Я / сновидения Набокова / Сост., публ. и коммент. Геннадия Барабтарло; пер. с англ. Г. и А. Барабтарло. – СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021.

Только тиканье часов на ночном столике доказывало, что время продолжает жить. Лужин вслушивался в это мелкое сердцебиение и задумывался опять, и вдруг вздрогнул, заметив, что тиканье часов прекратилось. Ему показалось, что ночь застыла навсегда все было хорошо, бархатная тишь. Этим счастьем и успокоением незаметно воспользовался сон, и уже во сне покоя не было, а простирались все те же шестьдесят четыре квадрата, великая доска, посреди которой, дрожащий и совершенно голый, стоял Лужин, ростом с пешку, и вглядывался в неясное расположение огромных фигур, горбатых, головастых, венценосных.

Перед вами сон маэстро шахмат Лужина в изложении маэстро пера – В. Сирина. Сон – неотъемлемая часть человеческого существа, сознания и состава. Вспомним монолог шекспировского герцога-волшебника Просперо: Мы созданы из вещества того же, что наши сны. И сном окружена вся наша маленькая жизнь. Во снах человек способен преодолевать границы пространства и времени. Этими своими особенностями сон сродни литературному творчеству. Поэт, создавая произведение, также ненадолго подчиняет пространство и время себе. Сон устанавливает призрачную, но несомненную связь между временем и сознанием. Поэт и философ заняты тем же самым. В 1959 году Набоков набросал в дневнике такую структуру: С точки зрения эволюционной диалектики прекрасное доказательство загробного существования находится в следующей серии:

1. Время вне сознания (низший мир животных)
2. Время с сознанием (человек = сознательное время)
3. Сознание вне времени (будущее бессмертной души).

Интересна родственность этой идеи концепции "истории становления самосознающей души", которую в русской культуре обосновал Андрей Белый.

Время и сон стали объектами гипотезы британского авиатора и философа Джона У. Данна (1875–1949), опубликовавшего в 1927 г. книгу "Эксперимент со временем". Данн анализировал собственные сновидения и их связь с реальной жизнью и увидел в сновидении доказательство существования души: В сознании первобытного человека идея души должна была возникнуть оттого, что он видел сны. Как бы невежественен он ни был, он не мог не прийти к заключению, что во сне он оставляет спящее тело в одном мире и переходит в другой. Данн считал, что сны приблизительно в равных долях состоят из образов не только прошлого, но и будущего опыта. На днях я смотрел перемонтированную версию "Необратимости" Гаспара Ноэ, и теперь героиня Моники Белуччи в начале фильма читает книгу Данна, а чуть позже рассказывает своему возлюбленному сон о "красном туннеле". Не пройдет и суток, как она окажется в красноватом подземном переходе и подвергнется в нем чудовищному насилию.

Гипотеза Данна не осталась без внимания писателей. Грэм Грин последнюю четверть века своей жизни подробно записывал сны и составлял из них книгу: Приятно иногда осознавать, что существует мир, который принадлежит только тебе. Мир, где путешествия совершаются в одиночестве, а опасностям и переживаемым мгновениям счастья нет свидетелей… В каком-то смысле это автобиография, открывающаяся главой о счастье и завершающаяся размышлениями о смерти. Книга "Мой Собственный мир" была Грином завершена, но выпущена уже после его смерти вдовой И. Клоетта в 1992 г. Пятнадцать лет записывал свои сны, вероятно, не подозревавший о трудах Данна Сергей Соловьев, военнопленный, власовец, жертва репрессий, создатель подполья в ГУЛАГе, один из вождей восстаний. Тетрадь его снов, исписанная бисерным почерком, лежит передо мной и ждет расшифровки и публикации.

