делу "Нового величия", ожидаются прения сторон.
- Правозащитники встретились в "Лефортово" с тяжелобольным заключенным, которого следствие называет подельником губернатора Фургала.
- Хабаровск – не Москва: как полицейские реагируют на протестные акции в разных регионах России.
- Конституционный суд обязал изменить закон в пользу жертв политических репрессий, но чиновникам, похоже, это не нужно.
В четверг вечером в Москве задерживали участников одиночных пикетов в поддержку обвиняемых по делу "Нового величия". На этой неделе прокуратура просила признать всех их виновными в создании экстремистского сообщества и приговорить к срокам от четырех лет условно до семи с половиной лет колонии.
В студии Радио Свобода – Юлия Виноградова, мама одной из обвиняемых по делу "Нового величия", Анны Павликовой.
Юлия, вы приходили на Лубянку, чтобы встать в пикете в поддержку и своей дочери, и других обвиняемых по этому делу?
Юлия Виноградова: Нет, вчера я, к сожалению, очень плохо себя чувствовала: тяжело мне дался этот суд, речь прокурора, нога совсем не ходит. Но там был папа.
Видеоверсия программы
Марьяна Торочешникова: Сейчас, спустя два с половиной года после того, как началось это дело, есть ли хоть какие-то факты виновности участников хоть в чем-то, что им предъявляют, хоть какие-то доказательства, похожие на доказательства, а не просто слова?
Юлия Виноградова: Нет. Прокурор так интересно все это рассказывал, каждый раз ссылался на провокатора: "ребята говорили, что провокатор это сделал, а мы проверили". Так все хитро! Понятно, что они это писали не неделю и не две, продумывали, наверное, каждое слово. Даже эксперт сказал, что "да, он принуждал Аню, он специально все это делал"...
Марьяна Торочешникова: Вот этот мужчина, который всех и организовал?
Дело "Нового величия" – это показательная порка для молодых ребят: они поговорили о политике – и вот что получили
Юлия Виноградова: Да. Мы его знаем как "Раду Зелинский", но там он звучит как "Константинов". Но нам каждый раз говорят: "нет, это не так, это они сами все организовали". В основном там какие-то цитаты из этого измененного чата. Вот этот Раду Зелинский нашел человека, который этот чат из телефона выгрузил на диск: его нашли на Avito, заплатили ему пять тысяч. Но он же должен быть свидетелем, подтвердить это!
Марьяна Торочешникова: С таким же успехом чат можно было нарисовать.
Юлия Виноградова: Да, и приписать все что угодно. Аня утверждала: "Мама, я не говорила этих слов, я даже не умею так говорить, не знаю таких слов". Там какой-то сленг. Но все равно нам говорят: "нет, они виновны, вина доказана".
Марьяна Торочешникова: Может быть, хоть сейчас, после речи прокурора, появились соображения, для чего им понадобилось это дело, эти "экстремисты из McDonald’s", как первое время называли ребят?
Юлия Виноградова: Дело "Нового величия" – это показательная порка для молодых ребят: надо показать, что они поговорили о политике – и вот что получили.
Марьяна Торочешникова: Это дело возникло же вскоре после протестов "Он вам не Димон" или совсем рядом с этим, когда молодежь ходила с уточками по Пушкинской площади в Москве и не только.
Юлия Виноградова: Может быть, даже раньше. Молодым людям хотели показать: "Сидите дома и не говорите ни о какой политике". Дело "Сети", например, это антифашисты. Есть и другие дела, и везде какая-то подоплека: для кого это.
Марьяна Торочешникова: Организацию "Новое величие" признали экстремистской. Все счета, соответственно, заблокированы, никто из ребят не может пользоваться ни своими картами, ни счетами, нормально работать?