Зато интересовался теориями Данна другой писатель-"швейцарец" – Владимир Набоков. Его отношения со сном складывались достаточно драматично. Во-первых, он страдал бессонницей, сопряженной с нервным мочеиспусканием, на протяжении десятилетий. Приведу дневниковую запись от 21 августа 1975 года: Заснул около восьми сорока пяти вечера, спал до восьми сорока пяти утра со следующими сортирными перерывами: 10:05, 11:05, 12:35, 1:40, 2:20, 3:45, 5:35, 6:20, 8:45. Кстати, частично схожую статистику вел и персонаж одного из романов Грэма Грина. Во-вторых, Набоков принимал сильнейшие снотворные средства, но полагал, что и без них был подвержен легким галлюцинациям: Перед отходом ко сну… я часто слышу, как в смежном отделении мозга непринужденно идет какая-то странная однобокая беседа… Есть и зрительный эквивалент – в некоторых предсонных образах, донимающих меня… Они подчас уродливы: привяжется, бывало, средневековый, грубый профиль, распаленный вином карл, нагло растущее ухо или нехорошая ноздря. Но иногда… кто-то ходит в плаще среди ульев, лиловеют из-за паруса дымчатые острова, валит снег, улетают тяжелые птицы ("Другие берега"; здесь можно увидеть параллель с Ивлином Во и его писателем Пинфолдом). Возможно, кое-кого из этих существ Набоков подарил своим персонажам: Не докончив увлекательной, но несколько сбивчивой беседы с синещеким мадьяром о том, можно ли хирургическим путем (то есть выливая на него ведра крови!) так обработать хвост тюленя, чтобы тюлень мог ходить стоймя, Драйер резко проснулся ("Король, дама, валет"). Главное, что Набокова пугала утрата контроля над собственным рассудком, происходящая со спящим человеком: В зрелые годы у меня это свелось приблизительно к чувству, которое испытываешь перед операцией с полной анестезией, но в детстве предстоявший сон казался мне палачом в маске, с топором в черном футляре и с добродушно-бессердечным помощником, которому беспомощный король прокусывает палец ("Другие берега"). Элементы казни присутствовали и в снах писателя: "Вот оно!", подумал я мрачно и, сев, увидел, что между кроватью и окном уже поставлены две гильотины (дневник; сон 9 января 1973).

Грэм Грин не увидел сновидческой своей книги, но успел ее подготовить. Сны Набокова остались в его дневниках и рабочих карточках, хотя он к ним неоднократно возвращался. Набоков сделал классификацию снов и пространно изложил ее в "Аде", но я приведу дневниковую карточку декабря 1964 года: 1. Профессиональные и писательские. 2. Зловеще пророческие сны. 3. Очевидные влияния непосредственных занятий и впечатлений. 4. Воспоминания далекого прошлого. 5. "Предсказательные". 6. Эротическая нега и душераздирающее очарование. Публикацию набоковских записей снов осуществил в 2017 г. Геннадий Барабтарло. Подготовку русского издания завершала его вдова Алла: филолог и исследователь Набокова скончался в 2019 году. Основу книги составляют 64 записи на 118 карточках, сделанные Набоковым с 14 октября 1964 г. до 3 января 1965 г. в рамках проверки гипотезы Данна. Но это лишь один из разделов книги, составленной Барабтарло. Литературовед дополнил эти записи снами Набокова, взятыми из дневников, мемуаров и переписки с женой; снами персонажей набоковской прозы (к сожалению, за рамками осталась поэзия); а также их критическим анализом и сопоставлением снов с тематикой творчества писателя.

Сам Набоков не распределял своих снов согласно собственному классификатору, не стал этого делать и Барабтарло, ограничившись распределением по приведенным выше пунктам беллетристических сновидений. Я постараюсь указать лишь основные темы снов писателя.