Юлия Виноградова: Именно так. Но ни работать, ни учиться им и так нельзя. Одна девочка, которая работает на почте, написала моей старшей дочери в Instagram, что им там дали бумагу, от кого нельзя принимать и для кого нельзя передавать корреспонденцию, и там были все: и Руслан, и Маша Дубовик, и Аня Павликова. Мы сейчас от имени Ани подали в суд на моральную компенсацию. Она пять месяцев провела в СИЗО. Мы понимали, что если я сейчас напишу на конверте "Павликова Аня", то неизвестно, куда уйдет это письмо и уйдет ли вообще.
Марьяна Торочешникова: А как же друзья и родственники осуществляют коммуникацию с теми ребятами, которые находятся в следственном изоляторе?
Юлия Виноградова: Когда Аню отпустили под домашний арест, она сказала, что там хотя бы можно было переписываться. А дома было запрещено абсолютно все: переписка, звонки... Я просила судью, чтобы разрешили хотя бы мне: ну, я ушла куда-то из дома, и мне нужно что-то ей сказать, а я не могу, потому что она боится брать трубку. Нас предупредили, что может кто-то позвонить, записать это, а потом она будет виновата, что нарушила режим, и ее могут снова забрать в СИЗО.
Марьяна Торочешникова: У Ани уже прошел стресс после тюрьмы?
Юлия Виноградова: За пять месяцев в СИЗО у нее очень сильно поменялась психика, и вообще все это очень тяжело. Постоянно: "Мама, можно?". Она дома уже два года, но элементарно боится куда-то сходить. Вот сегодня нужно было идти в ЗАГС менять паспорт, но она не может, говорит: "Я без тебя не пойду". Она боится остаться одна. Она же ходит без телефона. Когда она сломала ногу, хорошо, что просто люди с улицы вызвали "скорую" и позвонили мне. У нее такие глаза – она не понимает, куда идти, что делать.
Марьяна Торочешникова: Ребята могут как-то общаться между собой в суде?
Юлия Виноградова: В суде – да: там их никто не контролирует, они сидят вместе на лавочке и общаются. А переписка, интернет – это все запрещено.
Марьяна Торочешникова: На что вы жаловались в Европейский суд?
Юлия Виноградова: На условия содержания. Когда нужно было заполнить анкету о том, как ее там содержали, это очень тяжело далось Ане. Там такие мелочи: была ли медицина, где кровать, где туалет, чем кормили. Я задавала ей вопросы, она отвечала, а я печатала. И буквально через полчаса у меня были слезы в глазах, я сжимала губы, чтобы не расплакаться. У меня был шок! Я не представляла, что мой ребенок оказался там в таких условиях, с такими людьми! Я потом ушла от нее и очень долго плакала, никак не могла успокоиться.
Марьяна Торочешникова: С нами на видеосвязи адвокат Каринна Москаленко. Она находится в Страсбурге, представляет интересы заявителей в ЕСПЧ.
Каринна Москаленко: По делу "Нового величия" было подано несколько жалоб: и об условиях содержания, и о том, что содержание под стражей было непропорционально длительным. Девочек потом поместили под домашний арест, тоже со всеми ограничениями. И четверо юношей долгое время находились под стражей: вы знаете, к каким экстраординарным способам выразить свой протест они прибегали. В общем, дело полно драматизма. Это важный момент – длительность содержания под стражей людей, которые не признаны виновными. Ведь вопрос о виновности будет решаться после окончания прений сторон, когда суд уйдет на совещание, но они уже сколько лет и месяцев под стражей!.. Тут, конечно, есть все основания для обращения в Европейский суд.
Кроме того, их жалобы на меру пресечения рассматривались очень долго: это отдельное нарушение. Если речь идет о свободе, то такие решения судов должны очень быстро пересматриваться по жалобам: этого требует и Европейская конвенция, и национальные стандарты, а Московский городской суд все время нарушал эти требования. Но самая главная жалоба впереди, хотя и очень хочется, чтобы ее не было. Ребята привлечены к уголовной ответственности за то, что они в какой-то своей социальной группе пытались найти ответы на острые вопросы современности, встречались, говорили об этом. Мы сейчас пока даже не затрагиваем то, что в их группу были внедрены люди, и нам понята природа их появления. Все это будет предметом прения сторон. Здесь ставится под сомнение правомерность действий государства, которое ограничивает общественный активизм. Когда представители гражданского общества (а это мы с вами) ищут ответы на вопросы, образуют какие-то дискуссионные группы, со стороны властей не должно возникать намерения криминализовать эти действия. Вот об этом мы больше всего говорим в этом деле: о криминализации некриминального поведения.