Целью сновидческого эксперимента была проверка гипотезы Данна о снах, содержащих факты будущего. Вот пример ее подтверждения. 17 октября 1964 Набоков записывает сон: Сижу за круглым столом в кабинете директора маленького провинциального музея. Он… объясняет что-то о музейных коллекциях. Вдруг я понимаю, что пока он говорил, я рассеянно ел экспонаты на столе – рассыпчатые кирпичики, которые я, вероятно, принял за какие-то пыльные пресные печенья, но которые на самом деле были образцами редких почв в ячейках на какой-то деревянной штуковине, похожей на поднос. Утром 20 октября Набоков смотрит по французскому телевидению образовательную программу "Педология". Это наука о почвах, и вот двое геологов и репортёр сидят у палатки где-то в Сенегале и говорят про образцы почв: Они были потом принесены в аппетитных мешочках на деревянном подносе в кабинет в Дакаре, где вдоль стен стояли коробки с образцами, похожие на кирпичи. Почвы превращались в съедобные овощи и фрукты, которые собирали аборигены. В "Моем Собственном мире" Грин тоже приводит факты в пользу версии Данна: Мое сновидение о Хрущёве – в особенности, когда мне снилось, что у него лицо святого (все равно что покойника), – возникло как предчувствие его отставки, о которой я узнал из телевизионного выпуска новостей 15 октября 1964 года в "Савое", где мы с ним обедали девять дней назад, правда, обед этот состоялся в Моем Собственном мире.

Два знаменитых писателя одного поколения, Грэм Грин и Владимир Набоков, вращались в разных вселенных, но однажды пути их пересеклись. Вышедшая осенью 1955 г. во Франции "Лолита" не была пропущена в продажу в Англии. Тем не менее один из экземпляров попал в руки Грина. Книга ему понравилась настолько, что в рождественском обзоре в "Санди Таймс" он назвал "Лолиту" одним из трех лучших романов года. Немедленно редактор "Санди Экспресс" Д. Гордон выступил в ответ, назвав книгу порнографической. Завязалась оживленная дискуссия, и роман угодил в бестселлеры. Таким образом, Грина справедливо назвать если не крестным отцом "Лолиты", то ее отцом-благодетелем! Одну из частей своей книги Грин посвятил Знаменитостям, с которыми был знаком (во сне). Напротив, Набоков писал, что множество персонажей его снов совершенно ему не знакомы. Впрочем, однократно появляются Питер Устинов, Эдмунд Уилсон, Нина Берберова, Пеле и даже Лев Толстой со словами: Я не люблю его "Лолиты", но как хорошо он описывает русский пейзаж! (8 декабря 1964)

Американский писатель и швейцарский житель не переставал быть русским человеком, хотя и полным ядовитой иронии относительно отечества и его сынов:

Немолода, вызывающе накрашена, грубые славянские черты. Спрашивает, как я узнал, что она русская. Отвечаю по логике сновидений, что только русские женщины так громко говорят по телефону (15 октября 1964).

Пасмурно, ненастно, косматые темно-серые облака, сильный ветер мешает им идти, вот-вот пойдет дождь, но я понимаю, что для русского это прекрасная погода для рыбной ловли (15 ноября 1964).

Набоков дважды за свою жизнь оказывался беженцем, спасавшимся от войны и вероятного уничтожения. 5 ноября 1964 года он записывает сон о холме-корабле, полном людей и багажа, который отплывает от берега в океан. А неделей раньше, 28 октября, Набоков угодил в железнодорожную переделку на пути из Швейцарии в колледж Уэлсли. Разыскивая в киоске газету, он отстаёт от жены и не может попасть на перрон: Впереди меня две или три толстые монахини, но мне удается протиснуться в комнатку с конторкой. Там какой-то человек подозрительно спрашивает, отчего я так спешу. "Вы лекарь?" Я говорю "нет" и настоятельно прошу его выдать мне билет, который представляет собой книжицу, все бланки которой он должен заполнить. Он говорит, что если бы я был врачом, то я бы знал, что должен следовать инструкциям относительно "бактерий" в одном из разделов билета. Он принимается зачеркивать предложения, говоря при этом, что надеется, что кондуктор пустит меня на поезд. Теперь я взбешён и говорю ему, что я "американский подданный"… Я кричу ему, что теперь я опоздал, он выходит из-под конторки, я даю ему пинка и выбегаю вон. Очевидно, во сне Набоков вновь переживал их трудное бегство из разгромленной Франции через Атлантику от нацистов.

Как известно, сны – традиционное место встречи с мертвыми, и набоковские сны – не исключение. Судя по различным текстам Набокова, его отношение к отцу можно назвать восхищением, любовью, обожанием, пиететом. Сколько можно судить, и В. Д. Набоков отвечал сыну взаимностью. И брачную жизнь родителей Набоков неизменно считает гармоничной. Вот только сны писателя свидетельствуют о какой-то горечи, беспокойстве, размолвке:

Мать чем-то расстроена, и отец, что бы он ни сказал, расстраивает ее ещё больше. Мать готова расплакаться и тихо выходит из комнаты. Отец выходит вслед за ней. Я слышу его голос в соседней комнате. "Если Вы нездоровы, то не спускайтесь, все будут только рады" (невозможная в действительности сцена) (7 ноября 1964)

Какая-то аудитория во время репетиции лекции. Мой отец сидит за столиком на возвышении и что-то читает и обсуждает. Между мною и сценой несколько человек. Я неотрывно записываю за ним… Вдруг он обращается ко мне со сцены: "Даже если тебе скучно, ты мог бы из приличия сидеть тихо"… Странно, что отец, который всегда был так добродушен и весел, в моих снах всегда хмур и угрюм (22 ноября 1964).

Нечто подобное Набоков описывает и в "Других берегах": Умершие сидят в сторонке, хмуро опустив глаза, как если бы смерть была темным пятном, постыдной семейной тайной. Отчуждённость покойных близких относительно живого сновидца описывает Эдна Сент-Винсент Миллей в стихотворении 1934 года (перевод Мих. Зенкевича):

Сбегайте на погреб, достаньте банку малины, и она их не соблазнит.
Польстите им, спросите, о чем они когда-то беседовали …
И это их не заинтересует.
Кричите на них, побагровев, встаньте,
Встряхните их хорошенько за окоченелые плечи, завопите на них –
Они не испугаются, не смутятся и повалятся назад в кресла…

Но всё-таки, вопреки сложности коммуникации во сне, сам факт встречи уже являлся утешением и счастьем:

Будильнику на утро задаю
Урок, и в сумрак отпускаю,
Как шар воздушный, комнату мою,
И облегчённо в сон вступаю.
Меня берет – уже во сне самом –
Как бы вторичная дремота.
Туманный стол. Сидящих за столом
Не вижу. Все мы ждём кого-то.
Фонарь карманный кто-то из гостей
На дверь, как пистолет, наводит, –
И, ростом выше и лицом светлей,
Убитый друг со смехом входит.
Я говорю без удивления с ним –
Живым, и знаю: нет обмана.
Со лба его сошла, как лёгкий грим,
Смертельная когда-то рана

("Сновиденье", 1927)

Писатель Набоков и во снах продолжал творить. Продолжение "Дара", в котором погибала обманутая героем жена, Набоков оставил примерно во время своего исхода из Европы, но четверть века спустя, во сне писатель диктует жене строки ненаписанной второй части: О чем бы я ни думал, от каждой мысли откидывалось, как тень, простираясь внутрь меня, мое великое будущее (11 ноября 1964). Следующим после эксперимента с записью снов "по Данну" романом Набокова стала "Ада". И я вижу его замысел в записи 13 декабря 1964 года: Напряженно-эротический сон. Кровь на простыне. Конец сна: сестра О. Ольга Набокова-Петкевич>, странно молодая и томная… Потом стою возле окна, вздыхая, плохо различимый вид, размышляя о возможных последствиях кровосмешения.