Марьяна Торочешникова: То есть фактически речь идет об ограничении права на свободу объединения, выражения мнений? Всех хотят заткнуть.
Каринна Москаленко: Совершенно верно! Это право защищено и российской Конституцией, и Европейской конвенцией. И тут у нас постоянно идут споры на уровне даже не национальном, потому что практика национальных судов удручает, нам приходится постоянно обращаться по этим вопросам в Европейский суд по правам человека.
Марьяна Торочешникова: Каринна Акоповна, интересно узнать вашу реакцию на речь прокурора, на требование приговорить ребят и к условным, и к реальным срокам.
Каринна Москаленко: Мы все это изложим в прениях сторон. Я все-таки надеюсь, что в начале следующей недели мне удастся пробраться в Москву и участвовать в них. Кому-то кажется, что в речах государственных обвинителей фигурировало совсем не строгое наказание.
Марьяна Торочешникова: Да, хотя бы по сравнению с делом "Сети"...
Каринна Москаленко: А я считаю, что это очень жесткое наказание! Если люди невиновны, то любой срок, который им хотят определить в качестве меры наказания, это уже нарушение. У обвинения в этом деле все совсем не гладко. Есть определенные обязательные признаки состава преступления, которых в данном случае нет.
Марьяна Торочешникова: Прения сторон назначены на 21 июля, и тогда слово передадут защите.
Членам Общественной наблюдательной комиссии Москвы на этой неделе удалось пообщаться с новыми узниками "Лефортова": советником Роскосмоса, а в недавнем прошлом журналистом Иваном Сафроновым, обвиненным в госизмене, и губернатором Хабаровского края Сергеем Фургалом, которого обвиняют в организации убийств. Кроме того, правозащитникам впервые за долгое время дали поговорить с еще одним заключенным "Лефортова" – Николаем Мистрюковым, которого следствие называет подельником и главным свидетелем обвинения губернатора Хабаровского края. Вот что рассказала нам об этих встречах член Общественной наблюдательной комиссии Москвы, журналист Ева Меркачева.
Внимание общественности приковано к воротам "Лефортова": за ними находятся те арестанты, имена которых у всех на устах
Ева Меркачева: Все внимание общественности приковано к воротам "Лефортова": за ними находятся те арестанты, имена которых у всех на устах. В первую очередь мы навестили журналиста Ивана Сафронова. Он чувствует себя нормально, был настроен позитивно, по сравнению с прошлым разом, даже шутил (когда заключенные теряют чувство юмора, это совсем плохо). Но к моменту нашего визита Иван потерял уже пять килограммов. У него как-то очень интенсивно идет процесс похудения, причем это не связано с тем, что плохо кормят: посылки уже пришли, какая-то еда из дома есть. Он стал заниматься спортом. Может быть, тут виноват стресс, хотя он шутит: "Если бы я худел каждый раз, когда испытывал стресс, я бы уже давно высох, обнулился".
Второй арестант, которого мы навестили, это губернатор Хабаровского края Сергей Фургал. Выглядел он хорошо, кроме одного – у него началась непонятная аллергия: сам он считает, что, возможно, на латексные перчатки (все руки покрыты красными пятнами). Он сам врач, говорит: надо понять, что это такое, иначе это может привести к необратимым последствиям типа анафилактического шока. Он шутил, что жить там можно, но недолго. Настроен был позитивно, сказал, что причин для грусти нет, хотя это, конечно, звучало скорее иронически.
Совсем другая история была с третьим арестантом, Николаем Мистрюковым, один вид которого сразу же вызвал у нас боль. Напомню, что это "подельник" губернатора, оказавшийся в СИЗО раньше намного него, еще в ноябре. Видимо, за это время он пережил глубокий стресс, потому что у него начал развиваться рак, и сейчас, насколько я поняла с его слов, он уже в очень тяжелой стадии. Никакой терапии он не получает. К нам обратилась жена, сказала, что супруг очень странно себя ведет: все время просит адвоката, она присылает адвоката, заключает с ним соглашение, а муж от него отказывается, причем отказывается даже выйти к адвокату. И она посчитала, что с ним случилось что-то страшное, говорила: "Вдруг его вообще уже нет?".
И мы пришли с главной целью – убедиться, что он жив и здоров, но сначала нам сказали, что он отказывается от общения с нами. Мы просили зафиксировать его на видеорегистратор, чтобы было хотя бы какое-то подтверждение тому, что он не хочет общаться. А потом он почему-то неожиданно согласился. Когда мы его увидели, мы были сильно опечалены: у него даже кожа серая, землистая. Даже если бы он ничего не говорил, было бы понятно, что он тяжело болен. У него еще отслоение сетчатки: один глаз почти не видит, со вторым проблемы. Мы намерены обратиться к тюремным медикам, чтобы его пролечили, сообщили ему результат его медицинского освидетельствования, полагается ему освобождение или нет, чтобы можно было хотя бы провести обезболивание.
Он рассказывал жуткую историю о том, как его возили в онкоцентр: поскольку заводят туда в наручниках, то и отношение врачей специфическое. Вольные люди обычно не хотят, чтобы их осматривали студенты и практиканты, но с заключенными поступают именно так. По его словам, они позвали студентов, те стали его щупать, без обезболивания проводить какие-то процедуры, и все это было ужасно и унизительно.
Мы не знаем, есть ли у него адвокат, потому что тот защитник, которого последний раз наняла супруга, так и не смог с ним пообщаться. Я не знаю, как будет сейчас, после того, как его историю предали огласке, но до этого было так.
ЧТО МОЖНО В ХАБАРОВСКЕ, ЗАПРЕЩЕНО В МОСКВЕ?
В студии Радио Свобода – координатор правозащитного проекта "ОВД-Инфо" Леонид Драбкин. Возможно, он поделится своими соображениями о том, почему в Хабаровске людям можно выходить на многотысячные акции без спроса, а в Москве нельзя выйти даже на одиночные пикеты: "винтят" просто всех подряд. Но вопрос с подвохом, даже пресс-секретарь Владимира Путина Дмитрий Песков не смог на него ответить и рекомендовал журналистам обратиться к полицейским. Сначала предлагаем вашему вниманию небольшой сюжет о том, из-за чего люди в последнее время и в Москве, и в Хабаровске выходят на улицы. В Москве, например, только 15 июля в центре города задержали почти полторы сотни человек. А в Хабаровске уже почти неделю все протестуют – и ничего. Конечно, основные поводы – это аресты.
Последнее видео довольно широко разошлось по Сети. Там женщина кричит: "Отпустите! Это мой сын!". Они идут вдвоем по улице, ничего не подозревая, а его хватают.
Леонид, почему в Хабаровске можно ходить, кричать "Свободу!", "Долой!" и прочее, а в Москве хватают на улице?
Леонид Драбкин: В принципе, можно и в Москве так делать, и иногда это получается удачно. В истории с Хабаровском, мне кажется, самое главное, что там вышло много народа: скорее это аргумент в пользу того, чтобы не задерживали. Когда люди в Москве выходят на одиночные пикеты, их гораздо проще задержать: государство пользуется своим и численным, и силовым преимуществом. А когда выходят 30 тысяч человек, как в Хабаровске в один из дней, там никого не задерживают, так как знают: если что, выйдут те самые 30 тысяч, – а для Хабаровска это примерно то же, что сотни тысяч для Москвы.
В последние 20 лет в Москве происходят очень странные вещи, ведь одиночные пикеты – это форма, не требующая согласования с органами исполнительной власти. Более того, она не подразумевает социальных контактов и максимально безопасна с точки зрения эпидемиологической ситуации, но почему-то она у нас запрещена.