Нет сомнений, что Набоков занимался сновидческими исследованиями для своего литературного развития. Вместе с тем он не хотел уподобляться сюрреалистам и обэриутам и записывать "автоматические" стихи или прозу: В большой ванной комнате в отеле (итальянском?) не могу добраться до ватерклозета из-за дыры в потолке, через которую в ванну упали испражнения. Бегу в другой сортир, в другой части нашей квартиры, но там Дм. – захлопывает дверь, которую я открываю. Бросаюсь к третьему в коридоре. Там горничная убирает – говорит мне, что у композитора Чайковского запущенный рак, и его нельзя оперировать (27 ноября 1964). Наоборот, покоритель двух литературных языков Набоков стремился покорить и язык снов. Думаю, он разделял концепцию "сна во сне", излюбленную другим великим американцем Эдгаром По. О пристальном интересе Набокова к сочинениям По в данном аспекте судить не возьмусь, для этого нужно специальное исследование. Но схожую схему у русского современника По Набоков отметил особо. Речь идёт о предисловии к переводу "Героя нашего времени", которое Набоков начал с анализа стихотворения Лермонтова "В полдневный жар в долине Дагестана…": Это замечательное стихотворение можно было бы назвать "Тройной сон". Некто (Лермонтов, или, точнее, его лирический герой) видит во сне, будто он умирает в долине у восточных отрогов Кавказских гор. Это Сон 1, который снится Первому лицу. Смертельно раненному человеку (Второму лицу) снится в свою очередь молодая женщина, сидящая на пиру в петербургском, не то московском особняке. Это Сон 2 внутри Сна 1. Молодой женщине, сидящей на пиру, снится Второе лицо (этот человек умирает в конце стихотворения), лежащее в долине далёкого Дагестана. Это Сон 3 внутри Сна 2 внутри Сна 1, который, сделав замкнутую спираль, возвращает нас к начальной строфе.

В разной степени сновидения стали сюжетным каркасом ряда сочинений Набокова. Ограничусь перечислением "Приглашения на казнь", Ultima Thule, "Сестер Вейн" и "Изобретения Вальса", где даже одно из действующих лиц зовут Сном (журналист неопределенного пола).

А стихотворение, написанное 9 апреля 1967 года, можно причислить к наиболее выразительным подтверждениям теории Джона Данна. Набоков в нем в последний раз встречается с Валентиной Шульгиной – Тамарой из "Других берегов", Машенькой:

Сорок три или четыре года
Ты уже не вспоминалась мне:
Вдруг, без повода, без перехода
Посетила ты меня во сне.
Мне, которому претит сегодня
Каждая подробность жизни той,
Самовольно вкрадчивая сводня
Встречу приготовила с тобой.
Но хотя, опять возясь с гитарой,
Ты "опять молодушкой была",
Не терзать взялась ты мукой старой,
А лишь рассказать, что умерла.

Валентина Шульгина и умерла в том же 1967 году, но автор стихотворения, кажется, был извещён сновидением загодя.

Незавершённость Набоковым своего сновидческого эксперимента оставляет открытым вопрос о его причинах и – тем более – результатах. Какой компонент был решающим – творческий или терапевтический? Если бы Набоков превратил суть и итог эксперимента в сочинение, мы бы знали ответы. Грэм Грин дал свой в первой же главе "Моего Собственного мира". Она называлась "Счастье", писатель в 1965 году ехал по предвыборным делам из Лондона в городок Хорден. Поезд был составлен из старинных вагончиков, пассажиры были одеты в платья викторианских и эдвардианских времён, своды туннеля были выложены тюфяками. В Хордене оказалось чудесно: Девушка взяла меня за руку и сказала, что хочет показать мне город.

– Но сначала мы вместе чего-нибудь выпьем, – ответил я. – Смотрите, какое веселье в барах. Надеюсь, вы не только чай пьете?

– Не только, – сказала девушка.

– Тогда выбирайте самый уютный бар.

Все время, что я оставался там, меня не покидало ощущение необъяснимого счастья.