Марьяна Торочешникова: Год назад в Москве тоже были протесты: сначала из-за дела Ивана Голунова, потом из-за дела актера Павла Устинова, потом из-за выборов в Мосгордуму (там, правда, были массовые акции). Но когда устраивали "очереди на пикеты", никто никого не задерживал. А в этом году без всяких "очередей на пикеты" людей хватают сразу. Что случилось?
Леонид Драбкин: И на пикетах раньше задерживали. Сейчас, так как других акций протеста нет, и вообще, в последние четыре месяца нашей жизни в связи с самоизоляцией вокруг происходило не так много событий, каждый одиночный пикет становился событием. Когда в мае задержали Владимира Воронцова, а в его поддержку вышел Илья Азар, это был яркий одиночный пикет, и к этому возникло пристальное внимание. Власти хотели послать сигнал гражданскому обществу: его задержали, а потом и арестовали на 15 суток.
Марьяна Торочешникова: Вслед за ним пришли и задержали, а сейчас уже оштрафовали тех, кто пошел поддерживать Азара.
Мы наблюдаем новый виток противостояния гражданского общества и государства
Леонид Драбкин: Да. Наверное, вы намекаете в первую очередь на трех известных журналистов – Александра Плющева, Татьяну Фельгенгауэр и Сергея Смирнова. С ними достаточно интересная история, потому что их оштрафовали сразу по двум статьям: во-первых, за нарушение самоизоляции. В марте Собянин ввел указ о том, что у нас повышенная готовность и запрещены публичные мероприятия. Кстати, этот указ – не совсем законный, потому что мэр города не может просто так взять и своим указом ограничить права граждан, должна быть гораздо более серьезная процедура. С другой стороны, их за то же самое деяние оштрафовали второй раз: кого-то на 10 тысяч, кого-то на 15. У Фельгенгауэр позже будет суд: за нарушение правил публичного мероприятия (классическая статья – 20.2). Вообще-то, по этой статье за одиночные пикеты не задерживают, потому что она касается чего угодно, только не одиночных пикетов. И там достаточно интересная формулировка, что одиночный пикет – это "скрытая форма коллективного мероприятия". К сожалению, это новый виток противостояния гражданского общества и государства.
Марьяна Торочешникова: На телефонную связь с нами вышла Алла Фролова, координирующая оказание юридической помощи в "ОВД-Инфо". Алла, скольких людей задержали во время акции в четверг на Лубянке?
Алла Фролова: Задержали 19 человек, всех привезли в ОВД "Мещанский". Вначале была достаточно загадочная ситуация: парень вышел, его забрали, потом провели с ним беседу и дали ему постоять, а потом вдруг стали всех задерживать. Каждый держал плакат по пять-семь секунд. Но сегодня нам впервые объяснили, почему они задерживают: потому что пикет, заявленный в интернете, уже не является одиночным, он привлекает народ, и все, кто рядом, – участники этого мероприятия, в том числе и журналисты. Более того, пока я давала в прямом эфире интервью вашим коллегам, господин полковник обвинил меня в мероприятии под названием "пресс-конференция".
Марьяна Торочешникова: Они хотят изобрести новый вид административной ответственности, что ли?
Алла Фролова: Сначала он хотел меня задержать, потом предупредил, что я не могу этого делать, и, проверив правозащитные документы, меня все-таки оставили в покое до следующего, 105-го предупреждения. Всех, кто был с плакатами, забирали. Позже они начали забирать даже тех, кто задавал неудобные вопросы тому же полковнику.
Марьяна Торочешникова: Почему в Хабаровске можно выходить большому количеству народа, а в Москве нельзя даже одному человеку?
Алла Фролова: На Москву смотрит вся страна, а в Хабаровске это ситуативно: произошло некое событие – люди вышли. Почему они вышли? За Фургала или не только? Это будет видно. Там нельзя будоражить народ, потому что ситуация взрывная, и к ней не хотят привлекать внимание. Сейчас уже в Москве никто не даст нам выйти на шествие в 100-200 тысяч, потому что на это смотрит вся страна. Они просто изначально хотят, чтобы в Москве никто не выходил на улицу, чтобы люди не видели какого-то недовольства происходящим, не задумывались об этом. Люди должны тупо работать и заботиться о своих семьях.
Марьяна Торочешникова: Хабаровск-то уже тоже не особенно показывают по федеральным каналам.
Алла Фролова: Вообще не показывают. Господин Соловьев сказал: "А что там показывать? Это пьяная погань". Вот и все: они изначально преподносят это именно так. Кстати, пока Хабаровску можно, но есть опасения... Завтра начинаются выходные, и надо посмотреть, как они там все это позволят. Они хотят, чтобы все это просто сошло на нет.
Марьяна Торочешникова: Леонид, с другой стороны, есть Пермь, где сначала пытались оштрафовать людей за одиночные пикеты, когда пандемия шла на убыль, за то, что они вышли поддерживать осужденных за чучело Путина. А вот буквально в среду суд сказал: "Они не нарушили ничего такого своими одиночными пикетами". Что произошло?
Леонид Драбкин: По моим данным, там людей как раз оштрафовали за нарушение самоизоляции. Насколько я понимаю, все эти законы по поводу самоизоляции принимались в спешке. Были и бешеные штрафы, которые проходили через приложение, и много других несуразиц. Но иногда те, кто пытается засудить людей, сами упираются в какие-то несовершенства этого нового закона. Может быть, из-за этого у них и не получилось оштрафовать людей: ну, совсем не было обоснований.
Марьяна Торочешникова: Они не настолько обнаглели в Перми, чтобы штрафовать людей за одиночный пикет, но придумали, что можно оштрафовать за нарушение изоляции, а суд не дал им этого сделать.
Леонид Драбкин: Да. Но если бы это происходило в Москве (если руководствоваться логикой Аллы), то они бы, поверьте, додавили эту историю, потому что Москва на виду: новости из Москвы шире освещаются.
Марьяна Торочешникова: А Петербург?
Леонид Драбкин: Там интересная история. В Санкт-Петербурге не так давно вынесли приговор по питерскому делу "Сети". Там не было никаких пикетов, просто люди стояли в качестве группы поддержки около суда, и 30 человек задержали, выписали целый ворох протоколов. Помимо упомянутого нарушения правил проведения мероприятий и самоизоляции, их еще обвиняют в неповиновении представителям правопорядка.
Марьяна Торочешникова: Тем не менее, в среду, когда устроили очередь для сбора подписей под иском против поправок к Конституции, вроде так не лютовали.
Леонид Драбкин: Ну, слава богу! Значит, не нарушали закон, не задерживали мирных протестующих, не разгоняли очередь из мирных граждан. Если бы в нашем государстве всегда можно было найти какую-то логику, наверное, это было бы уже какое-то другое государство. Но нам часто приходится руководствоваться домыслами. Вчера в Москве тоже сначала не задерживали, а потом задержали много народа.
Марьяна Торочешникова: Чего ждать этим летом?
Леонид Драбкин: Я думаю, все зависит от гражданского общества в России и от коронавируса. Здесь нужно всем найти какой-то баланс. У меня такое чувство, что ситуация накаляется, гражданское общество мобилизуется. Но в то же время оно понимает опасность коронавируса.
Марьяна Торочешникова: Этим его тоже могут запугать.
Сотни людей в России до сих пор находятся в ссылке. Десятилетия назад их самих или их семьи репрессировали и выслали из родных мест, куда они до сих пор так и не смогли вернуться. Все из-за ошибок в законодательстве, на которые в декабре 2019 года, наконец, указал Конституционный суд России. Он постановил изменить закон "О жертвах политических репрессий" и дать людям жилье. Но радоваться рано. Законопроект, который предложил Минстрой, вносит "косметические" правки, а сути не меняет.
